Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта. Возвращение Страница 25

Под утро Хольта опять одолел жар и сбросил его с ложа сна в ледяную могилу озера. Лед обламывался, он тонул, отчаянно барахтался и кричал. Затем, обессилев, ненадолго впадал в забытье, потом опять в ознобе проваливался в пучину прошлого.

Мансарда, лаборатория, бутыль, кража уже ничего не меняет… Коридор, хмельная волна, подумаешь, какая недотрога! Подчинюсь отцу, если пустишь меня к себе!.. Удар кулаком, каторжанин, пьяный слюнтяй, бар «Мотылек», красноватый полумрак и глаза Гундель, взгляд Гундель… Ступай к Шнайдерайту, ступай, на мне слишком много грязи, ступай… Озабоченные морщины, добрые глаза, вы ничего не знаете, толкуете о гуманизме, а выбрали Гитлера… Осень и лесная опушка, деревянные кресты, это ты, а я думал, ты меня забыла. Я — тебя забуду! И взгляд Гундель, и ее улыбка… Хаос, лагерь, голод, огонь, прорвавшиеся танки противника, подвал, офицерская фуражка, повесить, и как можно быстрее, вон в саду, на той груше… Лед, снег и мост на Одере… Карпаты, лесопилка, надтреснутый голос: всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним…

… Девочка стояла на дороге, над нею угрюмо нависло дождливое серое небо, отчего у нее такой печальный вид?.. Ярко полыхающее пламя, длинный коридор, меня, меня спаси, брось ребенка, и ревущий пожар, горящий асфальт, человеческие тела, обугленные, как головешки… Зияющие воронки, опрокинутое орудие, весь расчет в клочья… Крутящийся водоворот картин, страха, изнеможения… И вперемежку вновь и вновь: белая шапочка на белокурых волосах, кто ты, я тебя не знаю, и чужое лицо, роговые очки, медицинский халат, все еще температура? Попробуем элейдрон внутривенно и люминал, если опять начнет метаться…

Сестра Мария обворачивала Хольту грудь мокрыми полотенцами. Он открыл глаза. Ты меня видишь, узнаешь? Вижу… Но ты слышишь? Что это?

— Рождественский звон в соборе, — объяснила она. — Сегодня сочельник! Я буду молиться за тебя, а ты спи, тебе надо спать!

Температура снизилась, видения померкли. Хольт уснул и проснулся здоровым.

Хольт очнулся в больнице. У противоположной стены стояла вторая, порожняя койка. Через распахнутое окно в палату врывался морозный воздух.

Возле него сидела сестра Мария. Она называла его Вернером, обращалась к нему на «ты». Но он ее видел впервые. У нее было округлое девичье лицо, добрые серые глаза, светлые брови и льняные волосы, которые она укладывала двумя косами вокруг головы.

Он глядел на нее и размышлял.

Все, что было до бегства по замерзшему озеру, он помнил в мельчайших подробностях. Но что было потом? Он мучительно и тщетно пытался восполнить пробел в памяти.

— Я провалился под лед, — начал он напрямик. — А потом… мне снилось. — Она отвела глаза. — На войне я знал одну сестру, — продолжал он, — ее звали Регина, с тех пор я ни разу о ней не вспоминал… Мне снилось, что я утонул, умер, и кругом мрак и ледяной холод. Вдруг сделалось светло, и вижу, передо мной, вся озаренная светом, стоит сестра Регина. А потом стало тепло, и была ночь, и она лежала со мной… А сейчас я вот проснулся здесь.

Сестра Мария упорно глядела мимо него в угол. Он сказал:

— Но кажется, это не сон.

Ни слова не говоря, она вышла из палаты.

Под вечер в сопровождении сестры Марии пришел врач, благожелательный, болтливый весельчак лет тридцати в роговых очках.

— Ну, как мы себя чувствуем, сердцеед?

— Что со мной было? — спросил Хольт.

— Жарок, — отвечал врач, выслушивая Хольта, — изрядно бредили, небольшая инфекция, возможно, легкие, но сначала очень похоже было на менингит. К счастью, наши мозговые оболочки такую глупость себе не позволят, ни-ни, разве что небольшой аментиальный синдром, как это именуется у медиков, ведь мы, кажется, много всего натерпелись, не так ли? Но теперь дело быстро пойдет на поправку. — И обращаясь к сестре Марии: — Завтра на всякий случай сделаем рентген грудной клетки, может, что и было в легких… — Он положил ей руку на плечо. — Ну-ну! — подбодрил он, и сестра Мария зарделась. — Вернулся-таки сердцеед, жениха уже и в живых не числили, а он взял да явился в глухую полночь, как Ленорин Вильгельм с Пражской битвы, и вдруг, нате, вздумал ножки протянуть, но такие глупости мы ведь не позволим, правда, сестрица?

Благодушно хохоча, он вышел из палаты, и сестра Мария, даже не взглянув на Хольта, последовала за ним.

Засунув руки в карманы, Хольт прислонился к дверному косяку в комнате сестры Марии. Стол украшала рождественская елочка. На листке отрывного календаря значилось 3 января 1946 года. Как же дальше? — думал он. Дни болезни начисто выпали из его памяти, прошлое отступило далеко назад, месяцы, проведенные у отца, поблекли, словно были только сном. Он подошел к окну и поглядел в сад. Позади скрипнула дверь.

Сестра Мария кивнула ему. Ее дежурство кончилось. Она вскипятила чайник, поставила на стол тарелку с мятными пряниками и зажгла свечи на елке. Потом, усевшись на диван поближе к свету от елки, принялась зашивать свой белый халат. Хольту нечего было курить, и он держал в зубах спичку. Он разглядывал круглое, доброе и всегда немного красное лицо сестры Марии. Как же дальше? — подумал он опять.

— Рентгеновский снимок ничего не показал. Я здоров. Что же теперь?

Сестра Мария опустила руки с шитьем на колени.

— Время сейчас тяжелое, — медленно проговорила она. Перед ним сестра Мария всегда робела, говорила нескладно, с трудом подбирая слова, и подолгу разглядывала свои руки. — Многим негде жить, — продолжала она своим хрипловатым голосом. — Я просила главного врача. Ты можешь остаться здесь. Когда совсем поправишься, будешь топить печи, а весной смотреть за садом. Первое время за жилье и стол. А потом обучишься на санитара.

Хольт не ответил. Что мне нужно от жизни? — спрашивал он себя. Почему бы в самом деле не остаться здесь топить печи, а потом обучиться на санитара?

Сестра Мария отложила шитье. От ее робости не осталось и следа.

— Мне кажется, господь бог хотел тебя остеречь, когда чуть не дал тебе утонуть в озере, — сказала она. — Ты много в жизни грешил.

Он вынул спичку изо рта и обломил ее в пальцах.

— Откуда ты знаешь?

— Ты сам в бреду все рассказал. Это перст свыше привел тебя сюда.

Она говорила убежденно, и Хольт видел: она верит тому, что говорит. Перст свыше, господь бог… Слова эти звучали утешительно, заманчиво, его манило после стольких смутных, беспокойных лет безбожия попытаться начать жизнь, исполненную смирения и веры, чтобы больше уже ни о чем не думать и разом покончить со всеми сокровенными мучительными вопросами.

Он подсел к сестре Марии на диван. Она скромная, простая девушка; в ее простодушии было что-то непререкаемое и убедительное. Он принимал ее всерьез, принимал всерьез и ее слова.

— Да, я много в жизни грешил… — задумчиво произнес он. — А ведь я не всегда был таким! Когда-то у меня были идеалы, но меня ткнули во всю эту мерзость, как и всех нас.

— Мы сбились с пути веры, — возгласила она с экзальтацией, которая к ней никак не шла. — За это бог нас покарал.

Хольт с чувством разочарования подумал, что это не ее слова, ей не пришлось с трудом их подбирать; должно быть, она все это часто слышала и сама повторяла.

— Война, и ниспосланные нам испытания, и миллионы убитых учат, что мы должны вернуться к богу.

— Положим, что так, — сказал он, все больше разочаровываясь. Встал с дивана и прошел на середину комнаты. — С чего же мне начать возвращение к богу?

— Когда ты последний раз молился? — спросила она.

Он засунул руки в карманы и сверху вниз глядел в ее покрасневшее от экзальтации лицо. И вдруг ему вспомнилась сестра Регина; сестра Регина тоже говорила: «Попробуйте молиться!» Но, как и тогда, что-то в Хольте восставало, росло, в нем закипало раздражение. Не хочу никакого бога! — подумал он. Это люди, люди повинны в нужде, в страданиях, в миллионах убитых, может быть, потому, что несовершенны или еще почему-то. Бог не может быть повинен, иначе все проклянешь!

Внезапно Хольт будто издали увидел всю свою жизнь: да, он заблудился, но не он один свернул на ложный путь, и он знал; никакой бог в этом не повинен. Ибо одна истина на веки вечные врезалась в его сознание: не провидение, не судьба, не воля божья направляли шаги людей, нет, человек распоряжался судьбой человека, власть провидения — это власть людей над людьми. Но почему один — властитель, а другой — безвластный, откуда у властителя берется власть над безвластными, кто распределяет роли, кто устанавливает мерила добра и зла, справедливости и несправедливости и почему люди друг другу враги и их разделяет пропасть — всего этого Хольт не знал. Но одно он знал твердо: надо неустанно допытываться ответа на все «почему», начать наконец все сначала, искать, спрашивать, так, как ему однажды смутно рисовалось, на случай, если доведется уцелеть и жить дальше, — только это могло дать смысл и направление его жизни.