Ясуси Иноуэ - Сны о России Страница 25

И все же Кодаю было не совсем понятно, почему Лаксман ни с того ни с сего станет помогать потерпевшим кораблекрушение японцам. Об этом он и спросил Ходкевича.

— Вы не знаете Лаксмана! — воскликнул Ходкевич. — Это такой человек! Если он уверовал во что-то и решил действовать, нет такого дела, которое бы он не осуществил. К тому же ни у кого из иркутян нет таких связей в столице, среди высокопоставленных сановников, как у Лаксмана.

Кодаю не возлагал особых надежд на Лаксмана, но, не желая обидеть Ходкевича, все же отправился к нему вместе со своими спутниками.

Дом Лаксмана стоял неподалеку от дома, в котором поселились японцы, — в том же районе Ушаковки, только на более возвышенном месте. Это был обычный бревенчатый дом, не похожий на хоромы богатых купцов, у которых приходилось бывать Кодаю и его товарищам. Дом не казался бедным, но был лишен показной роскоши. Японцы миновали прихожую и следующую за ней комнату, напоминавшую лавку старьевщика- такой там царил хаос, — и оказались в гостиной. Кодаю успел заметить тянувшиеся вдоль стен комнат, мимо которых он проходил, полки, буквально заваленные книгами, старыми бумагами, обломками камней, ящиками с песком, костями — то ли людей, то ли животных. На огромном столе в центре одной из комнат были разложены бесчисленные образцы растений.

Стены гостиной, куда их ввели, тоже были сплошь уставлены книгами. Вокруг возвышавшейся в углу печки стояли разнокалиберные стулья и несколько низеньких столиков. Довольно большая гостиная казалась тесной из-за заполнявшей ее мебели.

Дверь из гостиной вела в кабинет Лаксмана. Сквозь окна виднелась часть внутреннего двора с несколькими застекленными теплицами, из которых торчали где по одной, а где и по две трубы. В углу двора была сложена небольшая печь для обжига глиняной посуды; сооружение сбоку от нее напоминало ветряк. На разбитой посредине двора цветочной клумбе не росло ни единого цветка. Поодаль стояли ящики, до краев заполненные образцами горных пород.

Японцы уселись на стулья и молча ожидали появления хозяина. Казалось странным разговаривать в столь необычной обстановке. Единственная свободная от книг стена была сплошь увешана картами и схемами.

Наконец появился Лаксман, человек лет пятидесяти, плотный, одетый в рабочую блузу. Лицо его обрамляла красиво подстриженная борода. Внешне он не походил ни на чиновника, ни на ученого. Немного сутулый, широкоплечий, он вошел в комнату необычной походкой, слегка покачивая плечами в такт шагам, и, неторопливо окинув спокойным взглядом гостей, произнес:

— Так вы и есть те самые японские рыбаки?

Кодаю утвердительно кивнул головой.

— Слышал, хотите вернуться домой. Оно и понятно. Родина есть родина. Расскажите-ка все по порядку: где попали в шторм, в каком направлении несло ваш корабль, куда пристали и что с вами произошло до сегодняшнего дня. Если сочту нужным помочь — помогу. Беспокоиться вам особой нужды нет. Хотите уехать — уедете. Не так уж до вашей страны далеко.

Лаксман позвал жену. В дверях появилась небольшого роста женщина лет тридцати. У нее было свежее, чистое лицо и молодой голос. Из-за ее спины выглядывала маленькая девочка.

— Позаботься об ужине для гостей, — попросил Лаксман.

— Сейчас все приготовлю, — послушно ответила женщина.

Кодаю спросил, сколько лет девочке и как ее имя.

— Зовут Мария, она родилась в Москве в тысяча семьсот восемьдесят первом году, восьмой годик пошел, — с готовностью ответила супруга Лаксмана.

— У вас один ребенок?

— Что вы! Еще пятеро мальчиков: Мартын, Афанасий, Иосиф, Касьян и Константин. Все они родились в Петербурге между тысяча семьсот семидесятым и семьдесят восьмым годами, — улыбаясь, сказала женщина.

Кодаю быстро подсчитал, что старшему сыну должно быть лет восемнадцать-девятнадцать, а, значит, супруге Лаксмана никак не менее сорока, но, глядя на ее удивительно молодое лицо, он просто не мог этому поверить.

— У меня есть еще два сына, — без улыбки добавил Лаксман, — от первой жены.

— Старшего зовут Густав, — подхватила женщина, — а младшего — Адам. В позапрошлом году Адама назначили исправником в Гижигинск на Камчатке. Он и Густав, подобно отцу, влюблены в естественные науки.

Она с большой похвалой и уважением говорила о детях прежней жены Лаксмана, что сразу же вызвало у Кодаю чувство симпатии к этой семье. Сам Лаксман и его супруга, по-видимому, хорошие люди, подумал он.

Кодаю во всех подробностях рассказал Лаксману о том, что с ними произошло со дня отплытия из Японии до приезда в Иркутск. Когда Лаксману было что-то непонятно, он переспрашивал и кто-либо из японцев разъяснял, стараясь говорить обдуманно — совсем не так, как в гостиных богатых купцов. Да и сам характер задаваемых Лаксманом вопросов требовал ответов четких и определенных. Лаксман интересовался даже цветом песка на взморье, цветом скал и дотошно расспрашивал о виденных ими птицах. От его внимания буквально ничто не ускользало. Когда один из сотоварищей Кодаю, Синдзо, неожиданно вспомнил детскую песенку, услышанную им в Нижнекамчатске, Лаксман потребовал, чтобы он тут же спел ее. Исокити повторил Лаксману несколько заученных слов из лексикона жителей Амчитки, а Коити подробно рассказал, каким способом на Амчитке изготовляют водку.

В ту первую встречу Лаксман не касался Японии. Когда же случайно зашел разговор о ней, сказал:

— Об этом в другой раз.

За беседой незаметно наступил вечер. Тихо отворилась дверь, и дети Лаксмана стали вносить в гостиную блюда с закусками. Впервые за время пребывания в Иркутске японцы почувствовали себя весело и непринужденно. Не было и следа той напряженности, которую они испытывали на званых обедах у богачей города. Гости без стеснения пили и ели. Особенно им понравился байкальский омуль, который подали в двух видах — жареным и горячего копчения, — настоящий деликатес, если учесть, что на свежую рыбу был не сезон. Даже Сёдзо, самый молчаливый из всех, и тот не удержался.

— Удивительно вкусно, — сказал он. — Кажется, будто ешь нашу рыбу, которую ловят в Исэ.

После ужина Лаксман принес из кабинета карту Японии, которую, по его словам, изготовили в Европе, и расстелил ее на столе перед Кодаю.

— На мой взгляд, эта карта составлена не слишком точно, — начал он. — Прошу вас просмотреть ее и исправить ошибки.

Кодаю сразу же заметил, что Осака и Исэ слишком отдалены друг от друга, а Исэ и Эдо чрезмерно сближены, но он не торопился высказать свое мнение.

— Мы хотели бы, если это возможно, — обратился он к Лаксману, — взять карту с собой и внимательно изучить ее, прежде чем дать вам ответ.

Кодаю не только хотелось тщательно рассмотреть карту Японии, изготовленную в чужой стране, но и обдумать смысл просьбы об исправлении допущенных на карте ошибок.

Японцы остались очень довольны визитом к Лаксману. Сам Лаксман обладал, по-видимому, характером трудным, вспыльчивым, но во всем, что он говорил или делал, не было и намека на рисовку, И это последнее произвело на Кодаю и остальных японцев хорошее впечатление. Супруга же Лаксмана оказалась удивительно доброй и отнеслась к чужестранцам с такой теплотой, будто они были членами ее семьи. Прощаясь с гостями, Лаксман сказал:

— Постараемся помочь вам. Мы знаем, как составить прошение о возвращении на родину и по каким каналам пустить. Предоставьте все нам и не беспокойтесь.

Впервые по прибытии в Иркутск Кодаю говорил с человеком, на которого он мог полностью положиться.

— Заходите в любой день, — продолжал Лаксман. — В этом доме всегда найдется чем угостить вас. Со своей стороны, я буду просить вашей помощи. А помочь вы мне можете очень во многом.

Спустя несколько дней Кодаю вновь пришел к Лаксману, взял составленное им прошение и отнес в иркутскую канцелярию.

И опять в конце августа вдоль русла Ангары потянулись на юг перелетные птицы. Последними снялись в конце сентября гуси и утки.

— Теперь жди зимы, — говорили иркутяне, глядя им вслед, и начинали готовиться к долгой зиме.

Небо было ясное, и даже не верилось, что вскоре в него вонзятся клыки зимних буранов, но в самой его яркой голубизне уже таилось что-то тревожное.

Двадцать второго сентября исполнилась годовщина восшествия на престол Екатерины II, однако в Иркутске не было по этому поводу особо пышных празднеств.

Незадолго до наступления холодов супруга Лаксмана пригласила японцев в тайгу за грибами и ягодами. Казалось, в тайге расстелили ковер из низеньких кустиков, усеянных ягодами — брусникой и морошкой. Грибов было видимо-невидимо. Японцы в бытность свою на Камчатке наблюдали, как местные жители ходят в лес за грибами и ягодами, но там их не заготавливали впрок, супруга же Лаксмана варила из ягод варенье, а грибы солила на зиму.