Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой Страница 25

— Алло, Мариапия? Ты меня видела? Ну как тебе мое платье? — послышался голос Эрики.

Грациано потерял дар речи.

— Алло!? Алло!? Мариапия, это ты?

Грациано пришел в себя.

— Я не Мариапия. Я Грациано. Я тебя… — Потом он решил, что лучше сделать вид, будто он ничего не знает. — Где ты? — Он старался говорить непринужденно.

— Грациано?.. — Эрика удивилась, но потом, кажется, обрадовалась. — Грациано! Как я рада тебя слышать!

— Где ты? — холодно переспросил он.

— У меня для тебя прекрасные новости. Я могу тебе перезвонить попозже?

— Нет, не можешь, я в дороге и у меня телефон разряжается.

— Завтра утром?

— Нет, говори сейчас.

— Ладно. Но я не могу долго разговаривать. — Тон ее внезапно изменился, стал из радостного раздраженным, но тут же сделался снова радостным, очень радостным. — Меня взяли! Все еще не могу поверить. Меня взяли после пробы. Я прошла пробы и уже почти уходила домой, когда приехал Андреа…

— Какой Андреа?

— Андреа Мантовани! Андреа меня увидел и сказал: «Мы должны попробовать эту девушку, кажется, у нее подходящие данные». Он так сказал. В общем, я прошла пробы второй раз. Прочитала текст и станцевала, и меня взяли. Грациано, я вне себя от счастья! МЕНЯ ВЗЯЛИ! ТЫ ПОНИМАЕШЬ? МЕНЯ ВЗЯЛИ СТАТИСТКОЙ В ШОУ «НЕ РОЙ ДРУГОМУ ЯМУ»!

— А-а. — Грациано был холоден, как мороженая треска.

— Ты не рад?

— Очень рад. Когда ты приедешь?

— Не знаю… Завтра мы начинаем съемки… Скоро… Я надеюсь.

— Я тут все устроил. Мы тебя ждем. Моя мать готовит, а я сообщил друзьям новость…

— Какую новость?

— Что мы женимся.

— Слушай, мы можем завтра об этом поговорить? Реклама заканчивается. Я не могу больше разговаривать.

— Ты не хочешь больше выходить за меня замуж?

В боку легонько кольнуло.

— Мы можем обсудить это завтра?

И тут, наконец, ярость Грациано дошла до предела и хлынула через край. Ее хватило бы на целый олимпийский бассейн. Он горячился больше, чем жеребец на скачках, злился сильнее, чем гонщик, который выигрывал чемпионат мира, а у него на последнем повороте заглох мотор, чем аспирант, которому его девушка по ошибке стерла из компьютера файл с диссертацией, чем пациент, которому по ошибке удалили почку.

Он был вне себя.

— Дрянь! Потаскуха! Думаешь, я тебя не видел по телевизору? С этим пидором Мантовани среди сборища придурков. Ты говорила, что приедешь. А сама пошла трахаться с этим пидором. Шлюха! Он только за это тебя взял, дура! Вот увидишь, ничего у тебя не выйдет. Ты перед камерой держаться не умеешь, ты умеешь только в рот брать.

С той стороны наступила тишина.

Грациано позволил себе улыбнуться. Он ее уел.

Но ответ был жестоким, как ураган на Карибах.

— Мерзкий сукин сын! Я сама не знаю, почему была с тобой. Должно быть, совсем с ума сошла. Да я скорей под поезд брошусь, чем выйду за тебя замуж. Знаешь, что я тебе скажу? Ты приносишь неудачу! Как только ты уехал, я нашла работу. Ты приносишь неудачу, от тебя сплошные неприятности! Ты меня просто погубить хотел, ты хотел, чтобы я приехала в твой сраный город. Никогда. Я тебя презираю за все. За то, как ты одеваешься. За ту хрень, которую ты несешь, словно ты самый умный. Ты никогда ничего не понимал. Ты просто старый неудачник, жалкий торговец дурью. Исчезни из моей жизни. Если ты еще хоть раз попробуешь мне позвонить, если ты еще хоть раз покажешься мне на глаза, богом клянусь, я заплачу каким-нибудь ребятам, чтобы они набили тебе морду. Шоу продолжается. Прощай. Ах да, и последнее: у этого пидора Мантовани побольше твоего будет.

И бросила трубку.

На первый взгляд Дом под фикусом можно было принять за магазин автомобильных запчастей или какой-нибудь комиссионный. Создавал это впечатление сваленный вокруг дома металлолом.

Старый трактор, голубая «Альфа-ромео Джульетта», холодильник «Филко» и «Фиат-600» без стекол ржавели среди чертополоха, цикория и дикого фенхеля, охранявших ворота из двух решеток.

За воротами протянулся грязный участок, весь в ямах и лужах. Справа лежала груда щебня, которую синьор Морони получил в подарок от соседа и которую никто потом так и не попытался разобрать. Слева — длинный навес на металлических опорах, служивший гаражом для нового трактора, «Фиата Панда» и спортивного мотоцикла «Миммо». В конце лета, когда туда сваливали охапки сена, Пьетро забирался по ним и искал на балках под крышей голубиные гнезда.

Дом был деревенский, двухэтажный, с красной черепицей на крыше и облупившимися от непогоды ставнями. Штукатурка во многих местах обвалилась, и под ней видны были покрытые зеленым мхом кирпичи.

Северную сторону затянул плющ.

Морони жили на втором этаже, а на чердаке ухитрились устроить две спаленки и туалет. Одну для родителей, вторую — для Пьетро и его брата Миммо. На втором этаже была большая кухня с камином, служившая также столовой. За кухней находилась кладовая. Внизу — склад. Там держали инструменты, была столярная мастерская, лежали бочки для масла на случай, если четыре оливы, росшие у дома, не заболеют и дадут плоды.

Все звали его «Дом под фикусом» — из-за огромного дерева, распластавшего по крыше дома свои кривые ветви. За двумя пробковыми дубами укрылись курятник, овчарня и загон для собаки. Все это разместилось в одном длинном бараке, построенном из дерева, сетки и листов железа.

Среди зарослей можно было разглядеть заброшенный огород и длинный цементный бассейн со стоячей водой, папоротниками, личинками комаров и головастиками. Пьетро поселил там маленьких рыбок пецилий, которых наловил в лагуне.

Летом у них появлялось множество мальков, и он дарил их Глории, а она выпускала их в бассейн.

Пьетро бросил велосипед рядом с мотоциклом брата, побежал к загону и впервые за вечер облегченно вздохнул. Загор лежал в углу, на земле, под дождем. Увидев Пьетро, он неохотно поднял голову, махнул хвостом и снова опустил его на землю, между лап.

Этого крупного пса с грустными черными глазами и рахитичными задними лапами Миммо считал помесью абруцкой и немецкой овчарок. Но кто знал, так ли это? Загор был высокий, как абруцкая овчарка, с густым мехом. Но он тошнотворно вонял, и шерсть его кишела клещами. И он был совершенно чокнутый. Голова у мохнатого зверя работала с перебоями. Может, оттого, что его много били, или оттого, что он сидел на цепи, а может, что-то наследственное. Его столько раз колотили палкой, что Пьетро удивлялся, как он еще может стоять и вилять хвостом.

«С какой радости ты хвостом виляешь?»

И он не поддавался обучению. Совершенно не поддавался. Если его не закрывали на ночь в загоне, он убегал и утром возвращался, пресмыкаясь, как червяк, весь в грязи, а между зубов торчали кусочки чьего-то мяса.

Ему нравилось убивать. Запах крови делал его безумным и счастливым. По ночам он бегал по холмам, завывая и бросаясь на всякую тварь подходящего размера: овцу, курицу, теленка, кота, даже кабана.

Пьетро видел по телевизору фильм про доктора Джекила и мистера Хайда, и он его взволновал. История про Загора: он страдал такой же болезнью. Добрейшее существо днем и монстр ночью.

— Вот так звери становятся убийцами. Стоит им попробовать кровь, они становятся как наркоманы, и ты их можешь бить хоть до смерти, при первой возможности они сбегут и снова возьмутся за свое, понял? Ты не верь тому, что видишь, это неправда, сейчас он кажется добрым, но потом… И он даже сторожить не умеет. Надо убить его. Жалко, но увы! Я так все сделаю — он не будут мучиться, — сказал синьор Морони, наставляя ружье на пса, забившегося в угол, обессиленного после ночного безумия. — Ты только погляди, чего натворил…

По всему двору валялись ошметки овцы. Загор убил ее, притащил сюда и выпотрошил. Голова, шея и обе задние ноги оказались у сеновала. Желудок, кишки и прочие внутренности, напротив, лежали прямо посреди двора, в луже свернувшейся крови. Туча мух вилась над ними. Но хуже всего было то, что овца оказалась беременной. Крохотный зародыш, окутанный плацентой, лежал в стороне. Задняя часть овцы, еще держащаяся на части позвоночника, торчала из домика Загора.

— Мне уже пришлось заплатить за двух овец этому уроду Контарелло. Всё, хватит. Я деньги не рожаю. Мне придется это сделать.

Пьетро заплакал, вцепился в штаны отца, стал отчаянно умолять его не убивать пса, потому что он его любит, и Загор хороший пес, только немножко сумасшедший, и нужно только держать его в загоне, и он сам будет следить, чтобы он был заперт на ночь.

Марио Морони поглядел на сына, который упрашивал, впившись ему в ногу, как пиявка, и что-то, что-то слабое и мягкое у него в характере — он сам не понимал что — заставило его заколебаться.

Он поднял Пьетро и пристально посмотрел на него таким взглядом — казалось, душу насквозь просверлить можно.