Роман Сенчин - Лед под ногами Страница 25

– Подожди, – остановил Чащин этот словесный шквал, – Димыч приехал.

У меня живет.

– Какой Димыч?

Кажется, так же и Димыч отреагировал на сообщение, что Макс в

Москве. “Какой еще Макс?” А ведь пятнадцать лет назад друзьями были… Чащин напомнил, и Макс выпучил глаза:

– Да ты что?! Он жив?

– В смысле?.. Жив, конечно. Вот приехал… А с чего ты взял?..

– Ну, так. Много же чего с тех пор случилось, и ты ни разу о нем не вспоминал. Я и подумал… – Обернулся к плите. – Во, вода закипела!

– Поднялся, высыпал в кастрюлю крупные, оранжевые креветки. Помешал ложкой.

Чащин открыл новую бутылку пива.

– Нет, у него все нормально. Решил снова музыкой заниматься, у молодых патриотов здесь в активистах. Меня таскает… Даже в Думе были на днях…

– А чего он, – в голосе Макса появилась обида, – не позвонил даже?

– Сейчас позвоним, – Чащин достал телефон. – Я ему сказал, но он что-то… Да вообще он какой-то… Алло!

Димыч оказался на связи и тут же стал рассказывать, что был в штаб-квартире Союза, но Сергея не застал, ждал полдня…

– Слушай, – перебил Чащин, – я у Макса. Он очень хочет встретиться.

Подъезжай, мы пиво пьем. Посидим, старое вспомним…

Без особой радости, но Димыч согласился. Чащин объяснил, как доехать.

– Понимаешь, – обратился к Максу, закрыв мобильник, – он когда приехал, я ему сразу сообщил, что ты тоже в Москве. Он обрадовался, стал спрашивать, что делаешь. Я рассказал, он взбесился.

– С чего?

– Н-ну, что ты девушек за границу отправляешь. Он же, я говорю, теперь патриот у нас. К тому же у него с девчонками не очень удачно… Да сам увидишь, как он выглядит… Ну и – обидно ему, наверно.

Макс посидел с кислым лицом, а потом встряхнулся, подмигнул Чащину:

– Все нормал сделаем! Дежурных тыковок вызовем. Они не супер, конечно, но – потянут. Главное, беспроблемные на все сто. Вылечат нашего Димона. Доставай креветки, я звякну.

В самое неподходящее время заиграл телефон. Увидев номер Игоря,

Чащин похолодел – неужели по поводу того, что ушел с работы еще до обеда? Нажал кнопку “yes”, глуховато спросил:

– Да?

– Здорово, труженик. Как дела?

– Ничего…

– А я только с рыбалки. На Оке с Дегтяревым были. Клево, слушай!

Полведра натаскали – щуки, окуни, жерехи!

– М-м, – мыкнул Чащин. – Молодцы.

– Я вот что – тебе принести?

– Что?

– Рыбу. По паре щучек и жерехов могу… Возьмешь? Пожарить можно или уху. Из свежей-то рыбы…

– Спасибо, Иг, наверно, не надо. Как я с ними?.. У тебя жена, пусть она занимается.

– Ну, как хочешь… Ладно, до завтра тогда. Классно съездили…

– Счастливо! За заботу спасибо…

Отложил мобильник, погладил теплые бедра сидящей на нем девушки, давая понять, чтоб продолжала. Она задвигалась, задышала, завсхлипывала. Чащин прикрыл глаза.

С утра в субботу успел сбегать в магазин “Копейка” и купить самые необходимые продукты. Холодильник все последние дни был пуст, питались купленными по пути домой пельменями, сосисками… Рассовав по полкам упаковки, бутылки, свертки, Чащин опустился на табуретку и в туповатом оцепенении старался изучить длиннющий, как свиток, чек.

Яйцо 1 кат. 10 шт. = 25.20

Мак. изделия = 10.50

Кефир Пастушок 3.2% = 12.80

Сахар песок 1.0 кг = 19.30

Горошек зеленый 6 сот. = 18.50

Цыплята Садия = 113.65

Картофель фри = 25.80…

По отдельности стоит не так уж много, а в итоге получилось полторы тысячи, и все это съестся, истребится за два-три дня… Димыч прожил здесь почти месяц и ни разу не потратился на необходимую мелочовку.

Пивко покупает, водку, запивку. Пару раз курицу гриль принес…

Зарплата во вторник, а денег давно уже нет – приходится с карты снимать… И сколько там заплатят? Если по-старому, то… Нет, в любом случае придется в накопительный вклад залазить. А это – потеря процентов. С Димыча требовать денег на продукты бесполезно, у него какое-нибудь жалкое энзэ на дне рюкзака да копейки в кармане. На работу так и не устроился. Говорит, сегодня – решающий день. После митинга подойдет к Сергею и напрямую спросит, как с должностью заместителя по молодежной культуре. Она до сих пор свободна, и вроде бы один из кандидатов – Димыч. По крайней мере, он сам так считает.

Если выгорит, будет получать тысячу с лишним долларов.

Вообще, откуда все эти партии, союзы, движения деньги берут? Кто в них вкладывает и зачем? Если верить Шендеровичу с его “Плавленым сырком”, который Димыч каждую субботу по утрам слушает (и сейчас вот сидит перед радио), деньги идут из Кремля. Создают там разные объединения, поддерживают, чтоб единой оппозиции не было. Группка недовольных – в КПРФ, группка – в Партии пенсионеров, в “Родине”, в

“Патриотах России”. И так далее. Если всех вместе собрать – миллионы, а порознь – тысячи, а то и сотни… Вполне может быть. Да скорее всего… Но, в принципе, если Димыч пробьется, займет должность с нормальной зарплатой, то может повториться история самого Чащина: приезд, попытка всерьез заняться роком, разочарование, помощь друга, а потом – непыльная работа, размеренная жизнь в столице… Да, наверняка так и будет. Обычное дело. В Москве почти все так и цепляются.

Чащин смял чек, бросил в ведро под раковиной. Заварил кофе, посмотрел на часы. Почти одиннадцать. Сейчас вбежит Димыч, полезет в холодильник, выставит на стол то, что можно по-быстрому съесть, торопливо перескажет услышанные по радио факты маразма и идиотизма в политической жизни, открытого воровства; понегодует, а потом потащит на митинг… Отказываться и упираться нет сил, да и – Чащин испугался этого ощущения – как-то нечего стало делать одному. Привык торопиться, с кем-нибудь общаться, слушать, отвечать, спорить.

Вокруг памятника Пушкину – люди. Много. Тысячи две, может, и больше.

В основном молодежь. Пестрота курток, шапочек, рюкзаков с брелками и катафотами на фоне серых домов, серого неба, грязно-зеленого памятника, корявых деревьев. Оранжевые и малиновые флаги, красно-черные лозунги-растяжки с портретом Че Гевары; несколько в стороне от толпы, у будки ДПС, темнеют хоругви. Ветра нет, флаги обвисли вокруг древков, некоторые помахивают ими, но быстро устают, и флаги вновь вянут… Над свободной от машин Тверской, над площадью медленно колышется тяжелый морозный пар.

Димыч с Чащиным поискали знакомых, но шествие уже началось, и пришлось встать в хвост колонны. Пошли по Тверской в сторону Кремля.

Откуда-то спереди зазвучала совсем не строевая, не бравая песня.

Марк Бернес грустновато спрашивал: “С чего начинается Родина?..”.

– С картинки в моем букваре, – тут же отозвался какой-то парень, и несколько девушек захихикали.

Димыч неодобрительно посмотрел в их сторону, кивнул вперед:

– Давай, Дэн, туда. Наши там.

Ломать шеренги было неловко, а обтекать их – почти невозможно. Вдоль бордюров тесной цепью стояли милиционеры.

– Выйдете – больше не войдете, – предупредил один.

Чащин почувствовал беспокойство: “Сейчас заведут в какой-нибудь переулок и отгасят дубинками, чтоб больше не собирались”. И одновременно защекотал азарт – вот взять бы и всей этой массой влиться в Кремль. И устроить. Захватить кабинеты, обезоружить охрану, запереть ворота…

– Нет – дальнейшему обнищанию граждан России! – неожиданно резко закричали в громкоговоритель.

– Не-ет! – дружно поддержала колонна.

– Да – отставке антинародного правительства!

– Да-а!

И снова песня, но на этот раз та, от которой закипает кровь:

Встава-ай, страна огромная,

Встава-ай на смертный бой!..

Димыч громко, не жалея связок на холоде, подпевал. Лицо одухотворенное, помолодевшее, глаза решительные… Чащин огляделся.

Многие вокруг были такими же. Настоящая армия, идущая на взлом обороны. Срежет пулемет первые шеренги, их заменят следующие, следующие, и пусть двадцатая, сороковая, но накатится на врага, задавит, порвет, втопчет в асфальт…

Всплыло, казалось, совсем забытое: середина восьмидесятых, 1 мая и 7 ноября. Парням в школе выдавали кумачовые транспаранты, портреты вождей революции и членов Политбюро на фанерках, а девушкам – связки разноцветных шаров на длинной палке (их надували всем классом до ломоты в висках)… После демонстрации относили инвентарь обратно в школу, сдавали завхозу, а потом пили бражку в скверике. Девушки, разгоряченные алкоголем, а больше праздником, кричанием “ура!”, позволяли в этот день себя поглаживать, даже целовать…

В восемьдесят девятом, в день очередной годовщины Великого Октября

(это было в Питере), Чащин тоже шагал в колонне, и тогда, единственный раз, шагал всерьез, с сознанием своей значимости – тогда впервые разрешили провести альтернативную демонстрацию.

Собрались и сбились в нестройные, но все же ряды демократы и диссиденты, анархисты, монархисты, всевозможные неформалы. Несли картонки с надписями “Долой 6-ю статью”, “Семьдесят два года в тюрьме. Хватит!”, “Что не анархия – то фашизм”, тянули вверх трехцветные, черные, андреевские флаги.