Виктория Платова - Мария в поисках кита Страница 25

Но самым удивительным, самым прекрасным в патио были стены. Вернее — рисунки на стенах, настоящие живописные полотна. Панорамные виды городов, довольно узнаваемые: я обнаружила Париж (с Эйфелевой башней), Лондон (с Биг-Беном), Афины (с Акрополем), Рио (с распростершим руки Иисусом), Нью-Йорк (с панорамой Манхэттена), Тадж-Махал, египетские пирамиды и храм Тапром в камбоджийских джунглях — тот самый, где сквозь вековой камень пробиваются такие же вековые корни деревьев. КОРНИ ПОБЕЖДАЮТ, душат камень в своих объятьях!.. Очевидцы (к которым относится и ВПЗР, куда же без нее!) утверждают, что более завораживающего воплощения бунта нерукотворного против рукотворного в мире не существует.

Кстати, о ВПЗР.

Если бы она увидела эти рисунки, то сразу начала бы предъявлять претензии неизвестному художнику: почему имеют место быть Лондон-с-Парижем-Нью-Йорком, а такая жемчужина, как: Санкт-Петербург, обойдена вовсе?! Не оттого ли, что Санкт-Петербург находится в России, которую э-э-эуропейцы, идиоты проклятые, не понимают и не стремятся понять, и т. д. и т. п. и бла-бла-бла…

Стоп!

ВПЗР уже видела эти рисунки, ведь она пришла со стороны кухни. А в кухню можно попасть лишь миновав патио.

Еще одна дверь (почему-то мне кажется, что здесь совершенно нереальное количество дверей!) нашлась между Лондоном и Нью-Йорком. За ней не было никакого замкнутого пространства, а было море! Море начиналось не сразу, ему предшествовала небольшая площадка. Подойдя к ее краю, я осторожно заглянула вниз: надежды увидеть бездну под ногами не оправдались. Хотя небольшой отвесный обрыв все же был: метра три-четыре, не больше. Пока я размышляла о том, можно ли сломать ногу, прыгнув с обрыва в случае опасности, или все обойдется без членовредительства, если хорошенько сгруппироваться, меня обдало тучей брызг от накатившей волны.

Не очень приятное ощущение.

В противовес песчаным пляжам побережья, на Талего преобладает камень; небольшие проплешины песка в районе лагуны не в счет. Песок здесь носится в воздухе и забивается в рот, это я поняла еще летом. Таким вот оригинальным способом Талего пытается защититься от наплыва людей в целом и наплыва туристов в частности, утверждала ВПЗР. Бред, да и только! Песка нет, потому что нет сильного ветра, — не то, что вчера вечером!

Да, сегодня у нас на Талего, гребаном острове, — относительное безветрие.

Вернувшись в патио, я нос к носу столкнулась с ВПЗР. ВПЗР сидела в кресле с бутылкой кока-колы и чипсами.

— Тебя только за смертью посылать, — сказала она. Довольно миролюбиво, без обычной желчности.

— Просто осматривала окрестности…

— Окрестности изумительны. А как тебе эта мазня?

— Вы рисунки имеете в виду?

— Я имею в виду мазню, по-другому ее не назовешь. И сразу понятно, что горе-художник нигде не был. Хотел бы побывать, да не сложилось. Вот и нарисовал Эйфелеву башню с Биг-Беном, ничего более оригинального в голову не пришло.

ВПЗР всегда была жутко ревнива ко всем видам человеческой деятельности. Путешествующих людей она тоже не слишком жалует: вдруг им удастся заглянуть в такие уголки, до которых ВПЗР в силу обстоятельств пока не добралась? Вдруг они окажутся обладателями эксклюзивных впечатлений, фотографий и вещей? Или, не приведи господи, артефактов ценой в миллион? Ведь весь эксклюзив по определению должен принадлежать ей и только ей! Она ненавидит телепередачи о путешествиях, а их ведущих — еще больше: катаются по миру за деньги налогоплательщиков, мрази, подлецы! Она, наверное, и сама хотела бы кататься по миру за деньги налогоплательщиков. Она хотела бы быть художником не хуже Рембрандта, композитором не хуже Моцарта, проповедником не хуже Христа, самым главным йогом и самой востребованной звездой шоу-бизнеса. Она вообще хотела бы быть классиком, желательно обязательно — живым, чтобы получить свою порцию славы получить всю славу мира, будучи деятельной, мобильной и относительно не старой. Кому, на хрен, нужна Нобелевка в восемьдесят лет? На лекарства ее, что ли, тратить?

«Потратьте на благотворительность. Оборудуйте пандусами для инвалидных колясок все дома на Петроградской стороне. Или хотя бы все дома по Каменноостровскому проспекту — тогда хоть кто-то помянет вас добрым словом», — говорю я в таких случаях. Про себя, естественно. Озвучить свои мысли вслух значило бы огрести очередную порцию колких замечаний.

Себе дороже, да-а…

Примечание: ВПЗР — передвижной театр абсурда, не иначе. И Нобелевскую премию она не получит никогда. Нобелевскую премию карманным Зюскиндам не выдают!

— А мне нравятся рисунки, — сказала я ВПЗР. — По-моему, человек, который их рисовал, очень талантлив.

— А по-моему, он — сущий бездарь.

— …и с позитивным взглядом на мир. Чего некоторым очень не хватает.

— «Позитивный взгляд на мир», не смеши! Кому он нужен? Разве что таким сентиментальным дурочкам, как ты! Тебе вечно мерещатся хеппи-энды, а хеппи-эндов не существует. Потому что в финале всех ждут старость, болезни и смерть.

— И вас?

— Я говорю о сентиментальных дурочках и бездарных художниках. Что же касается меня… Я бессмертна, ты знаешь.

Бессмертна. Как бессмертна человеческая зависть и гордыня. Как неуничтожима мания величия! Психиатру, что ли, ее показать? Но ВПЗР и сама психиатр. Психоаналитик не хуже Фрейда.

— Но кое-что из этой мазни я все же почерпнула.

— Что именно?

— Определение собственного творчества, выраженное графически. Это ведь храм Тапром? — ВПЗР ткнула указательным пальцем в камбоджийскую красоту. — Деревья, побеждающие камень, не так ли? Вот и мои книги обвивают утлый умишко недалекого читателя, дробят в пыль тупость и косность, заставляют задуматься о многих вещах. Мои книги изысканны и полны энциклопедической метафорики, разве нет?

— Ну-у…

— Об этом писали. Помнишь?

— Что-то припоминаю. Была такая статья… Где упоминалось о вашей э-э… метафорике.

— И не одна…

— Две. Их было две.

— Две из того, что ты соизволила найти, ленивая овца! На самом деле их было больше. Много больше, но ты совершенно не следишь за периодикой и Интернетом. А также не пихаешь в жопу наш бездарный пиар-отдел, чтобы он хоть что-то делал для топового автора издательства! А это, между прочим, твоя прямая обязанность!

— Вы же сами говорили: пиар вам не нужен. Ваши книги все скажут за себя.

— Для того, чтобы они сказали, их нужно хотя бы раскрыть. Дойти до прилавка и выбрать… А без усиленной артподготовки и направленного взрыва ни одна скотина до прилавка не доползет. Не мне тебе рассказывать о нравах общества потребления…

— Будем и здесь обмусоливать тему с пиар-отделом? Доводить себя до белого каления? Или попробуем все же насладиться прелестями Талего? Начать новую книгу, наконец?

Иногда я все же позволяю себе покрикивать на ВПЗР. Струнить, как я это называю. Струнить получается не часто — как правило, в те моменты, когда она рассуждает о своем невъебическом космическом тв-ве и его недооцененности. В эти благословенные секунды/минуты бытия ВПЗР бывает полностью беззащитна — как Бисквитный Лулу и Аутичная Сиротка вместе взятые. Еще бы, ведь речь идет о ней самой и делах рук ее, а это материя тонкая, почти эфир!..

— Сама знаю, что мне делать! — вяло огрызнулась спущенная с эфирного облака на грешную землю ВПЗР. — И книгу начну без твоих понуканий, в положенный срок… Ты, кстати, не хочешь осмотреть остров? Может, кого-нибудь все-таки найдем?..

Прежде чем отправиться на экскурсию по острову, мы запаслись едой из хозяйского холодильника. Головы Укокской принцессы там не оказалось, как, впрочем, и ничьей другой головы: только головка твердого овечьего сыра «куррадо», две коробки сыра «Филадельфия», несколько пакетов с молоком, несколько запечатанных упаковок с хамоном и одна раскрытая. Салаг, кабачки цуккини, помидоры черри, стебли сельдерея, завернутые в холщовую тряпку. Целую полку занимали колбасы, еще одну — банки с сардинами, тунцом, каперсами и корнишонами, консервированная ветчина и джемы.

— На неделю хватит, — заявила ВПЗР после осмотра холодильника. — Если, конечно, не обнаружится продовольственный склад или на нас не просыплется манна небесная.

— На вашем месте я бы уповала на манну. Потому что хозяйничать в чужом доме я вам не дам…

— Мы уже хозяйничаем, — парировала чертова иезуитка. — А хлеб — в буфете. И признайся, ты ведь боялась открыть холодильник…

— Ничего я не боялась…