Владимир Вертлиб - Остановки в пути Страница 25

Мои родители обращались во все римские благотворительные организации, поддерживающие эмигрантов и беженцев. Организаций таких было великое множество. Пока мы ездили по задыхающемуся от выхлопных газов городу, я чаще всего засыпал, и снились мне зима, снег, замерзший пруд, и как я катаюсь на нем на коньках. Потом я просыпался, изумленно осматривался и понимал, что сейчас лето и что я в жарком душном Риме.

В Риме мы уже один раз были. Эмиграция забросила нас из России в Израиль, из Израиля в Вену, из Вены в Рим, где мы несколько месяцев безуспешно пытались получить американскую въездную визу, потом опять в Вену, через три года — в Нидерланды, опять в Израиль и вот теперь во второй раз в Рим. Может быть, хоть теперь с американской визой повезет.

В свои десять лет я уже успел кое-что повидать и пережить, а иногда мне даже везло. Вот, например, тогда, с самолетом. Мы вроде решили лететь из Тель-Авива в Рим самолетом компании «Альиталия». Но в аэропорту узнали, что в «Альиталии» забастовка. Поэтому нам предложили лететь в Париж самолетом «Эр-Франс», а из Парижа уже в Рим, в тот же день, без доплаты.

— Или подождите до завтра, — сказала молоденькая служащая аэропорта. — Завтра будет прямой рейс авиакомпании «Эль-Аль».

Родители подумали и решили денек подождать, может быть, потому, что знали, как я боюсь летать. Хотели избавить меня от дополнительного перелета.

Рейс «Эр-Франс» захватили арабские террористы и заставили пилотов лететь в Энтеббе, в Уганду, а мы благополучно добрались до Рима.

— Да, вот уж без угона мы как-нибудь обойдемся, — заключила впоследствии мама.

Как-то раз на трамвае мы приехали в старый римский квартал, где в невзрачном темно-коричневом здании размещалось отделение Толстовского фонда, благотворительной организации, продолжавшей дело великого писателя и философа. Руководили ею старые русские эмигранты и их потомки, люди по большей части из дворянских и богатых буржуазных семей, бежавших от большевиков и нашедших пристанище в Западной Европе, в том числе в Италии.

Под портретом великого гуманиста в белой раме, за массивным дубовым столом, явно отделяющим ее мир от мира просителей, восседала синьора Зайцева. Лидия Зайцева была дама лет сорока с небольшим, родившаяся уже в Риме, судя по тому, что говорила она по-русски певуче, подчеркивая гласные. Хорошо помню ее круглое широкоскулое лицо. Сама она была приземистая, крепко сбитая, а узкое, молочно-белого цвета платье с металлическими пуговицами и широким черным поясом из искусственной кожи обтягивало ее коренастое тело так, что, казалось, оно вот-вот лопнет. Помню, во время разговора с нами она небрежно закинула ногу на ногу и так сидела, качая ногой в такт неслышимой песенке. Я не мог отвести взгляд от красного блестящего лака на ее ногтях и от тоненькой цепочки на лодыжке, тоненькой-тоненькой — на такой толстой ноге. Время от времени синьора Зайцева запускала руку в коробку, доставала шоколадную конфету и с томной грацией отправляла ее в рот.

— Право, не знаю, чем может помочь вам наша организация, — промолвила синьора Зайцева. — Да, к нам как-то приходили русские евреи. Просили вспомоществования. Но, по-моему, неразумно раздавать деньги…

— Нет-нет, мы не за этим пришли, — поспешила заверить мама. — Не могли бы вы ходатайствовать о том, чтобы нам дали американскую визу?..

— Тысячи русских евреев ждут в Италии получения американского вида на жительство, — ответила Зайцева. — Вот приходил ко мне недавно один старый еврей, бывший коммунист. Я его, разумеется, выставила. Помилуйте, неужели я стану помогать какому-то еврейскому большевику? Это он и ему подобные погубили святую Русь. Это из-за него и ему подобных моему отцу пришлось эмигрировать.

Она отправила в рот очередную конфету, как следует, с видимым удовольствием облизала кончики пальцев и с насмешливой улыбкой взглянула на родителей. Я заметил, что отец покраснел, а мама боязливо покосилась на него. Я ждал, даже надеялся, что сейчас он вскочит и даст ей прямо по жирной, откормленной морде. Ничуть не бывало. Родители по-прежнему молчали, а Зайцева пустилась в разглагольствования, что вот, мол, судьбой евреев занимаются в первую очередь еврейские организации, а если уж и они не помогут, значит, никто помочь не в силах.

— Вы — граждане Израиля, значит, шансов получить вид на жительство в Америке у вас нет. А Италия сейчас иностранных рабочих и иммигрантов вообще не принимает. Впрочем, вы же все равно не хотите остаться в Италии. Почему бы вам не вернуться к себе в Израиль? Это же еврейское государство. У евреев наконец-то есть родина. Вот нам, русским эмигрантам, такая удача не выпала. Наша страна до сих пор в руках инородцев, безбожных временщиков. Нам возвращаться некуда.

— Каждый имеет право жить, где хочет, — выпалил я, хотя родители строго-настрого приказали мне молчать.

Тут Зайцева рассмеялась громким, пронзительным смехом, который постепенно перешел в хихиканье.

— Давненько я таких остроумных шуток не слышала, — произнесла она.

Родители велели мне умолкнуть.

— Так почему бы вам не вернуться в Израиль? — повторила Зайцева.

Отец стал многословно пояснять свою позицию, упомянул о тяжелом экономическом положении, о войне, о плохом отношении к иммигрантам, о коррупции, о жесткой партийной системе, о засилье религиозных ортодоксов, о наплыве арабов и евреев с Ближнего Востока, о разных этнических группировках, которые друг друга терпеть не могут, о царящей в Израиле неразберихе, которую терпеть не может лично он, о нескончаемых конфликтах. В заключение он добавил, что желает своему сыну, то есть мне, лучшей жизни, чем та, что ожидает меня в Израиле.

— Израиль — это то ли базар, то ли дискотека, не разобрать, — завершил он свой монолог.

— Знаете, меня все это как-то не убеждает, — пренебрежительно отмахнулась Зайцева. — А потом, вы же прожили несколько лет в Австрии. Возвращайтесь туда. Весьма вероятно, что разрешение на работу вы там получите. Экономическая ситуация в Европе лучше, чем год назад.

И снова отец стал многословно пояснять свою позицию, упомянул о старых фашистах, о своей бабушке — ее убили фашисты в годы войны.

Зайцева пожала плечами.

— Ну, при чем здесь это? И потом, ее уже тридцать лет как в живых нет, да и эпоха фашизма давно в прошлом. В Австрии сейчас даже канцлер — еврей, вы разве не знали?

Со стены на нас добродушно посматривал Лев Толстой, густая борода придавала ему сходство с Саваофом, а его последовательница тем временем нырнула в ящик письменного стола и вытащила ворох разноцветных брошюр, набранных мелким шрифтом листовок и формуляров.

— В Австралии принимают только высококвалифицированных специалистов, — комментировала она, перелистывая брошюры. — В Новую Зеландию вы сможете приехать, только если у вас там есть родственники. Канада практически закрыла границы. В Канаду два года назад надо было пробовать. Если хотите негров угнетать, что ж, милости просим в консульство Южно-Африканской Республики. Может быть, там повезет.

Что такое Южно-Африканская Республика, я не знал и представил себе, как отец с хлыстом в руке гонит по джунглям испуганных негров. Родители посмотрели друг на друга.

— Об этом и речи быть не может, — сказала мама.

— Ну, как хотите, — равнодушно протянула Зайцева.

Не поднимая глаз, она еще полистала брошюры.

— Остается Латинская Америка: Аргентина, Бразилия, Венесуэла, Эквадор и еще пара стран.

— Ну, даже не знаю, — задумчиво пробормотал отец.

— А между тем выбора у вас нет! — властно подчеркнула Зайцева. — Либо в Израиль, либо в Латинскую Америку. Почему бы вам, скажем, не поехать в Аргентину? Там, в конце концов, сотни тысяч евреев живут.

С этими словами она сунула родителям несколько брошюр и адреса консульств.

Такой поворот событий меня не слишком вдохновлял, потому что с Латинской Америкой для меня ассоциировались только карнавал, пляски и танго. Ни то, ни другое, ни третье меня абсолютно не интересовало. К тому же я знал, что в Аргентине жил самый страшный фашист после Гитлера — Эйхман — и еще многие, совершившие такие же преступления. По крайней мере, об этом однажды рассказывала наша израильская учительница на уроке истории. Эти фашисты наверняка и сейчас охотятся на еврейских детей. Тогда все понятно: эта злобная толстуха с маленькими серенькими глазками посылает меня на смерть. Я почувствовал, как меня охватывают ярость и отчаяние. Больше всего мне хотелось схватить с ее стола массивное пресс-папье в форме яйца и запустить им в окно. Вместо этого я встал со стула, немного подумал, быстрым движением схватил коробку конфет, так же стремительно засунул в рот целую пригоршню, впился в них так, что зубам стало больно, и еще, и еще, и еще…