Алексей Фомин - Затон Страница 25

Я любила его, и мне казалось, что он тоже любит меня… Замуж за него собиралась… Не знаю… Наверное, я все себе напридумывала.

Мерзавец. – Ирка сделала глоток и поставила бокал на стол. Двумя длинными ногтями выудила сигарету из пачки, прикурила и глубоко затянувшись, медленно выпустила к потолку струйку сизого дыма. – Все они такие… Скоты. – Она взяла бокал с вином, сделала еще один глоток. – Ну, любовь – это еще туда-сюда… Это я могу понять и даже представить. Но замужество… Зачем тебе это нужно? Ты еще скажи, что ребеночка хочешь завести.

Да, хочу, – с вызовом ответила Анна. – Если не сейчас, то когда же? Ну, не в сорок же лет…

Не знаю, не знаю… – Ирка состроила физиономию, долженствующую изобразить, по ее мнению, крайнюю степень сомнения. – Все эти памперсы-шмамперсы, пеленки-распашонки… Все это меня как-то не вдохновляет. Не знаю… Ведь это на несколько лет превращает тебя в опустившуюся, прикованную к дому дуру. А им только этого и нужно. Они спят и видят, как превратить тебя в бессловесную машину по производству детей и ведению домашнего хозяйства. А они тем временем будут других баб обслуживать… Нет, это не для меня. Все эти замужества… Знаешь, я теперь даже просто пожить гражданским браком не соглашаюсь. Хватит, пару раз напоролась уже… Раз предлагает, значит, у него куча грязного белья накопилась и гора немытой посуды в мойке.

Анна пожала плечами, ничего не ответив.

Женщина должна быть свободной. Подожди, тебя еще разок чухнут таким вот образом, будешь думать так же, как я, – уверенно заявила Ирка. – Нет, я, естественно, за монашеский образ жизни не агитирую. Если попадется достойный кадр… то можно его и полюбить немножко. И то, нужно еще проверить, достоин ли он того. А то ведь они все надуваются, а на поверку – пшик…

Цинизм, Ирка, это конечно здорово, но хочется иногда все-таки расслабиться…

Вот ты и расслабилась, – поставила жирную точку Ирка.

Я ей, понимаешь, в жилетку собиралась поплакаться, а она, вместо утешения, воспитывать меня взялась, – возмутилась Анна.

Ирка загасила сигарету в пепельнице и, широко расставив руки, с чувством продекламировала:

О, несчастное дитя мое! Приди, приди ко мне! Прильни к груди моей! Ороси ее своими горючими слезами!

Анна рассмеялась, а следом за ней – и Ирка. А сразу после ужина Анна отвезла подругу домой.

Дождь прекратился, но видимость от этого стала только хуже. Взвесь жидкой грязи, рассеивающая яркий свет ядовито-желтых уличных фонарей, повисла над дорогой, облепляя машину со всех сторон. Анна сбросила скорость и включила противотуманные фары, но помогло это мало. «Ничего, – решила она, – поеду потихонечку. Ну, подумаешь, приеду на двадцать минут позже… Все равно сразу лягу спать. Может быть, Нюточка сегодня приснится». – Подумала она с надеждой.

Чудесная, непостижимо правдоподобная, удивительная Нюточка являлась ей во сне всего лишь дважды. В тот самый день, когда Анна вернулась в Москву из командировки. Она, удивленная и заинтригованная этими удивительными снами, вернее обилием фактов и мелких бытовых деталей, в них присутствовавших, долго приставала к матери, заставив вспомнить все, что ей известно о предках. Но известно было не так уж много.

Прадед Арсений был богатым человеком, но за годы гражданской все состояние было потеряно. Когда красные окончательно взяли Самару, Арсения арестовали. Видимо, требовали выдать золото и другие ценности. Но у него ничего уже не было, кроме старенького пароходика, который ему до поры до времени удавалось спасать от всевозможных реквизиций на нужды воюющих сторон. Но пароходик этот и так, и так достался большевикам. Недели через две Арсения расстреляли. Прабабка Анна, получив это известие, ушла из дому и пропала без вести. А мать ее, прождав еще какое-то время в Самаре, забрала детей и уехала к себе на родину, в Кинешму. Жить им в Самаре было уже негде. Из собственного дома их выкинули практически сразу же после взятия города красными. Какое-то время они ютились во флигелечке вместе с бывшей прислугой. А потом их выбросили и оттуда. Да и слишком прочно в Самаре к ним приклеился ярлык буржуев-мироедов. А в Кинешме у нее оставался собственный домишко, знали ее там как человека маленького, незаметного, вдову то ли аптекаря, то ли краснодеревщика.

Но видимо, кой-какое золотишко все-таки оставалось, поскольку немолодая уже женщина в одиночку сумела в очень непростое время поднять и поставить на ноги двух ребятишек. И даже дать им высшее образование. А может быть и не оставалось ничего… Все это так… Домыслы. Главным в этой истории для Анны было то, что в ней фигурировал какой-то пароходишко, так же как и во сне.

Осталась от прадеда Арсения и прабабки Анны та самая фотография, которая висит теперь у них в гостиной. Анна нашла потом хорошего фотографа и попросила ее увеличить так, чтобы лицо прабабки было видно во всех деталях. Анна действительно оказалась похожа на свою прабабку, как две капли воды.

А далее последовал рассказ о бабушке, о ее непростой судьбе, так тесно переплетенной с судьбой ее страны, которую она пережила всего лишь на восемь лет. О войне, эвакогоспитале, о санитарном поезде, которым командовала бабушка, о ее любви к женатому человеку и их фронтовой семье. После войны он вернулся к семье, и бабушка осталась одна. А в сорок девятом они случайно встретились на какой-то медицинской конференции. И снова вспыхнула их любовь. И снова бабушке пришлось мириться с ролью любовницы женатого человека. В пятьдесят втором она, уже будучи в зрелом возрасте и окончательно отчаявшись завести нормальную семью, решилась родить себе ребенка. А это было тогда непростым решением. В том же году ее любимого посадили. Оттуда он уже не вернулся.

Анна никогда не задумывалась, почему у нее нет дедушки по материнской линии. Ну, одна бабушка, и одна… Это воспринималось, как данность. Анна удивилась собственной нелюбознательности и … наверное, глупости. Ведь когда ушла бабушка, Анне было уже двадцать лет. А она так никогда и не удосужилась поговорить с ней по душам… Странно… Милая, добрая, привычная домашняя бабушка и такая трудная, трагическая любовь…

После этого Анна не могла не задать себе вопрос: «А я? Люблю ли я Вадю? Или любила? Или…» И как она в поисках положительного ответа ни пыталась анализировать себя и свои чувства, припоминая малейшие детали их отношений, по всему получалось, что не было никакой любви. Ни с его, ни с ее стороны. А что было? Конечно, ей польстило, что такой красавчик как Вадя стал оказывать ей знаки внимания. А как красиво он ухаживал… Каким заботливым, тонким и чувственным умел быть. Конечно, это не могло не вызвать ответной реакции с ее стороны. Но… во-первых, она и сама не уродина, а во-вторых, теперь-то ей совершенно ясно, что такое поведение Вади не исключение, а норма. Он так ухаживает за любой женщиной до тех пор, пока она не становится его. Он не способен искренне любить какую-то одну женщину. Он любит их всех и никого. А она, глупышка, приняла это чучело птицы счастья за настоящее, живое чувство.

Чем больше она думала о произошедшем, чем тщательнее анализировала последние два года своей жизни, тем яснее ей становилась собственная ошибка. Галантный кавалер и фат Вадя, невзрачный хитрован и трудяга Эдя… Эти парни, к которым она пришла работать, мгновенно создали вокруг нее атмосферу восторженного обожания и уважительного преклонения. Поначалу Анна и воспринимала их, не разделяя, как единое человеческое существо, только имеющее два лица. Эдакий Вадя-Эдя. А потом она купилась на Вадины штучки. И мстить за измену, она решила им обоим, как единому целому. Но влюблен-то в нее был именно Эдя. Теперь она это отчетливо видела. «Да, у него некрасивое лицо, у него лысина и торчащий животик… Но он надежный, честный, целеустремленный и работящий. И… он любит меня», – сделала окончательный вывод Анна.

Теперь она испытывала стыд за свой последний разговор с Эдей и желание присвоить себе общую квартиру. Право слово, мелкий негодяй Вадя был не достоин таких радикальных решений. А Эдя… А Эдю она обидела совершенно незаслуженно. Правда, сегодня ей удалось заморозить процесс продажи этой треклятой квартиры, но предстоит сделать еще самое трудное – извиниться перед Эдей и попытаться как-то найти общий язык.

Тогда, готовясь к разговору с Эдей, она мучительно изобретала причину, заставляющую ее покинуть фирму. И тут как нельзя кстати пришелся мамин рассказ про пароход, так удивительно подтвердивший то, что поведала ей приснившаяся прабабка. Анна понимала, что причина эта слишком легковесна и несерьезна, но она решилась мстить, и никакие сомнения уже не могли остановить ее. Эдя тогда буквально умолял ее не покидать фирму, он даже от Вади был готов избавиться, лишь бы Анна осталась. Но она была непреклонна.

Эдя сидел перед ней расстроенный до чрезвычайности.

Ань, я тебя прошу, подумай еще, не торопись, – он поскреб гладко выбритую щеку короткопалой пятерней. – Съезди в отпуск, к теплому морю куда-нибудь. Отдохни месячишко, погрей кости. За мой счет, разумеется. А тем временем ты все спокойно обдумаешь. Знаешь, как бывает; эмоции уйдут, останется трезвая оценка ситуации и здравый расчет. Вернешься, вынесешь свой вердикт. Я тебя уверяю, какое бы ты решение ни приняла, все будет по-твоему.