Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник) Страница 25

У них не было своей квартиры, они жили у Настиной родственницы – старушки, страдающей сложной невротической болезнью. Нелучшая компания для ребенка. Но старушка месяцы проводила в госпиталях, тогда однокомнатная квартирка принадлежала им двоим. В остальное время была родственница тихой, страдание выражала ненавязчиво. Полюбила девочку – последний свет своей жизни. Полюбила безжалостность, с которой девочка стягивала с нее одеяло и теребила красные расчесанные полосы. Настя научилась ухаживать за ней. Одну сиделку все же пришлось оставить – днем Настя работала. Два года назад устроилась в фотосервис, принимала заказы, улыбалась клиентам. Девочка уходила в садик.

Садик девочка ненавидела. Там бассейн. В бассейне клетчатый кафельный пол. Девочка смотрела, смотрела на него и поняла, что может нырнуть в пол, поэтому не нужно идти к воде. Связи между клетками пола так же произвольны, как вода. Клетки расходятся и пропускают ее, принимают. Она ныряет… Такой же пол в садиковском туалете. Если бы не воспитательница! Варька-шкварька!

Девочка всегда начинает хныкать в коридоре перед группой, где полки с одеждой, потому что не помнит, какое животное на ее полке – змей или рыба; еще хуже – шнуровать ботинки, она их зашнуровывает так, что мама дома не может развязать. Режет. Вечером хорошо с бабушкой Дашей и мамой смотреть телевизор. А легко ей нырнуть в пол в бассейне, потому что она рыба. Мама что-то бормочет. Девочка снова и снова прокручивает в голове, как ныряет, и получает свою массу удовольствия.

Снег, лед блестят. Она может нырнуть в лед. Но в кафель легче – квадратики расходятся легче. На самом деле лед – тоже из квадратов, но их не видно.

Разматывая ей шарф, мама говорит:

– Маленькие девочки должны…

– Я не девочка, я рыба, – возражает с безразличием.

– Нет, ты девочка. Человек.

– Я рыба – ты человек. Откуда человек может знать, что он человек, а не рыба?

– Знает, и всё. В зеркало смотрит.

– А я знаю, и всё, что я рыба.

– Малюська…

Детского упрямства нет в девочке – спорит без азарта, для одной истины, не раздражается. В отличие от Насти, которая едва не впадает в истерику от дочкиной уверенности, едва успевает взять себя в руки. Только в зеркале отражается грустная сцена: женщина закрывает лицо ладонями и медленно ведет их вниз, растягивая кожу, будто стягивая что-то. Девочка не обращает внимания. Она привыкла. Она – рыба.

После чистого морозного воздуха в доме душно. Девочка вспотела – Настя долго ждала, когда дочка разденется сама, прежде чем помочь ей.

– Ужинать будем?

– Да.

Пока Настя возится, девочка забирается на свое место, на табуретку.

– Я пойду завтра в поликлинику и плакать не буду.

– Вот и умничка.

– А послезавтра ты возьмешь отгул, и мы останемся дома. Я не пойду в садик.

– Малюська, ты же знаешь, я не могу. Тогда мало денежек будет.

– Что – выбирай! Или я в поликлинику не пойду.

Настя молчит. На самом деле у нее нет выбора. Ладно, по крайней мере они проведут прекрасный день вдвоем.

– Иди, поставь себе мультики, – говорит Настя после ужина. – Я сейчас подойду.

– Опять курить? – с легким презрением спрашивает дочь.

Настя сначала закусывает губы, но потом сама ставит девочке диск.

Открыв форточку на кухне, курит; думает: к весне купить девочке новое пальто… из осеннего, должно быть, выросла… На две грязные тарелки и кастрюлю в раковине падают капли из старого крана.

Курит, сидя на столе, болтая ногами. Стол поскрипывает – она больше не невесомая. После родов Настя поправилась на десять килограммов, но это были как раз недостающие десять килограммов. Округлилось лицо, смягчились острые прежде черты, не торчали тонкие косточки скул. Нестриженые волосы, выкрашенные в русый, стянуты сзади резинкой. До самой старости, пока снова не обнажатся от одиночества хрупкие косточки под иссохшей кожей, пока не обнаружится под мертвой травой сухая почва памяти, – Анастасия будет такой – завершенной (такой не узнает ее Константин). Она улыбается.

За темным стеклом кухонной двери показалась девочка. Настя весело помахала ей рукой. Через стекло не разглядеть выражения лица дочки, мешают копоть готовки и наложенные один на другой отпечатки рук (вместо того чтобы потянуть за ручку, дверь толкают ладонью). Сейчас дочка выглядит настоящей рыбой: и глаза выпученные, и легко проплывает сквозь сальное стекло двери, к кухонному столу, и плывет обратно, к зеркалу в прихожей, где лежит в двух экземплярах (один из которых – отражение) шарф; и рядом тюбик помады, пахнущей шоколадом, а шарф качают волны от движений рыбьего хвоста, шарф извивается водорослью, но держится, будто сбоку прибит гвоздем. Единственное, что обнаруживает в дверном стекле препятствие для рыбы, – быстрый судорожный изгиб плавника. Мороз все туже стягивает стекла, они вот-вот треснут. Как тепло дома! Девочка с жадностью нюхает помаду, Настя задумчиво смотрит на духовку. Стекло двери и зеркало множат прозрачные отражения, накладывают их друг на друга.

– Я испеку пирог.

– Почитай мне.

– Поставлю в духовку и почитаю.

– Хорошо.

Рыба уплыла. Пока лед не сойдет со стекол, она подо льдом. Там она не пропадет.

– Я рыба, – говорит девочка врачу в поликлинике.

– Неужели? И какая же? – смеется врач, наполняя шприц. – Щука? Или селедка?

Прививку девочка перенесла, не вздрогнув.

– Это вообще нормально? – шепотом спрашивает Настя врача.

– Не волнуйтесь! Что вы от нее хотите? Пяти лет нет? Дети должны фантазировать в этом возрасте. У вас хорошая, развитая девочка… Очень развитая для ее возраста.

Девочка слышит всё, усмехается исподтишка.

– Летом, – говорит Настя по пути из поликлиники в садик, – у меня будет отпуск. Мы сядем в поезд и поедем на море вдвоем. Да?

Если останется хоть неделька отпуска – постоянные отгулы все съедают. Неделя – тоже хорошо. До лета так далеко.

Идут по хрустящему насту. Ярко светит солнце. Слепит снег, где не наставили желтизны собаки. Дочка, кажется, по-своему любит поликлинику. Хотя всякий раз сопротивляется – очень удобно. В целях шантажа. Проходят мимо заледенелого мусорного бака, в котором роются коты. Настя берет дочку за другую руку – та боится кошек, обгрызающих рыбьи скелеты.

(Вот так мамочка – догадалась, закрыла ее от бака с котами! Она любит мамочку даже больше, чем бабушку Дашу. А завтра можно сходить в цирк или кукольный театр. Купить маме мороженое.)

Настя не экономила, хотя зарабатывала немного. От бывшего мужа приходили алименты, иногда он переводил небольшие суммы просто так. У Дарьи Васильевны какая-никакая, а пенсия. Пребывание ее в лечебницах тоже оплачивал Константин – для Насти это были деньги ирреальные. С Константином поддерживали приятельские, ровные отношения. Почти не виделись. Во время редких встреч девочка называла его Костей, мать ее не переубеждала. Ни дочкой, ни экс-супругой Константин особо не интересовался. У него вечно по горло работы. Имелась другая семья, где успели родиться два ребенка; новая жена – ревнивая и нервная особа. Зато, говорят, очень красивая. И не поправилась после родов. Не до того ему, в общем.

В неврологических диспансерах Настя с дочкой регулярно проведывали бабушку Дашу. Та гордилась вниманием родственников – ни к кому не приходили чаще. Инициатором визитов всегда была младшая – Настя ненавидела больницы. А девочке лечебницы пришлись по вкусу, она находила, что в них даже интереснее, чем в цирке. В цирке ведь только притворяются.

Летом они с вечера соберут вещи, на рассвете доберутся до вокзала, где пахнет водкой, туалетом и мазутом. Сядут в поезд, достанут лимонад в бутылке. К ним подсядет сухая старушка интеллигентного вида – каблуки, строго поджатые губки в красной помаде, плащик, из-под которого выглядывает широкая красная юбка. («Мне нужно тоже носить что-то кроме джинсов, если в наше время старухи одеваются так», – подумает мимоходом Настя, без чувства, зная, что ничего менять не будет.) С надрывным выдохом поезд тронется. Заскользят за стеклом деревья, поля… бетонные стены, заводы… опять деревья. Солнце в окне будет подпрыгивать все выше, на него получается смотреть только через радужные ресницы.

– Не хочу на море, – бурчит девочка, расковыривая дырку в обивке купе.

– Тебе обязательно понравится, – убеждает Настя. – Там можно купаться, плавать, нырять. Загорать. Там так хорошо. Люди лежат на солнце.

– Я и так могу нырять. В кафельный пол, я же рыба.

Мышцы Настиного лица напрягаются, она косится на попутчицу. А та задумчиво смотрит прямо на них. «Сейчас начнет советы давать, – думает Настя. – Ну и плевать». Кусая губы, сдерживая злость, спрашивает у дочери:

– Ну откуда ты взяла этот бред?!