Фаусто Брицци - 100 дней счастья Страница 25

После первого коктейля я заявляю:

– Через шестьдесят девять дней я еду в Швейцарию.

– Отлично, путешествие задумал? – до Коррадо пока не доходит. Я слишком обтекаемо выразился.

– Я заказал место в клинике, где помогают покончить с собой.

После слов «покончить с собой» наступает нереальная тишина. Несколько минут не слышно ничего, кроме раздающейся вдалеке песни группы «Oasis». Даже мой кашель не осмеливается вырваться наружу.

– Но почему через шестьдесят девять? – спрашивает Умберто, чтобы прервать тишину.

– Я считаю дни. Веду обратный отсчет от ста до нуля. Символично, конечно, но имеет и статистическую ценность. Когда дело подойдет к нулю, я впаду в последнюю стадию. И буду крайне жалок. Поэтому я решил, что последним днем будет тот, который я обозначил нулевым. Решено.

– Ты что, сдаешься? – не верит своим ушам Коррадо.

– Да нет, просто не хочу наблюдать свое физическое разложение. И не хочу, чтобы дети вспоминали увядшего отца, ставшего пленником инвалидного кресла.

– А Паола знает?

– Пока нет.

– Скажи, что ты пошутил! – требует Коррадо, у которого сказанное не укладывается в голове.

– Мне и самому бы хотелось. Неплохо было бы, а? Друзья, у меня нет никакого рака, я вас разыграл, чтобы вы меня немного побаловали. Но все так, как оно есть. Я хочу насладиться двумя месяцами жизни и тем, что мне осталось.

– Что нам осталось, – грустно уточняет Коррадо. Мушкетеров ведь трое.

– На самом деле их было четверо. Самым главным был д’Артаньян, – уточняет Умберто.

Мы погружаемся в спор о совсем неподходящем названии, которое выбрал Дюма для своего романа и радостно вспоминаем своего старого лицейского друга Андреа, который был у нас за д’Артаньяна, но давным-давно переехал в другую страну. Мы были непобедимой четверкой. Потом мы выпиваем еще по коктейлю и обсуждаем круглую попку девицы, облокотившейся на стойку так, что можно разглядеть трусики. Наш разговор уходит в другую сторону, словно мы стараемся держаться подальше от Фрица. Фриц рифмуется с только что выпитым нами «Спритцем», но второй куда лучше первого.

– 68

– Через шестьдесят восемь дней я покончу с собой.

Паола замирает.

– Что ты несешь?

– Дружище Фриц побеждает. Мне хуже день ото дня. Если верить врачам, то уже через пару месяцев я буду лежать, обколотый обезболивающими, после чего перейду в финальную фазу. Не слишком приятное зрелище. Я хотел бы уйти до этого. Так поступают слоны. И я.

– Я что-то не понимаю…

Паола подавлена. Но как сказать это по-другому, я так и не придумал.

– Я заказал себе место в больнице Лугано.

– Ты заказал эвтаназию?

– Если быть точным, то я обратился за помощью, чтобы избавиться от страданий.

– И когда ты принял решение?

– Неделю назад.

– А почему ничего не сказал?

– В последнее время как-то не выходит поговорить.

– Ты сумасшедший.

Довольно долгое время мы просто молчим. Потом Паола берет сумочку и уходит.

А я остаюсь.

Остаюсь оплакивать наше былое взаимопонимание.

Из-за этой истории с синьорой Морони я потерял сразу нескольких человек: жену, подругу, любовницу, соратницу, поклонницу – одним словом, всех. И всех в одном лице.

Я потерял мое все.

Паола – мое все. Вот самое точное определение.

Но что я для нее теперь?

Балласт, сосед, предатель, отец ее детей.

Я знаю, что она все еще любит меня, я это чувствую.

И это сила, которая заставляет меня двигаться вперед.

В тетради с портретом Дзоффа написано:

сделать так, чтобы Паола меня простила

– 67

Пока я еду в бассейн, в машине вдруг начинает что-то жужжать. Она пытается вскарабкаться на холм, точно выдохшийся велосипедист в Доломитовых Альпах. Наконец, из-под капота вырывается облако черного дыма, и машина затихает и замирает. Ну и хорошо.

Я тихонько подаю назад, воспользовавшись наклоном, а затем пешком спускаюсь по лесенке, ведущей вниз, к реке. Я направляюсь в мастерскую, где уставший восемнадцатилетний механик заявляет, что мою машину «поедут забирать, когда вернется главный». Я доверчиво оставляю ему ключи и присаживаюсь за столик в соседнем баре. Это тихий уголок в районе Трастевере, я здесь никогда не бывал. Нино, бармен, сразу мне понравился. Неподалеку от главного входа большая стена без единого окна тянется вдоль тротуара, а на ней красуется необычное граффити, придуманное Нино. Стена поделена надвое: на одной стороне красной краской написано «ЛЮБЛЮ», на другой темно-синим цветом провозглашается «НЕНАВИЖУ». Нино хотел создать своего рода «общественный дневник», чтобы все, кто пожелает, записывали в нем то, что им нравится или не нравится. Тут же Нино обозначил несколько правил «заполнения» стены: избегать оскорблений или ругательств, не упоминать футбольные команды и политические партии, на остальное – никаких ограничений. Я заказываю ананасовый сок и иду читать надписи. Стена заполнена всевозможными признаниями всех размеров и цветов, иные подписаны, иные нет.

Обозначу те, что показались мне самыми симпатичными.

В разделе «ЛЮБЛЮ»:

Когда бабушка трет для меня яблоко.

Когда Фонци бьет по музыкальному автомату, а тот поет.

День смерти моей свекрови.

Гром

Улыбающиеся титьки Марисоли.

Жену Луизу.

Антонелло

Джорджио Габера и Энцо Джанначчи.

Потрескивание костра.

Зимнее море.

В разделе «НЕНАВИЖУ» моими фаворитами становятся:

Ненавижу Умберто.

Тех, кто ездит по Риму на джипах и внедорожниках.

Всех.

Придурков, что снимаются в «Большом брате».

Свои ляжки.

Оценки.

Того, кто спер мой скутер.

Своеобразное столкновение мнений, точек зрений на окружающий мир, суждений: иные поверхностные, другие же отражают взвешенный и глубокий взгляд. Кто-то должен сфотографировать эту стену и оставить память о ней для потомства. Через сто лет стена Нино расскажет о сегодняшней Италии куда лучше, чем учебник истории.

Я допиваю сок и пишу на стене:

Люблю: жизнь.

Ненавижу: смерть.

Банально, но так оно и есть.

Оставлю вам две страницы (стены), чтобы вы могли написать о том, что любите и ненавидите. Когда вы через двадцать лет наткнетесь на эту книжку на полке, вы перечтете свои пометки с чувством легкой грусти и, может быть, поймете, что до сих пор любите и ненавидите то же, что и двадцать лет назад.

– 66

Сегодня я преисполнен оптимизма. Стараюсь не думать о смерти.

Само собой, ничего не выходит.

Осталось два месяца. Куча времени. Могло быть и хуже. Вообразите себе, что некая вежливая служба сообщает вам о том, что вы умрете, всего за десять минут до собственно смерти. По смс или с курьером на скутере, который звонит вам в дверь.

– Добрый день, позвольте сообщить вам, что через десять минут вам предстоит умереть!

– Большое спасибо. Черт подери, я как раз поставил вариться пасту. Она будет готова только через тринадцать минут.

– Похоже, вы не успеете ее попробовать. Разве что немного недоваренную, как говорится, «аль денте».

– Дело в том, что я предпочитаю хорошо проваренную пасту. Вы думаете, я успею принять душ?

– А это надолго?

– Ну, кто знает, что может случиться на том свете, хотелось бы все-таки помыться…

– Вы уж меня извините, если я избавлю вас от детских иллюзий, но никакого «того света» не существует, его придумали церковники. Так что наслаждайтесь оставшимися девятью минутами и варите свою пасту.

– Но как же так? Ведь я не воровал, не желал жену ближнего моего, не произносил имя Господа всуе, а теперь… Что, никакой награды?