Андрей Колесников - Тачки, девушки, ГАИ Страница 25

В какой-то момент президент попросил разрешения сесть за руль. И он получил это разрешение. Еще через несколько минут метрах в пятидесяти от его машины, слева, у самой обочины, появился осел. Он словно специально сторожил кортеж. Это была великолепная особь осла: торс, по-своему могучий, большой пушистый хвост, огромные уши торчком. Осел этот был в хорошей форме.

Монахи не очень удивились. Здесь встречаются библейские ослы. Обычно они, когда видят машину с людьми, поскорее уносят ноги. Обычно. Но этот осел не был обычным.

Он пропустил две машины, дождался той, которую вел сам президент, неожиданно встал перед ней на дорогу и не спеша пошел вперед. То есть осел очень грамотно встал в кортеж.

Владимир Путин не бибикал ослу. Он послушно поехал за ним. Так продолжалось примерно пять километров. А могло, наверное, продолжаться сколько угодно, и не исключено, что целую вечность. Потому что осел шел и шел по дороге, библейской по всем формальным признакам, а Владимир Путин ехал и ехал по ней за ослом на монашеской машине. И удивительней картины, чем эта, не было в тот момент на белом свете.

Осел довел Владимира Путина до монастыря и отошел в сторону. Когда часа через полтора кортеж поехал обратно, на дороге его снова ждал осел. Осел дождался, пока до него доедет машина президента России, и подошел к ней. Он на этот раз не хотел вставать в кортеж. Он хотел просто поговорить.

Президент остановился и открыл окно своей машины. Они и в самом деле перекинулись парой слов. Было хорошо слышно, как президент спросил осла:

— Ну как ты?

Осел покачал головой. Это означало, что все у него хорошо. Так, как и должно быть у осла. Корма, главное, полно.

— Ну тогда я поеду? — спросил президент у осла. Осел согласно покачал головой: конечно, мол, чего стоять-то?

— Ну тогда пока? — неуверенно еще раз спросил президент.

Осел еще раз кивнул и посторонился. Хотя на самом деле он не мешал президенту проехать.

Пятая передача

Часть 5 Война миров

Война миров

Раздался дикий крик. Орала бабушка, ждавшая автобуса. Ей было не по себе оттого, что я встал на месте ее автобуса. Она же не могла ворваться ко мне в салон и, от души попихавшись со мной локтями, доехать до следующей остановки. То есть она не знала, что на самом-то деле могла бы. Я бы довез ее. Действительно, довез бы.

Арабо-израильское "слабо"

Мы ехали из арабского города Рамалла в Иерусалим с похорон легендарного палестинского лидера Ясира Арафата. Когда я летел в эту командировку, то был исполнен, неожиданно для себя, неких добрых чувств по отношению к этому человеку. Я видел по телевизору, как он, полуживой, заходил в вертолет и вдруг обернулся. Он хотел попрощаться с Палестиной. Ему рекомендовали не делать этого, кто-то буквально ткнул его в спину, чтобы он поскорее заходил, но он как-то жалко улыбнулся и обернулся все-таки. Он понимал, конечно, что прощается с нацией. Пальто и шапка были велики ему. Он попробовал отправить с трапа воздушный поцелуй, но, видимо, сильно ослаб и едва поднял руку. Но все-таки он сделал это.

В результате сердце мое исполнилось жалостью. Я отдавал себе отчет в том, что у этого старого лиса даже сцена прощания (и особенно сцена прощания) была, скорее всего, отработана заранее. И этот несильный тычок в спину. И этот беспомощный воздушный поцелуй, от которого сердце наблюдателя должно было обливаться кровью. И все-таки оно обливалось.

С таким сердцем я и ехал в город Рамалла, в резиденцию «Муката», хоронить Ясира Арафата. От Иерусалима до Рамаллы всего километров 20. Несколько израильских блокпостов, несколько въездов в город. Работает, как правило, какой-нибудь один. За рулем небольшого старенького «Опеля» был мой товарищ Гриша. Он должен был подвезти нас к блокпосту и вернуться в Иерусалим. Дураков соваться в Рамаллу на машине с израильскими номерами не было.

Когда Гриша служил в израильской армии, он работал в армейской пресс-службе. Это была интересная работа. Она много дала Грише для понимания как арабской, так и еврейской военной психологии. В частности, он знал, что с военными не следует спорить ни по какому поводу. С ним, когда он был военным, никто не спорил.

Настроение у Гриши было хорошее. На блокпосту в этот день дежурил его бывший командир. Предчувствуя встречу с ним, Гриша очень радовался.

Мы подъехали к блокпосту. Солдат и командир встретились и обнялись. Гриша сказал ему, что он тут с друзьями-журналистами, которые хотят попасть на ту сторону. Командир что-то ответил. Гриша как-то помрачнел. Командир подошел к нам и сказал по-английски, что поможет. Палестинские такси довольно далеко от блокпоста, поэтому он нас подвезет к ним на своей машине.

— Это ведь опасно, — сочувственно сказал я ему. На самом деле я был, конечно, доволен, что не придется идти пешком.

Он смеялся от души.

— Мне приятно лишний раз поглядеть им в глаза, — говорил он.

Это был, похоже, и правда, боевой командир.

Он уже сел в машину, когда Гриша вдруг страшно засуетился. Он просил немного подождать. — Да чего ждать? — раздраженно спросил я. — Время идет.

Мы были уже в двух шагах от цели, и я не простил бы себе, если бы Ясира Арафата похоронили без нас.

— Секундочку, — повторял Гриша, — я должен найти скотч, мы вырежем из бумаги буквы «TV», приклеим к лобовому стеклу и поедем.

— Мы-то поедем, — удивленно сказал я, — а вот ты-то не поедешь.

— Да нет, — объяснил он, — я еду вместе с вами. Если, конечно, не буду вам обузой. Будет, мне кажется, как-то странно, если я останусь здесь.

Я не видел в этом ничего странного. Обузой он не был бы, потому что там нам очень нужна была машина, которая всегда была бы под рукой. Предполагалось, что на территории резиденции «Муката» и вокруг нее соберутся десятки тысяч людей и машин. А на арабских таксистов, да еще в такой день, не было, конечно, никакой надежды.

Но я не понимал, что случилось с Гришей. Что за перемена произошла в этом интеллигентном, очень закрытом парне? Что-то, видимо, происходило в его голове все это время, если в результате на-гора она выдала такое решение.

— Гриша, ты хорошо подумал? — я должен был все-таки задать этот вопрос.

— Где же взять скотч? — озабоченно бормотал он.

— А машину не жалко? — добивал я его.

— Мы будем беречь ее, — на первый взгляд разумно отвечал он.

На самом деле он нес какую-то чушь. Посмотрел бы я на него, когда он начал бы беречь в Рамалле машину от арабов.

Нашли мы бумагу, и скотч ему командир принес. Въехали в город. И буквально через пять минут пропала вся моя доброта к Ясиру Арафату, так долго копившаяся в моем сердце. Во-первых, как только мы заехали, зашло солнце. Небо над Рамаллой сделалось похожим на то, что я видел в фильме "Властелин колец" над царством Саурона. Арабы были не то что неприветливы. Они останавливались и внимательно смотрели на наши израильские номера. Было очевидно, что чужие здесь не ездят.

Когда мы подъехали к резиденции, я предложил развернуть машину в обратную сторону и вообще поставить ее подальше от центрального входа. Я понимал, что, когда мы будем возвращаться, возникнут проблемы.

Когда мы выходили из «Опеля», добрый чумазый арабский мальчик уже бил по капоту длинной палкой. Я погладил его по голове. Он успокоился.

Гришу (хотя это, может, ему и не понравится) было трудно отличить от арабов. Все они, честно говоря, на одно лицо. Гриша ходил в толпе, и арабов настораживало только то, что он постоянно щелкает фотоаппаратом. В общем, он показал себя мужественным человеком. К тому же он получил резиновой дубинкой по спине от палестинского полицейского, когда пытался заглянуть в могилу Арафата минут через 15 после захоронения.

На похороны мы успели. Все было очень бурно. Несколько часов пролетели, можно сказать, незаметно. Надо было возвращаться. Я вдруг обратил внимание, что стремительно темнеет. Гриша тоже озаботился этим. Мы начали выезжать из города. И тут выяснилась еще одна неприятная подробность. Непонятно было, куда ехать. По дороге шли толпы арабов. Никто из них не обращал на нас внимания и слава богу. Если бы мы начали их спрашивать про дорогу, они обязательно обратили бы. Эти израильские номера все-таки в любой момент могли сильно осложнить нам жизнь (и упростить смерть, так и хочется добавить).

Но не это могло нас погубить. Нас губила еврейская манера вождения Гриши. Он же всех пропускал. Пешеходов. Машины. В результате мы просто стояли.

— Что же ты делаешь? — спрашивал я его. — Езжай!

— Там же люди идут, — волнуясь, отвечал он. — И нерегулируемые перекрестки.

— Давай я сяду за руль, — предложил я. — У нас в Москве всегда так. И ничего, ездим.

Новая перспектива испугала его гораздо больше.