Игорь Малышев - Подменыши Страница 25

Он вдруг осекся, как будто у него перехватило горло, он быстро оглядел всех и стал смотреть в сторону.

— Волнуешься? — спросил Иван. — Не бойся, сейчас все кончится.

— Да, я знаю. Недолго уже…

Тот внимательно посмотрел на него.

— Ты чего толстый такой? Что у тебя там, бронежилет под курткой? — деловито и весело поинтересовался.

— Нет, скорее наоборот.

Поняв, что внятных ответов не добиться, Иван оставил его в покое.

Для верности террористы подождали еще немного, настороженно вслушиваясь в мерный шорох дождя, и направились к памятнику. Заложили взрывчатку возле одной из ног царя, подсоединили детонаторы к приемнику. С электроникой снова возился Истомин, как самый понимающий. Они отошли на безопасное расстояние, залегли под деревцами у забора. Позиция была выбрана не очень хорошо, но ничего лучшего рядом не было. Все слишком хорошо просматривалось. Пульт взял Иван.

— Ну, поехали! — в темноте сверкнули стекла его очков.

Наступила тишина, и ничего не произошло.

— В чем дело, Ист?

— Дай сюда, — Белка нащупала его руку с пультом, переделанным из обычного телевизионного. Проверила батарейки, они были на месте.

Истомин заворочался, закашлял, потом раздался его сдавленный голос.

— А что, что происходит?

— Как что? — Иван шипел свистящим шёпотом. — Это ты у меня спрашиваешь?

Тот молчал.

— Почему нет взрыва?

Снова молчание.

— Пристрелю гада! — захрипел Бицепс. Послышался шорох, он полез во внутренний карман. Раздался щелчок взводимого пистолета.

— Иван!.. — Сатир бросился к нему, пытаясь перехватить пистолет.

Вдалеке раздался шум заводимых моторов, на противоположном краю парка загорелись фары, и по дорожкам прямо к ним понеслись машины.

— А, сука! Продал! — Иван ударил на ощупь несколько раз Истомина по голове рукояткой пистолета, тот пронзительно, по-щенячьи завизжал. Вскоре две машины остановились поблизости от них, направив фары в их сторону. Что-то заорал голос из мегафона, но террористы его не услышали, так как Иван, встав на колено открыл по милиции, или кто это был, беглую, но уверенную стрельбу. Он, как и Белка, был хорошим стрелком, в свое время даже получил второй взрослый разряд по пулевой стрельбе. Раздался звон бьющихся стекол, фары потухли одна за другой. Белка с Сатиром вжались в землю, с ужасом понимая, что случилось самое ужасное из всего, что могло бы произойти. Рядом на одной ноте верещал Истомин.

Вдруг все вокруг осветилось вспышкой и раздался взрыв, разом перекрывший и плач и выстрелы, и ослепивший всех. Памятник нелепо подскочил в воздухе и медленно завалился на сторону, громыхнул по плитам, выбив лицом бетонную крошку. Иван попал в заложенную взрывчатку. Издав радостный вопль, Бицепс захохотал, задирая голову к небу, встал во весь рост и пошел на машины, непрерывно стреляя и хрипло выкрикивая безо всякого мотива:

Может, там, за седьмым переваломВспыхнет свежий, как ветра глоток…

Он орал еще какую-то беспросветную чушь, но ее не было слышно. Первая ответная очередь ударила его в грудь. Он запнулся и снова пошел вперёд. Патроны у него быстро кончились, но он продолжал двигаться, не переставая щелкать бесполезным пистолетом.

Возле машин зажёгся небольшой фонарик и красная точка рядом с ним, слабый луч светил в темноту, пытаясь выхватить приближающегося террориста. Вероятно с группой захвата приехали репортёры, с радостью ухватившиеся за сенсацию. Судя по тому, что фонарь стоял неподвижно, камеру поставили на капот машины. Журналисты не хотели подставляться под пули. Милиция своих ручных фонарей не зажигала, то ли не взяли с собой, то ли в переполохе забыли о них. Вообще, было похоже, что они не ожидали вооруженного сопротивления и толком не подготовились к такому обороту событий.

Следующая очередь задела ногу Ивана, он упал на одно колено, с трудом встал и, загребая раненой ногой листья, снова двинулся вперед, выставив перед собой пустое оружие. Очки его упали, он видел только бесформенные яркие пятна, бегающие в глазах после взрыва, да злые колючие вспышки выстрелов, ядовито сплевывающих его смерть. Третья очередь прошила голову, разворотив костлявый лоб и глаза. Его бросило на спину, и над парком повисла мгновенная тишина, лишь отчетливо были слышны холостые щелчки пистолета, который продолжала сжимать дергающаяся в последних судорогах рука Ивана.

— Всем встать, руки за голову! Быстро! Встать! — заорал пришедший в себя мегафон.

Истомин, всхлипывая, завозился рядом, лежа на боку и повернувшись спиной к Белке и Сатиру. Послышался треск расстегиваемой молнии на куртке, потом хлюпанье, и запахло бензином. Не глядя на друзей, он быстро заговорил, размазывая по лицу черную в темноте кровь из разбитой головы, чтобы не заливала глаза:

— Когда я пойду, не смотрите на меня. Уткнитесь в землю и не смотрите, как бы я ни кричал. А как только услышите хлопок, вставайте и, не глядя на меня, бегите к забору. Перелезьте через него. Я там приготовил доску, пошарите, найдете. Приставьте и бегите. Обо мне не думайте, теперь мне уже всё равно…

Он замолчал на секунду.

— Я не хотел, чтобы вот так всё…

Потом поднял над головой руки и пошел вперед.

— Не стреляйте, сдаёмся!

Он шагал медленно, никуда не торопясь, еле различимый за дождем. Свет фонаря камеры не доставал до него. Обошел стороной мертвое тело Ивана, в безжизненных глазницах которого кровь уже мешалась с водой, приблизился к лежащему лицом вниз памятнику, которому взрывом оторвало ногу, открыв пустоту внутри. Воспользовавшись тем, что луч камеры был направлен в другую сторону, никем не видимый Истомин снял куртку. Оказалось, что он весь обвязан небольшими цилиндрами с фитилями. Пошарив по карманам, снова поднял руки над головой.

— Подойти ближе, чтобы вас было видно! — проорал истерящий мегафон.

Истомин шел, приближаясь к освещенной территории. Вдруг над головой его зажглась маленькая яркая точка. Погорела не более секунды и упала вниз, на одежду, как падающая звезда за пазуху счастливцу. Истомин вспыхнул факелом — все на нём было пропитано бензином. Раздался крик, резкий и безнадежный, так кричат только один раз в жизни, когда не остается надежд на спасение. Пылающая фигура в лохмотьях пламени заметалась по площадке перед постаментом с поверженным памятником, ни на секунду не переставая рвать своим воплем перепонки. Что-то на нём хлопнуло, и всё вокруг на секунду озарилось нестерпимо белым, ослепляющим светом. Стрелки у машин схватились за глаза. Со стонами согнулись пополам, присев на мокрые плиты. Белка и Сатир, окаменев, лежали лицом в землю под деревьями, зажатые между забором и засадой. Услышав хлопок, первым пришел в себя Сатир. Он вскочил на ноги и, стараясь не смотреть в сторону, куда ушел Истомин, но всей кожей замечая движения теней от огня, и на самом краю зрения видя живой факел, мечущийся вокруг поверженного великана. Он поднял Белку, отвернув её от памятника, и потащил к забору. Пошарив по земле, они действительно нашли доску. Приставили её к забору и перелезли на ту сторону. Соскочили вниз. Белка немного подвернула ногу, Сатир ничего не заметил, а она не показала вида. За забором в черное небо взлетали «огненные шары», фонтаны «живого серебра», «золотые змеи», «вальсы цветов». Это рвались фейерверки, которыми Истомин обвязал себя, как бросающийся под немецкий танк боец гранатами. Искры вылетали из него, как сгорающие пчелы из полыхающего улья. Камера спокойно и бесстрастно запечатлевала самосожжение.

— Что это? — заворожено зашептала Серафима.

— Миф. Великолепный новый миф, — понял Сатир, и внутри него всё опустело от такой догадки.

— Надо расходиться. По одному уйти легче. Ты туда, я сюда.

Она подтолкнула его. Он пробежал несколько метров и остановился.

— Где встречаемся?

— На озере. Там и перезимуем.

Невидимый Сатир кивнул невидимой Белке, и они побежали в разные стороны. В другое время он, вероятно, радовался бы весенним зайцем, но сейчас уши его продолжал резать крик горящего заживо, как летчик в сбитом самолете, Истомина. Ни мыслей, ни чувств не было, был только этот крик, как конец всего, как торжество вселенской смерти.

Сатир бежал недолго, не более минут пяти, как вдруг услышал далекий собачий лай. Судя по тому, что звук перемещался, собака кого-то преследовала. Его как обожгло. Он ринулся в ту сторону, откуда слышался лай. Бежал отчаянно быстро, чувствуя, что сейчас всё зависит от скорости. Временами переставал понимать, куда бежать, тогда останавливался и внимательно прислушивался к трепещущей лесной тишине. Лай раздавался снова, и он брал направление. Сатир хорошо бегал по лесу в темноте, не натыкаясь ни на что и не спотыкаясь. Вскоре он понял, что находится совсем близко, и в это время лай остервенел, забился, перейдя в хрип и рычание. Собака настигла жертву и рвала её. Сатир побежал изо всех сил. Вскоре он увидел меж деревьев неясный мечущийся ком, от которого неслись отчаянные крики и треск рвущейся ткани. Вблизи были видны контуры человеческой фигуры, корчащейся на земле, и вцепившейся в неё собаки. Животное только начало поднимать навстречу ему голову, когда удар тяжелого ботинка с хрустом отшвырнул её в сторону. Тварь покатилась по земле, нелепо изгибаясь, попыталась встать на передние ноги, но сломанный позвоночник не слушался и она завалилась на бок, перебирая лапами и всхрапывая. Сатир бросился к Белке. Приподнял голову и увидел её шею в лохмотьях изорванной кожи и мяса. Кровь толчками вырывалась из огромной раны, свистя выходил воздух. На лице чернели царапины и ссадины, глаза стекленели, жизнь уходила из неё быстро, словно спохватившись, что слишком задержалась. Не понимая произошедшего и боясь даже думать об этом, Сатир прижал Белку к себе и закричал, как кричат дикие звери в чащах, обнаружив после прихода с охоты, что их логово разорено, а детёныши, маленькие, беззащитные и доверчивые, как первая трава, убиты и изорваны в клочья. Он выл долго, обвиняя небо, спрятавшееся в грязной вате облаков, пока не услышал, что с той стороны, откуда они ушли, приближаются, взяв след, новые собаки, сильные и бесстрашные в стае. Вероятно, по рации было вызвано подкрепление. Тогда он закинул умирающую Серафиму на плечи и снова побежал, как несколько минут назад, но теперь, чтобы избежать встречи. Вскоре понял, что, как бы он ни напрягался, как бы ни рвал мышцы, ничего не получается. Лай приближался неумолимый и неизбежный, как зима. Когда стало ясно, что им не уйти, он остановился, осторожно положил Белку на землю у ствола дуба и стал собираться с силами, ни на что больше не надеясь и ни во что не веря.