Абель Поссе - Долгие сумерки путника Страница 25

Тогда я рассказал ему кое-что об Ахакусе. Но умолчал об индейцах тараумара в Сьерра-Мадре, потому что он бы меня не понял или счел бы полоумным или вовсе безумным. Я рассказал только о том, каким увидел Ахакус.

— И когда по возвращении из Мексики вы рискнули своим фамильным состоянием до последнего сентаво ради экспедиции в Парагвай, вы сделали это, надеясь найти Серебряную Сьерру?

— О нет. Индейцы тех мест интересовали меня больше своими знаниями, нежели горы своим содержимым. Одно Потоси могло заменить все горы Серебряной Сьерры… Вероятно, я хотел быть особым конкистадором, а это невозможно. И люди Церкви не дали мне ходу. Я потерпел неудачу. И, как видите, дон Эрнандо, теперь я обороняюсь от ловушек, расставленных властями.

Он сделал знак одному старому капитану, видно сведущему в законах, вероятно из тех, что сопутствовали ему в дни его славы, и приказал ему приготовить послание.

— Оидор Давила из Королевской Аудиенсии многим мне обязан. Завтра утром он получит мою записку о вашем деле.

Он дал понять, что визит окончен. Тот же старый капитан помог ему приподняться. Я откланялся с тем почтением, которое следует воздавать маркизам, даже новоиспеченным, и встретил его взгляд, совсем потухший. В нем даже не отражались лучи жаркого солнца.

Кортес скончался два дня спустя, даже не доехав до своего дома в Кастильеха-де-ла-Куэста. Почести ему воздали весьма скромные.

Ахакус светился во мраке. Наконец, вот он, секретный, загадочный город. Из долины мы видели, как он мер-дает в синей мгле. Сотни огромных костров из сосновых бревен освещают основания высоких стен из слюды с золотыми прожилками. В колыхании пламени эти огромные каменные стены будто пляшут согласно медленному ритму огненных языков. Молчаливая, завораживающая пляска.

По красноватым контрфорсам и высоким башням призрачного города шла процессия с факелами. Рабы несли на носилках верховных жрецов, прибывших на зимние священные обряды.

Ахакус, вероятно, был одним из первых тайных неприступных городов. Мои проводники устроили перед ним привал на берегу реки, орошающей каменистую долину. Тут была граница запретного. Слышались беспрестанный бой барабанов и хриплые звуки духовых, указывавших на присутствие колдунов, пришедших из страны Высокой Горы, что называется Край Четырех Сторон Света.

Я понимаю, что возникали слухи и люди верили, будто Ахакус это город, построенный из золота, — слюда в его каменных стенах и жилы золотистого металла, вероятно меди или ржавого железа, производят впечатление чего-то сверкающе золотоносного, особенно при свете горящих факелов.

Возле нас расположились несколько групп, прибывших из далеких мест. Они устраивают навесы и разводят костры у реки. В темноте они молча танцуют. Они похожи на паломников, но мне неизвестны их молитвы и характер их приношений. Они приближаются к тайнам, к великим тайнам Горы. Наверняка это люди из жалких селений на равнине, как сказал бы касик Дулхан — бессильные мужчины, которым не дано видеть ничего дальше своего носа, не то они рехнутся.

Однако вполне возможно, что город-гора пронизан жилами чистого золота. Так решил негр Эстебанико, слушая мои рассказы и сумев убедить позднее несчастного фрая Марко де Ниса и самого вице-короля предпринять поход к Семи Городам.

При моем последующем пребывании в Сьерре индейцев тараумара я убедился, что тамошних жрецов нисколько не интересует добывание золота и алмазов. Они пользуются этим богатством только один-два раза в году для ритуалов, ради которых собираются в дни солнцестояния. Никто не смеет входить в Ахакус в эти особые дни, когда город материализуется и существует. Потом он снова станет простой бесплодной горой, над которой летают грифы.

Вид этих стен, которые будто колыхались в темноте и в золотистой дымке, был зрелищем неописуемо чарующим. Я не отрывал глаз от них до рассвета и никогда их не забуду. Теперь здесь, в Севилье, я чувствую себя как бы единственным очевидцем этого необыкновенного зрелища, которым не любовался никто другой из христиан.

Это священный город. Город одной ночи, одного сна, одной галлюцинации или мгновенного богоявления. Такого же эфемерного, как отблески костра, угасающего на рассвете. Утром путник увидит только отвесные склоны каменистого холма округлых очертаний, высящегося посреди пустынной долины. Простого холма с остатками костров у его основания. Никто не сумеет ничего узнать ни о его потаенных пещерах, ни о таинственных алтарях под открытым небом, где ночью свершались обряды, которые защищают Ахакус от варварства нашего Бога. Бога, который больше бог меча, нежели креста, как уже говорят в тех краях.

На рассвете наши проводники приготовились к возвращению. Мы пошли вниз по той же каменистой долине, окаймленной гигантскими кактусами.

Мне дали возможность увидеть Ахакус. В этом мне помог бирюзовый талисман. Золотой Город растворился в безоблачном небе. Никто не сумеет найти его, пока он снова не возникнет в ритуальную ночь в своей великолепной эфемерной красоте.

Я узнал, что фрай Марко де Ниса предпринял поход к Семи Городам и попытался проникнуть в тот, который, как ему сказали, называется Сибола. Священника уговорил Эстебанико — он и Дорантес остались в Мехико, когда я садился на корабль, отплывающий в Испанию. Уж и не знаю, что мог услышать и понять Эстебанико из моих рассказов. Ум у него был ребяческий, склонный к фантазиям, как у всех негров. В 1539 году, когда я опять оказался в Севилье и стал готовиться к экспедиции в качестве аделантадо Парагвая, Эстебанико и фрай Марко направились из Кулиасана на север, жаждая открыть тайну. Мне рассказали, что Эстебанико раздобыл аметистовое ожерелье, полагая, что этого будет достаточно, чтобы войти в заветные города. Оно-то и погубило беднягу, всегда готового веселиться и веселить других, — он проник в один из запретных городов и был изобличен стражами. Его приговорили к жуткой казни, полагавшейся тем, кто посмеет нарушить священные тайны. Тело его искололи заостренными мышиными зубами, чтобы кровь вытекала медленно, затем обмазали медом и выставили на съедение муравьям пустыни, которых боятся даже шакалы, когда начинают стареть. Эта ужасная и несправедливая казнь, ибо Эстебанико был вечным ребенком, не остановила фрая Марко, и, судя по написанным им воспоминаниям, которые я прочитал в той же Башне Фадрике, он как будто отважился дойти до того самого Ахакуса, увиденного мною. Он описывает этот город — круглый, мол, и стены из аметиста. Скорее всего, фрай Марко дошел до места, откуда мог видеть город с большого отдаления, проводники не подвели его так близко, как меня, имевшего талисман. Монах испытывал соблазн последовать примеру Эстебанико, «ведь я мог потерять только жизнь», пишет он в своем сообщении. Однако он решил, что как единственный свидетель существования этих городов он должен вернуться и поведать о них. Приводит он цитаты из литературы, но лишь поддерживающие вредную иллюзию о золоте. Он не понимает, что город был эфемерный и что золото и драгоценные камни были даром самой нетронутой природы для обрядов поклонения Солнцу и видений, вызываемых священными напитками, которые употребляли те странные жрецы.

Мне сказали, что фрай Марко вернулся в свою Италию. Живет отшельником, ведая сельским приходом в доме, украшенном странными знаками, которые никто не может понять. И распятием, отделанным аметистами.

Наконец мы вышли на Дорогу маиса. С каждым днем пейзаж менялся.

Постепенно менялись и обычаи встречавшихся нам племен. В селениях жили не только периодически кочующие охотники. Попадались и племена, сеявшие маис, фасоль и тыквы и умевшие в урожайные годы делать запасы на черный день. Женщины там не носят набедренных повязок и платьев из замши, а ходят в хлопковых платьях, окрашенных в яркие цвета или с вышивкой, изображающей священных животных.

Нашему приходу всегда предшествовала наша слава целителей. Мы прошли через многие селения, обитатели которых хотя живут по соседству, но чаще всего не общаются и не стараются друг друга покорять. Только воюют между собой и захватывают добычу. Однако не доходят до крайностей ненависти. Нам трудно их понять.

Вероятно, это наш страх и непонимание порождают мнение о жестокости этих созданий, менее далеких от земли, чем мы, европейцы, христиане, могучие правители Кастилии.

Некоторые из племен живут убого, люди там преисполнены уныния и лишены воображения. Они ютятся в пещерах среди пыльной пустыни, в их жизни нет ни поэзии, ни веселья. Эти народы поклоняются равнодушным богам, не дарующим ни радости, ни надежды. У них обычно больная кожа, покрытая пятнами, и, конечно, мы не могли их излечить, проводя по телу нашими камнями, впитывающими недуги.

Другие племена, порой живущие совсем близко от тех, унылых, превращают жизнь в деяние, исполненное героизма и отваги. Они сражаются, следуя за своими вождями и колдунами, побуждающими их к подвигам. Несколько недель они упиваются алкоголем из смокв, благодаря богов за победы. Пляшут, предаются любви, наряжаются. Они съедают побежденных врагов (если те были отважными воинами), а их колдуны пьют кровь побежденных мудрецов. И все это без злобы и без похвальбы.