Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой. Страница 25

В зале засмеялись, некоторые даже захлопали.

—    Но у нас все-таки драматическая труппа, — решил поддержать общее оживление Алексей Фомич. — Не только ногами дрыгаем. Все-таки и мозгами иногда работаем...

—    Ну что ж, закончили? Тогда возьмите анкеты. Отнеситесь к ним серьезно. Все сведения будут проверяться. Хотя ведь у вас в театре есть люди, которые часто бывают за границей. А кстати, что-то я не вину Владимира Семеновича...

Из зала донесся женский голос:

—    Да он с Кулагиным в Узбекистане.

Люди из зала потянулись к сцене, где секретарь Машуля раздавала анкеты. Серый повернулся к директору:

—    Мне нужно срочно от вас позвонить.

—    Ко мне в кабинет, — пригласил Алексей Фомич.

Они поднялись на второй этаж. Серый бесцеремонно выставил хозяина кабинета в коридор и, оставшись один, бешено закрутил диск телефона.

—    Алло! Это я. Прямо сейчас свяжись с Ташкентом. Узнай, Высоцкий там?.. Так какого хрена я ничего не знаю? Да в курсе я, что они по нему работают! Билет мне туда! И запроси на нас все, что у них на него есть. Сейчас приеду.

Серый швырнул трубку на рычаг и выскочил в коридор. Корниенко отправился провожать его к служебному входу.

—    Что-то случилось?

—    Случилось. Еду вашего Высоцкого из Узбекистана вытаскивать.

—    У него какие-то проблемы? — на ходу спросил Фомич.

—    Проблемы у меня, потому что у нас одни принимают решения, другие исполняют, а третьи отвечают башкой своей.

Корниенко смутился:

—    Я не совсем понимаю, о чем вы говорите... Но ведь до наших гастролей еще есть время. Я уверен...

—    В чем вы можете быть уверены?—Серый остановился и зло посмотрел на Фомича. — Вы — директор театра и даже не знаете, где ваш актер!.. Ваши гастроли отменятся — никто не чихнет даже. А если его сейчас в Узбекистане закроют, об этом весь мир года два говорить будет... Ладно, всё. Никому ничего. Вернусь—позвоню. Идите. Дорогу я знаю.

Серый выскочил из театра, прыгнул в машину и скомандовал:

—    На работу!

Глава семнадцатая

ИМЕНИННИК

Машины миновали ворота, въехали на базу отдыха и, наконец, оказались на большой автостоянке. Нашли место, остановились рядом с новенькими черными «Волгами», выстроенными в ряд. С краю красовались две сверкающие «Чайки».

Высоцкий с Кулагиным оглядывались по сторонам.

—    Ты куда нас привез, Леня?

Паша вылез из машины, дружески приобнял Володю:

—    Володь! Да просто посидим полчасика — так, для приличия... Разонравится — сразу уедем...

Небольшая лестница вела от стоянки к хорошо освещенной поляне, где под открытым небом был накрыт стол в форме буквы П, персон на сто — только мужчины. Во главе стола угадывался именинник — пожилой грузный узбек в пиджаке с орденскими планками и звездой героя.

Леонидов сразу приметил человека в белой милицейской рубашке с погонами полковника. Рядом с ним сидели двое в зеленых рубашках и с генеральскими погонами. Эти находились рядом с именинником. Чем дальше от центра стола, тем мельче шли персоны.

Спустившихся по лесенке гостей никто не заметил — весь стол наслаждался выступлением фольклорного ансамбля. Двое музыкантов — баянист и бубен — исполняли национальную мелодию, пятнадцать одинаково одетых узбечек в танце изображали сбор хлопка. Вдруг ритм бубна участился, веселее заиграл баянист, две девушки подняли ковер с вытканным изображением именинника и подбежали к юбиляру. Тот встал и степенно поклонился собравшимся. Кругом дружно захлопали. Танцовщицы, оставив ковер, убежали прочь от стола, а музыканты продолжили играть.

Банкет продолжался уже не первый час, и многие гости, едва лишь закончился фольклорный номер, поднялись, отошли от стола и закурили.

Фридман посадил Высоцкого и Кулагина с краю, к свежим тарелкам, а сам с Леонидовым отправился «делать дела». Нефедова устроили за другой край стола, где тоже нашлись свободные места.

Фридман ввинтился в группу гостей, среди которых был и милицейский полковник. Один из военных, узнав Фридмана, картинно расставил руки для объятий.

—    Леня, дорогой!

—    Вечер добрый! Вы были сегодня? Это Павел Валерьянович, директор Театра на Таганке, — представил он Леонидова.

У Леонидова от неожиданности отвисла челюсть.

—    Очень приятно! — Военный уважительно пожал руку Паше. —Хороший концерт. Как вам наша публика?

Паша тут же включился в игру:

—    Люди у вас удивительные. Так понимают такой контакт... В Москве ничего подобного давно нет.

К разговору подключился милицейский полковник:

—А я вот не был... Можно будет получить запись концерта?

—    Разумеется. Дайте мне ваши координаты.

—    Если надо что-то заплатить...

—    Нет-нет, что вы... — засуетился Паша. — Давайте я запишу.

В разговор встрял еще один генерал:

—    Это... А можно сфотографироваться с ним?

—    Да ради бога. — Паша по-свойски приобнял собеседников и повел их к Володе. — Прошу вас!

Тут же, как по команде, возник молодой человек с фотоаппаратом. Владимир поднялся и начал позировать то с одним, то с другим. Гости пожимали ему руку, глядя в объектив, обнимали за плечи. Фотографироваться подходили все новые и новые желающие.

—    А вы сейчас споете что-нибудь? — обратился полковник к Володе.

—    Почему же нет?

Воспользовавшись тем, что гости отвлеклись, пожилая женщина быстро прошла вдоль стола, собирая на поднос грязные тарелки.

Общее внимание переключилось на Высоцкого. Это не понравилось упитанному мужчине, сидевшему рядом с юбиляром. Он поднялся и принялся громко что-то говорить по-узбекски.

Все потянулись к нему — слушать очередную здравицу Свою длинную речь Упитанный неожиданно закончил по-русски:

—    Прими от нас, дорогой человек, этого скромного подарка! — И указал на центр поляны.

Все повернули головы и увидели белого коня, которого держали двое конюхов. Вид прекрасного животного вызвал у собравшихся дружные аплодисменты. Именинник важно вышел из-за стола, приблизился к коню, похлопал его по бокам. Конь топтался, косил глазами, фыркал, но его удерживали крепко. Один из конюхов вскочил в седло и начал демонстрировать возможности скакуна. Проехался, поднял на дыбы, затем соскочил. Гости снова захлопали, фотограф начал щелкать нового хозяина рядом с великолепным подарком. Наконец коня увели, и гости вернулись к трапезе.

Упитанный, расцелованный хозяином, от гордости готов был лопнуть. Победоносным взором оглядел он присутствующих и, преисполненный важности, уселся рядом с именинником.

Поодаль от стола готовили ягненка к жертвоприношению, и над ним аксакал читал ритуальную молитву.

А рядом с Володей и Севой стояла с нагруженным подносом женщина лет пятидесяти. С материнской любовью смотрела она на Высоцкого.

—    Володя! Вы не представляете, что значат ваши песни для нас здесь, глубоко в провинции... — печально проговорила она. — Я ведь сама москвичка, осели мы здесь после эвакуации. Работала учительницей в школе... Но что я могла дать детям, если, кроме книг, ничего не видела? В Москве была последний раз в шестьдесят восьмом, да и то проездом. Успела заскочить в Третьяковку да сходить в консерваторию, вот и все...

Володя вдруг почувствовал, что она откровенничает с кем-то другим. С тем Володей Высоцким, которого больше нет. Когда-то он писал и пел для таких, как она. А сегодняшний Высоцкий — только тень того, прежнего, Володи. Только чучело самого себя. Ему нечего сказать, нечего дать ей. Ему остается сидеть, слушать, лениво кивать... У него ничего нет для нее. Как же это случилось? Когда он стал другим? Он не в состоянии написать ничего путного. Написанное — рвет. Сегодняшние стихи — автопародия.

Володя тихо спросил:

—    А что ж вы не уедете?.. Да вы присядьте.

Устраиваясь рядом на краю стула, женщина поставила свой поднос на стол. Вздохнула:

—    Да как уж тут уедешь? Здесь у меня мама похоронена. .. сын два года назад утонул...

Внимание Высоцкого на мгновение отвлек связанный барашек, безропотно ожидающий своей участи. Склонившийся над ним седой аксакал монотонно напевал:«Биссмля хе Рохмане рохим. Аоз а белляхе мене шайтан ироджим...»

В глазах агнца отражались ужас и покорность. Временами он дергал ножками в надежде развязаться, а потом опять успокаивался, оглядывая окружающих грустным взглядом.

—    Жили мы на Солянке... — вспоминала женщина. — Дом наш разбомбили в сорок втором... Потом эвакуация. Здесь я и вышла замуж. Ну а куда мне теперь отсюда, когда все мое — здесь...

Неожиданно рядом с ней возник Упитанный:

—    Э, слушай, иди на кухня, да? Ты что сель за стол, сумасшедший?

Женщина подхватила поднос с грязной посудой и почти бегом направилась к палатке, откуда то и дело выскакивали люди с подносами и бутылками.