Мюриэл Спарк - Жемчужная Тень Страница 25

Однажды в полдень я поехала на ферму. Соню я не видела шесть недель, потому что дома, на каникулах, были ее дети, а их я не любила. Я соскучилась по Соне, с ней всегда весело. Слуга сказал, что она на реке, с доктором Фрэнком. Я спустилась вниз по тропинке, но их нигде не было видно. Я прождала минут восемь и тронулась назад. Все местные, кроме слуги, разошлись по своим хижинам и улеглись спать. Какое-то время слуги не было видно, а когда он появился, меня испугало выражение страха на его лице.

Я обходила старое стойло для быков, ныне опустевшее — ибо фермерским делом Соня больше не занималась, ей даже трактор был не нужен, не то что упряжка быков, — когда появился слуга и прошептал мне на ухо: «Баас Ван дер Мерве дома. Он у окна».

Я спокойно продолжила свой путь и, приблизившись к дому, увидела мужчину лет пятидесяти, изможденного вида, в шортах и рубашке цвета хаки. Он стоял на ящике у окна в гостиную. Ладонь его лежала на занавеске; отодвинув ее, он пристально вглядывался в пустую комнату.

— Ступай на реку и предупреди их, — велела я слуге.

Он повернулся было, но — «Эй ты, малый» — крикнул мужчина. Слуга в своей светло-зеленой униформе помчался на голос.

Я спустилась к реке в тот самый момент, как они сходили на берег. Соня была одета в светло-голубое. Голубого цвета был и ее новый зонт. Выглядела она сегодня как-то по-особому эффектно, и я обратила внимание на ее ослепительно белые зубы, яркие карие глаза и позу, в которой она стояла посреди Африки под пылающим солнцем, в высокой густой траве — точь-в-точь героиня какого-нибудь рассказа. Фрэнк, отлично выглядевший в своем тропическом одеянии, привязывал ялик к причалу. «Твой муж вернулся», — сказала я и, охваченная страхом, побежала назад, к машине. Я запела двигатель, отъехала и, проезжая на скорости по гравийной дорожке мимо дома, увидела, что Дженни Ван дер Мерве в сопровождении слуги входит внутрь. Он повернулся, посмотрел вслед машине и заговорил со слугой — явно спрашивал, кто я такая.

Впоследствии абориген показал в суде, что Дженни обошел весь дом, внимательно изучая произошедшие перемены и новую обстановку. Он сходил в туалет и спустил за собой воду. Попробовал краны в обеих ванных. Зайдя в комнату Сони, поправил ее криво стоявшие туфли. Затем принялся проверять по всему дому мебель, прикасаясь к каждому предмету средним пальцем правой руки и внимательно разглядывая, не осталось ли на нем следов пыли. Слуга следовал за ним, и когда Дженни подошел к старинному голландскому комоду, стоявшему где-то в углу одной из детских — Соня терпеть не могла оставшуюся от отца старую мебель, — и обнаружил на нем немного пыли, велел принести тряпку и стер пыль. Покончив с этим, Дженни продолжил обход дома и, когда закончил проверку всего на предмет пыли, вышел во двор и двинулся вниз по Дорожке к реке. У стойла для быков он обнаружил Соню и Фрэнка, споривших о том, что делать да куда идти, вынул из кармана пистолет и выстрелил. Соня погибла на месте. Фрэнк продержался еще десять часов. Это было серьезное преступление, и Дженни повесили.

Несколько недель я ждала, когда Ричард наконец предложит убираться отсюда. Сама я предложить это боялась, а то еще всю оставшуюся жизнь будет жалеть о таком шаге. Наш длительный отпуск должен был начаться только через год. Очередной — через несколько месяцев. Наконец он сказал: «Не могу здесь больше жить».

Мне хотелось вернуться в Англию. Я даже думать ни о чем другом не могла.

— Мы не можем здесь больше оставаться, — сказала я, словно играя роль в пьесе.

— Ну что, собираемся и едем? — сказал он, и я ощутила огромное облегчение.

— Нет, — сказала я.

— Да, жаль собирать манатки, — сказал он, — когда мы оба так далеко продвинулись в изучении тропических болезней.

В общем, на следующей неделе я уехала. А Ричард с тех пор продвинулся в изучении тропических болезней еще дальше. «Жаль, — сказал он накануне моего отъезда, — если то, что случилось, станет между нами».

Я собралась и отправилась навстречу славной жизни, еще до того как установилась сухая погода, после которой снова начнутся дожди и все будет так предсказуемо.

СОБИРАЮЩИЙ ЛИСТЬЯ

© Перевод. Н. Анастасьев, 2011.

Сразу за мэрией расположен лесистый парк, который под конец ноября начинает втягивать прямо в себя некое прозрачное голубое облако, и, как правило, до середины февраля весь парк плавает в этой дымке. Я прохожу мимо него каждое утро и всякий раз в самом центре туманного образования вижу Джонни Геддса, сгребающего листья. Время от времени он останавливается, резко вздергивает свой удлиненный череп, смотрит с возмущением на груду листьев, так, словно ее не должно там быть, и возвращается к работе. Сгребанию листьев он обучился в годы, проведенные в психиатрической лечебнице; именно этим делом его там занимали, а когда выпустили на волю, городской совет нашел для него листья для уборки. Но возмущенное подергивание головой выглядит для него совершенно естественно, ибо эту привычку он усвоил, еще когда считался наиболее перспективным, и жизнерадостным, и общительным выпускником своего года. Он выглядит гораздо старше своих лет, ведь с того времени, как Джонни основал общество искоренения Рождества, не прошло и двадцати лет.

Тогда Джонни жил со своей теткой. Я была школьницей, и на рождественские праздники мисс Геддс подарила мне брошюру своего племянника «Как разбогатеть на Рождестве». Название очень привлекательное, но выяснилось, что разбогатеть на Рождестве можно, лишь покончив с самим Рождеством, так что я сразу отложила брошюру в сторону.

Однако это была только первая его попытка. В ближайшие три года он основал свое аболиционистское общество. Его новая книга, «Покончи с Рождеством, иначе все мы умрем», пользовалась в городской библиотеке большим спросом, и я оказалась в самом хвосте очереди. На сей раз аргументы Джонни звучали весьма убедительно, и, даже не успев дочитать книгу до конца, многие становились его верными союзниками. На днях я купила ее старый потрепанный экземпляр, и, несмотря на то что с тех пор прошло много времени, мысль о том, что празднование Рождества — преступление национального масштаба, звучит с прежней силой. Джонни показывает, что любая группа людей в королевстве сталкивается с угрозой неизбежного голода на протяжении периода, обратно пропорционального по своей продолжительности тому времени, когда одна из каждых шести индустриально-производительных групп — если только понятно, что имеется в виду, — перестает производить игрушки и принимается запихивать их в чулки. Он приводит сокрушительную статистику, согласно которой 1,024 процента времени, которое ежегодно убивается под Рождество на бездумные покупки и бессмысленные посещения церковной службы, на пять лет приближает нацию к окончательной гибели. Кое-кто из читателей запротестовал, но Джонни удалось разбить их невнятные аргументы, и общество искоренения Рождества уверенно набирало силу. И все равно Джонни не было покоя. В тот год мало того что все королевство буквально захватила рождественская лихорадка, так он еще получил по своим каналам информацию, что множество членов общества нарушили клятву воздержания.

Тогда он решил ударить по Рождеству в самое его основание. Джонни ушел со службы в городском канализационном хозяйстве, забыл обо всех планах на будущее и, заручившись финансовой поддержкой некоторых знакомых, на два года погрузился в изучение основ Рождества. После чего, весь излучая радость и торжество, издал еще одну, последнюю из своих книг, в которой утверждал, что Рождество было изобретением либо отцов-основателей, вознамерившихся таким образом умилостивить язычников, либо же самих язычников, предполагавших умиротворить отцов-основателей. Вопреки советам друзей Джонни озаглавил книгу «Рождество и христианство». Она разошлась в количестве восемнадцати экземпляров. От этого удара Джонни так и не оправился; к тому же получилось так, что примерно в это же время девушка, с которой он был помолвлен, страстная аболиционистка, подарила ему на Рождество связанный ею самою свитер. Он вернул подарок, присовокупив к нему экземпляр устава общества, она же вернула ему обручальное кольцо. Впрочем, в любом случае в отсутствие Джонни общество было подорвано его умеренными членами. Эти умеренные стали со временем еще более умеренными, и все предприятие развалилось.

Вскоре после этого я переехала и вновь встретилась с Джонни только через несколько лет. Однажды воскресным полднем, летом, я лениво бродила по Гайд-парку, где собралась куча людей послушать очередных ораторов. Небольшая группа окружила какого-то мужчину, державшего в руках плакат, на котором было начертано: «Крестовый поход против Рождества»; голос у него был устрашающий, завораживал он необыкновенно. Это был Джонни. Кто-то из присутствующих сказал мне, что Джонни бывает здесь каждое воскресенье, всячески поносит Рождество и скоро его, наверное, арестуют за непристойные выражения. Через некоторое время я прочитала в газетах, что его действительно взяли за нарушение приличий. А еще через несколько месяцев до меня дошел слух, что бедного Джонни поместили в психиатрическую лечебницу — ни о чем, кроме Рождества, он не мог ни думать, ни говорить.