Франсуа Мориак - Конец ночи Страница 25

У нее слегка кружилась голова; она прислонилась к каким-то воротам, на несколько мгновений закрыла глаза и вспомнила, что ничего не ела с утра. Черт возьми! Она голодна; насколько она помнит, она не завтракала. Нет, это не значит, что она сходит с ума, нужно только не забывать есть в определенные часы. Она зашла в кондитерскую, выпила чаю. Все входило в норму, все вновь становилось простым: Жорж Фило жив, начиная с этого дня, она перестает думать о Мари, жизнь ее будет протекать между креслом и столом, выходить она будет лишь с наступлением темноты. Никогда уже не покажется она на улице среди бела дня. Никогда не станет подвергать себя опасности этих взглядов, которые она чувствует на своей спине.

Вот наконец она дома. Только бы консьержки не было на лестнице! Но та как раз стоит в дверях своей комнаты и разговаривает с Анной. Почему они умолкают при виде Терезы? Почему с таким напряженным, неприятным вниманием разглядывают ее? Консьержка ей сообщает:

— О вас сегодня утром кто-то справлялся. Да, такой высокий парень… Он задавал мне вопросы…

— Какие вопросы?

— Разве запомнишь? Не выходили ли вы вчера вечером, не принимали ли кого-либо у себя…

— Что же вы ответили?

— Что я ничего не знаю, что шпионить за другими не мое дело…

Тереза не посмела ее спросить: «Кто же это мог быть, по вашему мнению?» Она не попросила описать ей этого неизвестного посетителя: старуха, вероятно, ответила бы: «Молодой, высокий дылда…», — и Тереза, возможно, узнала бы Монду, который действительно в то самое время, когда она выходила из автомобиля перед отелем «Шмен де фер де л'Уест», заходил на улицу Бак.

Взволновавшись и совсем забыв о своем больном сердце, Тереза быстро поднялась по лестнице. Она заперла дверь на засов и, даже не сняв шляпы, опустилась в первое попавшееся кресло. Сильно болела грудь, но теперь она уже не боялась умереть в одиночестве: главное — защитить себя от людей… Анна, очевидно, поднялась по черной лестнице; надо будет избавиться от Анны. Тереза полагала, что девушка не ладите консьержкой; по-видимому, общая ненависть к Терезе примирила их. Но просто так, ни с того ни с сего, вышвырнуть Анну за дверь, нажить себе смертельного врага в ее лице… Что же такое придумать, чтобы заставить ее уйти добровольно? «Если кто-нибудь заинтересован в том, чтобы она осталась у меня, ее не заставишь уйти, она будет цепляться за это место».

Вновь охваченная беспокойством, Тереза с трудом добралась до своей комнаты. «Но ведь это же нелепо, — думала она, — я ничем не рискую. Все то, в чем я виновна, законом не преследуется. Конечно, можно желать моей гибели, можно сговориться и погубить меня. Ничего не стоит причинить неприятность женщине, у которой уже были недоразумения с правосудием…»

Напрасно твердила она себе: «Ничего же не случилось!» — она чувствовала, как вокруг ее шеи затягивается петля. Против этой уверенности были бессильны какие-либо доводы. Тишина квартиры казалась ей подозрительной. Уже давно Анна не поет больше своих эльзасских песенок. Теперь она только шпионит; очевидно, она не пропустила мимо ушей ни одного слова из тех разговоров, которые Тереза вела с Жоржем и Мари в гостиной. И тому и другому Тереза призналась в своем преступлении. Какую замечательную помощницу найдут враги Терезы в этой девушке! Нет, теперь она уже не поет, не гремит больше посудой — она подстерегает признания, которые могут вырваться у ее хозяйки.

Подойдя к окну, Тереза раздвинула занавески и увидела на тротуаре мужчину, смотревшего вверх. Делая вид, что он ждет автобус, он стоял у остановки, не спуская глаз с ее квартиры. «Нет! Ты же отлично знаешь, что он ждет автобус…» Тереза громко произнесла эти слова, чтобы убедить себя, что она не потеряла способности здраво рассуждать. Она отлично знала, что из своей комнаты не может слышать дыхания человека, стоящего у входной двери, и все же была уверена, что слышит чье-то прерывистое дыхание. Чтобы удостовериться, она прошла в переднюю, открыла дверь и почти столкнулась с консьержкой, которая «забыла передать мадам корреспонденцию…» Тереза совсем близко увидела это плоское, серое лицо, на котором поблескивали свиные глазки, нет, не свиные — крысиные глазки. И какое в них жадное любопытство!

— Почему вы меня так разглядываете?

— У мадам что-то плохой вид.

— Я чувствую себя, как обычно.

— Но, мадам, то, что я об этом сказала…

— Тот тип, что приходил вчера, не спрашивал вас, больна ли я? Нет? Впрочем, все эти сплетни меня не интересуют…

С силой хлопнув дверью, она закрыла ее на засов. Консьержка, опешив, заворчала: «А, так!» — но вместо того, чтобы сойти вниз, она открыла своим ключом дверь в пустую квартиру напротив и по черной лестнице прошла в кухню к Анне.

Сидя на низеньком пуфе, грудью наклонившись вперед, как всегда, когда у нее болело сердце, Тереза не двигалась, внимательно прислушиваясь к малейшему шуму, вся обратясь в слух, как лисица, которая слышит собак. Анна говорит сама с собой… Нет, кто-то ей отвечает. В кухне идет разговор вполголоса. В кухне кто-то сговаривается с Анной.

С трудом добравшись до столовой, Тереза приложила ухо к замочной скважине и узнала голос консьержки.

Не могла она успеть спуститься по главной лестнице и снова подняться по черной. Когда Тереза придет в себя, над этим надо подумать, надо будет разгадать эту загадку. Сейчас же нужно постараться не пропустить ни слова. Консьержка советует следить за Терезой. По ее мнению, не мешает даже предупредить семью. Так, так… Анна говорит, что знает адрес… «Откуда она его знает? — спрашивает себя Тереза. — Через Мари, конечно… Они переписываются за ее спиной…» Услышав шум, Анна открывает дверь и отступает при виде белого как полотно лица хозяйки.

— Я пришла узнать, скоро ли вы собираетесь подавать обед… — И к консьержке: — Вы опять поднялись наверх, сударыня?

Пробурчав, что она на минутку зашла навестить Анну, старуха скрылась по черной лестнице. Продолжая возиться у плиты, Анна не решалась оглянуться, все время чувствуя на себе подозрительный взгляд.

Тереза снова вернулась на свое низенькое кресло. Коснувшись рукой горла, она как бы осязала захлестнувшую ее петлю.

Никогда уже не сможет она дышать свободно. Прежде всего ей не следует выходить на улицу. Здесь, в квартире, за ней следят, но что еще могут ей сделать? Жилище неприкосновенно. Разве только они донесут на нее… Очевидно, для этого недостаточно данных. Использовать как прямую улику против нее те признания, которые подслушала Анна, они сейчас не могут. Но если она выйдет, она сразу попадет в расставленную западню. Отлично известно, что она виновна, что она заслуживает каторги; им нужно лишь найти законный предлог… У полиции всегда найдется в запасе такой прием, которым она сумеет погубить намеченную жертву. Дома с нее не спускают глаз, но они ничего не сделают ей, ибо уверены, что рано или поздно она выйдет на улицу. Анна пришла сказать:

— Кушать подано.

У нее не обычный голос, и она ни на минуту не спускает глаз с Терезы.

— Мадам ничего не ест?

Какой у нее огорченный вид оттого, что Тереза ничего не ест!

— Мадам должна заставить себя.

Воля Терезы инстинктивно сопротивляется воле противника: если хотят, чтобы она ела, значит, непременно следует отказываться от всякой пищи.

Когда Анна принесла кофе, она увидела, что хозяйка сидит против двери, не сводя с нее глаз; позднее, когда служанка пришла за подносом, кофейник был по-прежнему полон; Тереза не переменила позы. Нельзя сказать, чтобы ей не хотелось рискнуть выйти на улицу и удивить врагов своей смелостью; они были бы поражены и не осмелились бы ничего предпринять, она же следила бы за их маневрами… Так как и в четыре часа она отказалась от чая, который налила ей Анна, девушке пришло в голову попробовать его перед ней, причмокивая языком и приговаривая: «Ах, как вкусно…», как она делала, когда ее маленькая сестренка не хотела есть суп. Тереза тотчас же выхватила чашку у нее из рук и с жадностью стала пить. Тем не менее она продолжала смотреть на Анну с жутким выражением.

— У мадам болит сердце?

— Нет, Анна… или, вернее, да… Но меня мучает не это…

Она схватила Анну за руки и крепко их сжала:

— Вы ничего им не выдадите? Делайте вид, что вы на их стороне… но не выдавайте им ничего.

— Я не понимаю, что мадам хочет сказать.

— Не пытайтесь меня обмануть. Я в их власти…

— Я пойду положу вам в постель грелку, и вы спокойно заснете.

— Почему вы хотите, чтобы я уснула? — с неожиданной резкостью спросила Тереза. — Не рассчитывайте на мой сон: я больше не буду спать.

— Бедная мадам! Ведь вам никто не хочет зла.

— Садитесь, Анна… Будь что будет, я вам все скажу. Придвиньте кресло. Они втянули вас в свою игру, ничего не объяснив. Я человек, которого решили уничтожить, но не так-то легко кого-нибудь уничтожить законным путем… Даже если речь идет о преступнице… Вы как будто не понимаете, а между тем, если бы вы знали, как это просто! По совершенному мною преступлению, за которое я могла бы попасть на каторгу, было вынесено постановление об отсутствии состава преступления… Остальные мои поступки под действие закона не подходят, собственно говоря, с общепринятой точки зрения это не преступление… Но, принимая во внимание то, что я сделала когда-то, они, несмотря на отсутствие состава преступления, найдут способ…