Роман Солнцев - Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания Страница 25

— Ах, немножко не такой взяли…

Валя уронила книгу.

— Нет!..

— Что, дочь?! — удивилась Лаврикова.

— Мы купили такой же замок!.. — Яростно заговорила Валя. — Вот папа приедет и запросто его поставит! А пока что мы с Ленкой подежурим… по очереди… обойдемся…

Вячеслав Михалович нахмурился.

— Да поставлю я этот замок! Что я, замки не ставил?!

— Нет! Вы только командовать умеете… в своей фирме… — голос у Вали зазвенел. — Вы сами даже машину не водите, шофер… А вот папа когда хотел, водил. А чаще пешком. Вот вернется — мы через весь город на Красную сопку пойдем…

— Милое дитя!.. — Каргаполов пошел пятнами, но заговорил проникновенным голосом. — Если бы Миша был жив, то, зная, как мучается твоя мама, давно бы вышел на вас… или они бы, всякие мерзавцы, вышли, чтобы шантажировать… Увы!.. Ох, черт!.. — Каргаполов поранил палец, отсасывает кровь.

Лаврикова стоя выпила кофе, разглядывает чашку.

— На кофейной гуще погадать?

Подскочила Валя.

— Погадай, мама!

— Что–то вроде собаки получилось. К чему собака? Выть буду?

— Не собака — обезьяна! Видишь, кудряшки?

— Ну и к чему обезьяна? По крышам буду бегать?

— А хочешь, Танечка, вместе полетим в Париж? — мягко заговорил Каргаполов. — И вы, девочки? Говорят, наши русские в Париже целую улицу купили… может, они что слышали? У меня хватит денег. Я не шучу, Татьяна Сергеевна.

Лаврикова, не отвечая, смотрела на напрягшуюся дочь.

— Не надо никуда ехать. Он в России. И я чую — живой.

— Ну, это уже какая–то сказка!.. — вдруг раздраженно воскликнул Каргаполов. — «К ней принцы сватались… короли…» Ну, где, где он живой?! Почему молчит?! В камень его обратили? Такую сказку ты мне пересказывала? В малую птичку заколдовали?..

— Может быть. — Лаврикова подошла к девочкам, погладила Валю по руке. — Может быть.

— Разришите!.. — проскрипел голос за порогом, на лестничной площадке.

Каргаполов, толкнув дверь, резко обернулся — в квартиру заглядывала сутулая старуха в черном платке. Она кланялась и говорила пугающим шепотом:

— Юлиан молится!.. Готовьтесь, готовьтесь встретить! Завтра в это же время придет сюда!..

18

Как алхимик, сидел теперь Миня день за днем возле змеевика, поглядывая, как горит пламечко под котлом и как из носика крана капает кристальная жгучая жидкость.

К ночи он от запаха спирта пьянел, а порой и пил ложку–вторую, хворь, кажется, отступила, но Миня стал терять память, руки дрожали. Он перестал бриться. Разбил стеклянную банку, за потерю которой старушка не дала ему вечером поесть.

— Ты што же, — шипела она, — по–христиански тебя пожалела, а ты меня по ветру пустишь?!.

Пустишь ее по ветру, как же! Случайно уронив кружку и подбирая ее, закатившуюся под огромную железную кровать старухи, Миня углядел под матрасом прижатый сеткой, уже со ржавыми вогнутыми следами бумажный сверток. Интересно, что может хранить старуха? Отвернув перины и угол матраса, он достал сверток, который тотчас распался на ромбические клочья. О, это опасно! А вдруг хозяйка явится! Хоть и сказала, что пошла молиться к подружкам, вдруг вернется?

Положив сверток на лавку, Миня осторожно размотал его — там были пачки российских денег, охлестнутые разноцветными резинками. Причем, три или четыре пачки банкнот, уже вышедших из употребления: по 500 000. Миня подумал, а не взять ли? Ему же нужно заработать, чтобы выкупить квартиру. Вряд ли старуха помнит, сколько здесь. Вдруг Таня вовсе не любит золотоголового Каргаполова, и тот ей скажет: выметайся или стоимость возмещай! А откуда ей такие деньги собрать? А старуха Мине совсем ничего не платит, он только живет при ней, кормится. Если каждая трехлитровая банка спирта — это семь с половиной литров водки, и каждая пол–литра стоит как минимум червонец… а Миня уже сколько ей сцедил «огненной воды»?

Нет, нельзя. Никак нельзя. Это безнравственно. Нет. Миня быстро смотал пожелтелые листы газет, сунул сверток на место, под матрас, подобрал с полу клочья отлетевшей рыжей бумаги, привел постель в порядок — и вышел на крыльцо. Жарко и стыдно стало. Но почему им не стыдно? Ей, старухе, которой он делает деньги?

— Здрасьте, Мишенька! — пискнул кто–то из–за покосившихся ворот.

— Здрасьте… — В деревне Миню уже знают, сразу стало всем известно — дядька он безобидный. Встречая у колодца, молодые вдовицы жалостливо оглядывают его, в коротковатых штанах и чужом рваном свитере, но не решаются заигрывать — уж больно шаток. Миня случайно услышал: его прозвали блаженным. А почему блаженным? Да потому, наверное, что он только улыбается в русую бороденку и ни слова не говорит…

Лавриков недоедал. Иногда среди ночи метался, горевал, что не нашел пуговку в горшке из–под цветов лисицы Люси — и все ему казалось, что и сам он давно похоронен, как та пуговка, в сырой земле… и почти не слышит ничего, что на земле, наверху, делается… Ах, у нее же на другом окне тоже стояли горшки… может, прибиралась и переставила? Может, пуговка на другом окне и лежит? И если бы ее найти, Миня, возможно, сразу бы придумал, как дальше жить?

Чтобы старуха его голодом не заморила, а то и деньжатами бы откупилась за его труды, Миня сорванным шепотом как–то при случае ей рассказал, что, когда был ученым, магнитил воду. И эта магнитная вода помогала снять боли в печенке, головную боли унимала. А почему бы самогон, которым бабка торгует по ночам из окошка, не пропускать через два магнита? Конечно, это не совсем то, что в лаборатории, но можно приладить. Небось достать две стальные подковки нетрудно?

И бабка показала себя молодцом — схватила старый зонт, засеменила по селу, у безработных учителей–супругов Антипиных за литр самогона обменяла один школьный магнит, с красным и синим кончиками. По идее, сработает, если влага будет течь медленно. Но ведь в змеевике она и так течет медленно! И примотал Миня магнит к концу змеевика северным концом поближе, и сельчане в голос сказали, что новая водка бабки Веры услаждает тело, как никакая другая…

Прославился, прославился Миня в деревне. Бабка в знак особой благодарности подарила ему сто рублей. И Миня купил себе простое, дешевенькое, но красное кашне и выходил к сельчанам теперь, роскошно обмотав горло. С ним отныне здоровались на улице даже вполне серьезные на вид девушки.

Но тихая и сытая жизнь Мини кончилась тем, что в деревню прикатили на «уазике» два милиционера из райцентра, ясно, по наводке соперниц бабы Веры, зашли, подмигнули Лаврикову, забрали бабкин змеевик с магнитом, семь бутылок готовой продукции и Миню с собой прихватили.

— Это ты, Тихонов? — видно, прослышали по него. — Что же ты противозаконным делом занялся? Вот посадим лет на пять! А? Отвечать!

— Простите, — просипел Миня, в котором никто бы из старых знакомых не узнал одного из лучших выпускников политехнического института Михаила Ивановича Лаврикова. Глаза его синие, казалось, выцвели, пухлые губы оделись в броню коросты, два пальца на правой руке были без ногтей, левый мизинец опух — Миня порезал руки, когда торопливо собирал осколки бабкиной банки…

Когда отъехали от деревни, один милиционер сказал другому:

— Давай отпустим.

— Давай отпустим, — согласился другой.

— Заберите, — заволновался Миня. — Мне некуда идти.

Первый милиционер заглянул ему в лицо:

— Не в твоем возрасте, батя, в тюрьму идти. И выебут, и говно заставят есть… Ты, батя, домой катись… Слушай–ка, — обратился он к нему на прощание. — А если пить твою магнитную, часы не намагнитятся?

— Нет. Заберите меня, — попросил еще раз Миня. Он вдруг вспомнил про Ивана Калиту, и ему показалось — нет во всей России сегодня человека более родного, чем тот Иван Калита. Может быть, он снова в ИВС, может быть, его еще не отправили в тюрьму… и они увидят друг друга, обнимутся…

— Заберите! — попросил Лавриков, складывая ладони для пущей убедительности. Но милиционеры, оставив его в чистом поле, ускакали на своем «козлике».

И Миня заплакал. Какие все–таки хорошие люди. Пощадили его. Хотя, конечно, противозаконным делом заниматься нельзя. Это простуда, болезнь сделала Миню уступчивым…

Однако Лавриков же сам, с первого дня побега, хотел изменить судьбу, дойти до дна, коли уж ему не повезло… Не возвращаться же домой, нельзя…

Боже, что это?! Что там вдали???.. На его мятом, небритом лице расцвели глаза… вдали дышал и развеивал звон над рыжими и сизыми лесами невидимый колокол… в каком же это селе? Миня топтался среди бурьяна, среди подавленной машинами и тракторами конопли… Где это, справа, слева? Вспомнилась песня, слышанная в детстве от отца, когда тот выпивал на праздник и тихо, немного смешно, в нос гудел «Вечерний звон»… и утирал глаза… Он мечтал под старость вернуться в Смоленск, город, где родился и откуда с приходом немцев его, трехмесячного, эвакуировали в Сибирь. Но даже съездить не получилось. А в последние годы — тем более, уже здоровье было не то, да и транспорт дорог…