Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы Страница 25

Должна признать, что в огнях Хрустальный дворец производит впечатление.

Часть вторая

23 октября 1874 года

В эту неделю похолодало. Зима пришла рано, как в год смерти папы, и с городом происходят те же перемены, какие я наблюдала в злосчастные дни, когда отца свалила болезнь. На улице лоточники, обутые в рванье, притоптывают ногами и проклинают холод; на стоянке извозчиков кучки беспризорников жмутся к потным бокам битюгов, чтобы согреться. Эллис рассказала, что позапрошлой ночью на улице по ту сторону реки нашли истощенных голодом мать и троих ее сыновей, которые замерзли насмерть. Артур говорит, что, в предрассветные часы проезжая по Стрэнду, видит у подъездов нищих, скрючившихся под дерюгами, подернутыми инеем.

Еще наступают туманы — желтые, бурые и черные, будто жидкая сажа; кажется, они лезут из мостовых, точно варево дьявольских котлов, спрятанных в подземных стоках. Туманы пятнают одежду, забивают грудь и вызывают кашель; они липнут к окнам, и, если вглядеться, порой видно, как они просачиваются в дом сквозь плохо пригнанные рамы. Смеркается уже часа в три-четыре; Вайгерс зажигает лампы, но огонь задыхается и горит еле-еле.

Вот и моя лампа чуть теплится. Свет тусклый, как от ночников, что оставляли в спальне, когда мы были детьми. Живо помню, как считала яркие точки на абажуре светильника и, зная, что во всем доме не сплю только я, прислушивалась, как в своей кровати пыхтит нянька, а в своих постельках сопят и порой всхлипывают Стивен и Прис.

Комната все та же. На потолке видны следы, где некогда крепились качели, на полках остались кое-какие детские книжки. Вон одна — любимая книжка Стивена, я узнаю корешок. В ней ярко раскрашенные картинки чертей и привидений, на которые нужно пристально смотреть, а потом быстро перевести взгляд на голую стену или потолок, где возникнет плавающий призрак увиденного, только совсем иного цвета.

Что-то последнее время мысли мои все о призраках!

Дома скучно. Утром я опять ездила в Британский музей, но из-за туманов там еще сумрачнее обычного, и в два часа прошел слух, что читальня закрывается. Начались всегдашние недовольства и требования принести лампы, но я их не поддержала, поскольку выписками из истории тюрем занималась лишь от нечего делать. Так было странно выйти в серую гущу дня, где все казалось нереальным. Грейт-Рассел-стрит еще никогда не выглядела столь плоской и бесцветной. Я даже замешкалась на ступенях музея, боясь, что сама стану такой же блеклой и иллюзорной, как мостовые и крыши.

Конечно, издали туман всегда кажется плотнее. Я не растаяла и сохранила свою определенность, но будто очутилась под марлевой накидкой, которая была отчетливо видна и, двигаясь вместе со мной, походила на ту, какой служанки закрывают от ос тарелки с пирожными.

Интересно, все ли прохожие видели сопровождавшие их марлевые накидки так же отчетливо?

Потом мысль о марле стала меня угнетать; я решила найти стоянку извозчиков, взять экипаж и до самого дома ехать с опущенными шторками. Направляясь к Тоттнем-Корт-роуд, я глазела на дверные таблички и витрины, получая некое грустное утешение от того, что сей парад магазинов и заведений так мало изменился с тех пор, как я проходила здесь под руку с папой...

Но даже в своей задумчивости я обратила внимание на медный квадратик у двери, который, казалось, сиял чуть ярче своих соседей; подойдя ближе, я увидела на табличке темную надпись: «Британская национальная ассоциация медиумов — Зал собраний, читальня и библиотека».

Два года назад этой таблички здесь определенно не было, либо я просто не замечала ее, ибо тогда спиритизм меня совершенно не интересовал. Теперь же я остановилась и подошла к ней. Естественно, я не могла не вспомнить о Селине — мне все еще непривычно писать ее имя. Возможно, на воле она здесь бывала, подумала я, и мы обе проходили по этой самой улице. Я вспомнила, как в первые дни нашего знакомства с Хелен ждала ее тут на углу. И может быть, мимо прошла Селина.

Мысль показалась любопытной. Я снова взглянула на медную табличку, потом на ручку двери, а затем повернула ее и вошла внутрь.

В прихожей не было ничего, кроме узкой лестницы, по которой предстояло подняться в комнаты, расположенные над магазином на втором и третьем этажах. Лестница приводит в небольшую контору. Стены в ней весьма красиво отделаны деревянными панелями, на окнах деревянные жалюзи, которые из-за тумана нынче были опущены; в простенке между окнами висит огромная и, на мой взгляд, дурно исполненная картина «Саул у Аэндорской волшебницы». Пол укрыт малиновым ковром. За конторкой я увидела даму с газетой и господина. Грудь дамы украшала серебряная брошь в виде соединенных рук — подобную эмблему встречаешь на могильных камнях. Господин был в шелковых туфлях. Увидев меня, оба улыбнулись, но затем погрустнели. Выразив сожаление по поводу весьма крутой лестницы, господин сказал:

— Как жаль, что вам пришлось понапрасну взбираться. Вы на демонстрацию? Из-за тумана она отменена.

Он держался очень просто и любезно. Я сказала, что пришла не из-за демонстрации, но — это было истинной правдой — случайно споткнулась у порога и заглянула из любопытства. Грусть на лицах пары сменилась невероятным глубокомыслием. Дама кивнула и произнесла:

— Случайность и любопытство. Какое изумительное сочетание!

Господин потянулся пожать мне руку; по-моему, я еще не встречала таких изысканных мужчин со столь изящными ладонями и ступнями.

— Боюсь, в этакую погоду, что отпугивает всех наших визитеров, мы мало чем сможем вас заинтересовать, — сказал он.

Я упомянула читальню. Она открыта? Можно ли ею воспользоваться? Читальня открыта, и воспользоваться можно, но придется уплатить шиллинг. Сумма не показалась мне чрезмерной. Тогда мое имя вписали в книгу, лежавшую на конторке.

— Мисс Приор, — наклонив голову, прочел мужчина.

Затем он представил мне даму: мисс Кислингбери, здешний секретарь. Сам он куратор, зовут его мистер Хитер.

Он проводил меня в читальню. Выглядела она весьма скромненько — наподобие библиотеки, какую увидишь в клубе или маленьком колледже. Три-четыре забитых книгами стеллажа и плетеная стойка, с которой, точно сохнущее белье, свешивались газеты и журналы. Стол, кожаные кресла, на стенах разнообразие картинок и еще застекленный шкаф — воистину любопытный и, я бы сказала, жуткий предмет, но о том я узнаю позже. Сначала я подошла к книгам. Они меня приободрили. По правде, я уже сама гадала, зачем сюда пришла и что здесь искала. А тут хотя бы всегда можно полистать страницы, какой бы странной ни была книга.

Вот так я оглядывала полки, а мистер Хитер зашептался с весьма пожилой дамой — единственной читательницей, которая сидела за столом и рукой в замызганной белой перчатке придерживала брошюру, чтоб та не закрылась. Едва увидев мистера Хитера, дама нетерпеливо поманила его к себе и сказала:

— Какой поразительный текст! Он так вдохновляет!

Освободившись от руки, брошюра тотчас захлопнулась. Я увидела заглавие — «Одическая сила».12

Полки передо мной были уставлены книгами с подобными названиями; я все же вытащила парочку, но советы они давали самые незамысловатые: например, книжица «О стульях» предостерегала против индукции, скапливающейся в мягких сиденьях, которыми опрометчиво пользовались многие спириты, и рекомендовала прибегать исключительно к стульям с тростниковым или деревянным сиденьем... Мне пришлось отвернуться, дабы мистер Хитер не заметил моей улыбки. Оставив книжные полки, я прошла к стойке с газетами и тут наконец обратила взгляд на висевшие над ней фотографии. Одна представляла «Явление духов через посредничество миссис Мюррей, октябрь 1873 года»: в кресле возле фотографической пальмы безмятежно сидела дама, а за ней маячили три расплывчатые фигуры в белых одеяниях — «Санчо», «Аннабел» и «Кип», как извещал ярлык на рамке. Фото были еще потешнее книжек, и я с внезапной грустью подумала: ох, видел бы это папа!

Тут я почувствовала какое-то движение рядом с собой и вздрогнула. Это был мистер Хитер.

— Мы весьма ими гордимся, — кивнул он на фотографии. — У миссис Мюррей столь мощный связник! Вы заметили одну деталь? Взгляните на одеяние Аннабел. Кусочек ее воротника мы вставили в рамку и повесили рядом с фотографиями, но — увы! — через неделю-другую он совершенно растаял, что всегда бывает с призрачными материями. О да, да! — ответил он на мой немигающий взгляд и, жестом пригласив следовать за ним, перешел к застекленному шкафу. — Вот подлинная гордость нашей коллекции, эти свидетельства хотя бы чуть долговечнее...

Его тон и вся манера меня заинтриговали. Издали казалось, что шкаф забит то ли обломками скульптур, то ли белыми камнями. Однако, подойдя ближе, я увидела, что за стеклом выставлены не мраморные изваяния, но гипсовые и восковые слепки лиц и пальцев, ступней и рук. Многие были весьма странно перекошены. Кое-какие потрескались или пожелтели от времени и света. Каждый экспонат тоже имел свой ярлык.