Марианна Гончарова - В ожидании Конца Света Страница 26

— О! Вызвали наконец-таки? Давно пора. А то перекинется старик, и плакали их денежки. Наследство-то…

— Как вам не стыдно такое говорить, — благородно возмущается собеседница, — Фернандо Арьенде Карильо — такой хороший человек.

И вот приходит к этому самому с длинным именем партийному дяденьке ужасно важный профессор, очень медленно приходит. Крупный кадр, весь неряшливый грим виден. Очки без стекол, борода приклеена, ну ладно, зато пришел, наконец. Уж какой есть. Словом, он посидел, но сначала выслушал содержание предыдущих семидесяти восьми серий, потом выпил кофе из стакана в салфетке и наконец — о чудо! — зашел туда, в комнату к почтенному Фернандо Арьенде Карильо. И все. Конец очередной серии. Жители нашего района чуть не сдурели вообще — хотели жечь факела, как футбольные болельщики, и ходить по улицам. Потому что серия эта прошла в четверг, а следующая только в начале следующей недели. Обсуждают во дворах, на рынке, в магазинах, по телефону, как там он, наш Фернандо Арьенде Карильо. Доживет ли до понедельника. Что же скажет профессор.

Еле дождались. Двери позакрывали, дверные звонки и телефоны поотключали, сели к экрану поближе… А эти сволочи, они и так наших вымотали за весь сериал — нет предела возмущению, а здесь вообще… Только в конце серии в понедельник печальная дочь Фернандо Арьенде Карильо вышла ко всем сидящим на диванах в гостиной. Да, они обычно весь день проводят в гостиной. Там влюбляются, там интригуют. На работу никто не ходит. Все там сидят. Иногда выходят в другой дом, в другую гостиную и там садятся на диваны и сидят. Короче, вышла эта дочка, лоб низкий, волосы начинают расти прямо от бровей. Но вышла. Уж какая есть. Чтоб она была здорова. Вышла и говорит с таким надрывом, так говорит печально, так, ну просто все рыдают там, в гостиной. Вот-вот, сейчас. Вот-вот… Но эта холера сначала пересказала, как они решали, привезти или не привезти профессора, как все было, как привезли… Потом, наконец, экран затуманивается и показывают профессора этого, проходимца с фальшивой бородой, в очках без стекол. Он, значит, выходит оттуда (три дня сидел — пятницу, субботу и воскресенье), выходит и так, значит, снимает шапочку свою зеленую докторскую… И… И идет. Просто молча идет. По коридору идет. И все, которые у нас на диванах, уже сами за сердце хватаются:

— Ну? Ну??? Ну?!!

И тогда дочка Фернандо Арьенде Карильо, эта вот, без лба, говорит всем потрясающую фразу, она говорит ключевую фразу сериала, она произносит…

— Что ты тянешь, скотина! Уже скажи! Скажи!!! Ну?! — кричат ей с другого полушария мои бедные, измученные соседи. Так кричат, что мне слышно.

И она решается. Открывает рот свой поганый, поворачивается к камере лицом и говорит:

— Профессор сказал, что у него… что у нашего Фернандо Арьенде Карильо… что у него что-то с сердцем.

И все зрители — ба-бах! — отвалились на спинки диванов, кресел, стульев — кто на чем сидел. А в доме моих друзей пятнадцатилетняя умненькая девочка от смеха уписалась. Собственно, и мы были не так от этого далеки.

Стоп-стоп! Куда это меня занесло?! И это последние мгновения моей жизни?! Неужели у меня для них не оказалось ярче воспоминаний, чем эти вот бессмысленные убогие сериалы…

Вот, наверное, и за то время, потраченное на ерунду, на просмотр дурацких пошлых сериалов, за время, которое просочилось и погибло под обломками целлулоидных телевизионных страстей, наверное, и за это мы будем наказаны — сегодня мы исчезнем…

Боже мой, опять… Опять музыка. Что это?

Ты мой восторг, мое муче-е-енье.Ты подарила счастье жизни мне…Я буду снова в упоенье.Мо-оя Кар-меен…Навек я твой, моя Кармен.Моя Карррррмееен,Кармен. Тебя люблю.

Бизе. Ах, душа играет! Мои друзья и родные знают, что если бы я не стала тем, кем сейчас стала (или НЕ стала?), я была бы дирижером большого (именно большого, а не камерного!), большого симфонического оркестра. Большого-пребольшого! Я тыщу раз признавалась всем, что мечтала в детстве стать хотя бы ассистентом дирижера, носить за ним ноты. А когда у него, например, похмелье или понос, дирижировать вместо него. Хотя бы чуть-чуть.

Если бы вы знали, как я десятилетняя неустанно и настойчиво дирижировала оркестром под управлением фон Караяна. У нас дома было много толстых черных пластинок с классическими произведениями в исполнении оркестра под его руководством. А еще и под управлением Рождественского Геннадия или чаще всего Мравинского. Хотя изображала я всегда Стоковского. Моя мама, насмотревшись в детстве трофейных фильмов, подробно описывала его и, закатывая глаза, добавляла мечтательно, что Стоковский — эт-то что-т-то!

Я ставила пластинку, сажала перед собой, чуть слева от себя, плюшевого медведя Юрочку — сейчас поймете почему. Из «Ригонды», нашего старого проверенного проигрывателя, моего товарища, особенно обожаемого в те дни, когда мои глаза были закапаны атропином и зрачки расширены и читать нельзя было, словом, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, в дни жесточайших ангин и гриппов, раздавалось сначала шипенье, а потом уже шуршали программками, покашливали (мои! — будто бы) слушатели (ведь запись велась чаще всего из зала) — стремительно, через всю комнату, с торжественной и насупленной рожей я подлетала к зеркалу и рассеянно пожимала медведю лапу. Поняли? Поняли? Нет?.. В общем, медведь Юрочка был у меня первой скрипкой. Маминой складной учительской указкой — была у нее такая ручка-указка — я гневно стучала по специальной подставке для цветов — типа пульт, — ох же я была дирижер-диктатор! Ох же я была дирижер-деспот! — потом плавно руками давала невидимому оркестру ауфтакт и… Боже мой, как выразительны были мои жесты, какая четкость и определенность были в моих движениях! Как я держала все партии на кончиках моих пальцев и как собирала звуки горстями.

Коварная бабушка, подглядев однажды за моими занятиями, сообщила деду скептически: «То ли плавать учится, то ли комаров гоняет. Корецкой надо показать однозначно». Корецкая была детский доктор, бабушкина подруга.

А когда дирижировала Вероника Дударова, все домашние мне кричали — иди быстрей, ТВОЯ в телевизоре.

Я мечтала побыстрей постареть и просто видела, как в мой семидесятипятилетний юбилей я выхожу к пульту, сухая, подтянутая, с седой копной непослушных волос, как у Бетховена, во фрачной мужской паре — вдохновенная, вне времени. Ну и дальше — тук-тук-тук палочкой, потом всех музыкантов охватить взглядом, ауфффффтакт… Иииии… Ну, я еще не решила, что именно мы будем играть первым номером. Еще есть время. Да.

Теперь читатель понимает, как серьезно я отношусь к симфонической музыке. Хотя дирижеры (чуть не написала беспардонно: «мы, дирижеры») нельзя сказать, что люди всегда строгие и серьезные. Иногда они разыгрывают и зрителя, порой и музыкантов, часто шутят. И в концертах, где сидит неискушенная публика, бывают даже конфузы.

Ну вот, например, конкретная история.

Большой концерт. Официальный, приуроченный к какому-то государственному празднику. С присутствием высоких персон. Не в смысле роста, а в смысле должности. На самом-то деле высокая персона, что на концерт пришла, оказалась маленькая, широкенькая. Она притащилась в зал, персона эта, уселась, а ножки у нее, вернее, у него, болтаются и до пола не достают. Но зато часы клёвые и охрана приличная — парни как трехстворчатые шкафы…

В нынешней ситуации, когда во власть идет… как бы это сформулировать поприличней, ну, скажем так, деклассированный элемент. Да еще и с лихим прошлым… Понятно, что их всех охранять надо. А охрану ОБУЧАТЬ. И не только приемам рукопашного боя, восточным единоборствам, но и… азам классической музыки. А вдруг персона классику послушать сподобится? Вместе с охраной (как же без нее, филармония все-таки!..). Ее-то саму — персону — обучать этим самым азам поздно уже. Да и бессмысленно: у них, как говорится, на другое ум головы заточен. А охрану надо. Потому что может выйти такой конфуз, ну такой конфуз может выйти… Рассказываю.

Словом, пришла, села персона. Вокруг персоны суетятся, юлят, программку, то-се. Рядом персонина супруга в атласном длинном и в убиенных нежных маленьких зверьках, дальше в этом же ряду персонины приближенные с супругами, тоже в убиенных животных, занесенных в Красную книгу практически. И с ними рядом, через одного, эти промышленные холодильники сидят — охрана. Молодцы такие, бдительные. Нервно галстуки гладят, ладошками к уху — связь же там, так, да?

Начался концерт. Играет оркестр легонькое — так, для неискушенных. Ну там хиты всякие классические, узнаваемые. А во втором отделении Штраус. Вальсы, марши, польки. Нормально — персоне и персониным сотоварищам нравится — ничего не могу сказать. Это ж не Вагнера слушать или Шнитке там. Полечки, трям-та-та-там, трям-та-та-там. Персона повеселела даже, ножкой игриво подергивает. Персонина супруга милостиво головой в ритм качает.