Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою Страница 26

— Что это вообще такое?

— Отец что-то затеял.

— Да, а поточнее? — Тед, допив воду, берет из стопки верхний лист.

— И не спрашивай, сынок. Отец меня в эти дела не посвящает. Доверительный фонд какой-то. Для малыша. Какие-то деньги от государства или что-то в этом духе.

— Он хочет открыть для малыша доверительный фонд?

— Кажется, да. Знаешь ли, мы оба беспокоимся иногда. Особенно сейчас, когда у вас ребенок.

— О чем беспокоитесь?

— Видишь ли… Ваш с Элиной доход такой…

— Какой?

— Ненадежный.

— Ненадежный?

— Не совсем так. Непостоянный. То густо, то пусто. И мы решили отложить немного для малыша, на всякий случай.

— Ясно, — бормочет Тед, сдерживая улыбку. Так и подмывает спросить: что за «всякий случай»? — Спасибо вам большое. Есть у тебя ручка?

Мать протягивает авторучку. Тед расписывается в графе «Согласен».

Уже у дверей мать все твердит про душ, про полотенца, про бабушку.

— Прости, — Тед чмокает ее в щеку, — я побежал.

— Бегом до самого Госпел-Оук?

Тед, пятясь, машет рукой.

— Нет, на автобусе.

— На автобусе? Я тебя подвезу. Зачем на автобусе? Я тебя подброшу, а заодно взгляну на…

— Пойду на остановку. — Тед на ходу машет рукой. И вдруг замирает.

Мать, придерживая дверь, смотрит на него.

— Что с тобой?

— Помнишь… — начинает Тед, но умолкает, задумавшись. — К нам однажды заходил какой-то человек. А ты… прогнала его, если не ошибаюсь. Да, прогнала.

— Когда?

— Давным-давно. Когда я был маленький. Он был в коричневом пиджаке. Взъерошенные волосы. Я был наверху. Вы о чем-то спорили. Ты сказала — я помню, — сказала: «Нет, мы не можем вас принять, вам придется уйти». Помнишь?

Мать решительно трясет головой:

— Нет.

— Кто бы это мог быть? Он все оглядывался на дом. И махал мне. Забыла?

Мать, отвернувшись, проводит рукой вдоль двери, словно проверяет, не облупилась ли где краска.

— Совсем не помню, — отвечает она, не глядя на Теда.

— Он помахал мне, будто…

— Наверное, коммивояжер. От них тогда отбоя не было. Ну и бесцеремонный народ! — Мать поворачивается к Теду, обнажив зубы в улыбке. — Вот самое подходящее объяснение.

— Да.

— Пока, сынок! Увидимся! — Она захлопывает дверь, и Тед шагает прочь.

Элина не слышит, как щелкает в замке ключ Теда: малыш снова кричит, сунув в рот кулачок, уткнувшись ей в шею. Она нарезает круги по гостиной особой походкой — вприпрыжку, высоко поднимая ноги, точно бредет по сугробам или шагает по Луне. За последний час малыш прикладывался к груди дважды по полминуты — начинал жадно, но тут же с криком бросал грудь. Уж не заболел ли? Или что-то не то с молоком? Испортилось? Что-то не так с малышом? Или с ней?

Элина находит взглядом на диване справочник. Книгу она купила по совету продавщицы — та сказала: «Здесь все о детях». Элина уже прочла раздел про газы, про плач, про колики, про трудности грудного вскармливания, про настроение ребенка, но ничего полезного не нашла.

Она берет малыша поудобнее — теперь он лежит на ее руке, головку она придерживает ладонью, а свободной рукой поглаживает малыша по спинке. Малыш принимает новую позу серьезно, сосредоточенно морщит лобик, будто говорит: согласен, давай попробуем, вдруг поможет? «Лассе, — перебирает про себя Элина, глядя на пушистую головку, — Арто, Паарво, Нильс, Стефан». Как выбрать имя ребенку? На чем остановиться? Какое имя ему идет — Петер, Себастьян, Микаэл? А может, Сэм, Джереми, Дэвид? Держа малыша на руках, она чувствует кожей, как у него в животе что-то бурлит, сокращается, и так поглощена этим, что, подняв голову и увидев в темном окне двойной силуэт чьего-то лица, вскрикивает, крепче прижав к себе ребенка, чтобы не уронить.

Тед в спортивном костюме заходит в комнату, швыряет на диван ключи и криво усмехается:

— Нечего сказать, радостно ты меня встречаешь.

Малыш, испуганный криком Элины, опять плачет, но уже по-новому, с удвоенной силой.

— Ты меня напугал, — говорит Элина сквозь шум одними губами.

— Прости, — отзывается Тед, тоже одними губами. — Как у вас дела?

Элина пожимает плечами.

— Дашь его мне?

Элина, кивнув, протягивает ему ребенка. В онемевших руках странная легкость — как в той игре, когда долго-долго стоишь, прижав ладони к дверному косяку, а как шагнешь назад, руки сами взмывают в воздух.

Рухнув на диван, Элина закрывает глаза, роняет голову на низкие подушки. Две-три секунды забытья — и вот кто-то коснулся ее руки.

— По-моему, он хочет есть. — Тед протягивает ей ребенка. — Может, пора его покормить?

— Да черт возьми! — кричит Элина, задирая блузку и придерживая ее подбородком, возясь с застежкой бюстгальтера, поудобнее пристраивая малыша, который размахивает кулачком возле ее набухшей, горячей груди. — А чем я, по-твоему, занята уже час?

Тед смотрит на Элину, ошарашенный ее внезапной вспышкой. Он набирает побольше воздуху, прежде чем заговорить.

— Я же не знал, — отвечает он с расстановкой, извиняющимся тоном. — Я только что зашел.

Малыш чуть не выскальзывает из рук Элины, пыхтит и корчится от нетерпения и голода; Элина все бы на свете отдала, лишь бы прилечь, попросить у Теда прощения, освободиться от жгучего, будто раскаленного, молока и чтобы кто-то принес воды, ободрил ее, успокоил. Малыш неуверенно смотрит на грудь, захватывает сосок, и Элина корчится от боли. Чуть подумав, малыш начинает сосать, деловито, двигая зрачками, словно читая в воздухе невидимые строки.

Элина понемногу расслабляет плечи, взгляд устремлен вперед. Тед сидит напротив в кресле, положив ногу на ногу, хмурится. Элина нерешительно улыбается ему, но вдруг замечает, что смотрит он не на них, а куда-то вдаль, в одну точку, и опять у него тот же странный, рассеянный взгляд.

— Что с тобой?

Тед моргает, ищет ее глазами.

— А?

— Что — с — тобой?

Тед, встряхнувшись, отвечает:

— Все хорошо. А что?

— Да ничего. Просто проверяю.

— Лучше не надо.

— Что не надо?

— Без конца проверять. Спрашивать, что со мной.

— Почему?

— Надоело. Устал повторять, что все хорошо.

— Надоело? — переспрашивает Элина. — Забота моя надоела?

Тед решительно встает.

— Сбегаю в душ, — бормочет он уже на ходу.

Они лежат на кровати втроем, Элина глядит в потолок, малыш спит между отцом и матерью, разметавшись во сне.

— Интересно, — спрашивает Тед, — с какого возраста он начнет себя помнить?

Элина поворачивается к нему. Тед, приподнявшись на локте, глядит на малыша.

— Это у всех по-разному, — отвечает Элина. — Лет с трех-четырех.

— С трех-четырех? — Тед изумленно поднимает брови.

Элина улыбается:

— Про тебя я молчу, мистер Амнезия, речь о нормальных людях с нормальными мозгами.

— Что значит нормальный мозг, мисс Бессонница?

Элина будто не слышит:

— Я помню, как родился мой брат…

— Сколько тебе тогда было?

— Хм… — Надо подумать. — Два. Два года пять месяцев.

— Правда? — Тед искренне удивлен. — Ты помнишь себя с двух лет?

— Ага. Но это как-никак большое событие — рождение брата. Это всякий запомнит.

Тед берет в ладонь ножку малыша.

— Только не я.

— Я читала, у кого есть младшие братья и сестры, у тех и память лучше — более тренированная, что ли. Им легче припоминать события.

— Так вот, значит, в чем дело! — Тед улыбается и, выпустив ножку малыша, откидывается на кровати, руки за голову. — Прекрасное оправдание для моей дырявой памяти. Я же единственный ребенок.

Элина смотрит на Теда, видит линии загара на руках, белый след от часов, мускулы на ногах, темные волосы на груди, вокруг пупка. Ночь жаркая, и Тед лег спать в одних трусах. Странное дело, он совсем не изменился, а ее не узнать.

Тед продолжает:

— С тех пор как он родился, я смотрю на вас и почти вспоминаю свое детство. Почти, но не совсем. Мне вспомнился один эпизод — не радуйся, совсем пустячный, — вспомнилось, как я шел по дороге и меня держал за руку кто-то высокий, в зеленых туфлях — знаешь, на каблуках, не на шпильках, а на толстой подошве.

— На платформе?

— Да. В зеленых, на деревянной платформе.

— Правда? А еще что?

— Все. Просто вспомнил, как рука была высоко-высоко над моей головой.

— Только не говори мне, — Элина переворачивается на другой бок, кладет ему руку на грудь; Тед тут же берет ее ладонь в свои, — что у тебя улучшается память. Может такое быть?

— Судя по всему, да. — Тед подносит к губам руку Элины и рассеянно целует. — Бывают чудеса на свете.

Однажды вечером Лекси осталась в редакции одна. Иннес куда-то исчез, бросив на ходу, что должен посмотреть в чьей-то студии новый триптих, а Лоренс ушел в «Мандрагору». Лекси твердо решила не уходить, пока не вычеркнет двести слов из довольно пространной статьи о Джордже Баркере.[10] Зажав в зубах синий карандаш, она склонилась над машинописной страницей.