Дж. Морингер - Нежный бар Страница 26

— Секу.

Даже Рембрандт не смог спасти дядю Чарли от горькой участи. Когда «Метс» возобновили атаку, Чарли немного повеселел, но потом «Филлис» собрались с силами и заполнили все базы.

— Мешки пьяные, — сказал я, пытаясь ободрить его, но бесполезно.

Отбивающий игрок «Филадельфии», Грег Лузински по прозвищу Бык, неспешно прошел к «дому». Он выглядел как Стив в софтбольном матче — мужчина среди мальчишек.

— Гусь, — начал Джо Ди, — я не знаю, как тебе это сказать, но я чувствую, что приближается решающий удар.

— Прикуси свой долбаный язык.

Лузински забил фастбол по внутренней верхней зоне в сторону левого поля. Мы вскочили на ноги и проводили глазами мяч, который ударил по дальним стойкам с громким шлепком.

— Я неправильно живу, — заметил дядя Чарли.

— У меня просто было предчувствие, — объяснил Джо Ди, пожимая плечами.

— Сукин сын! — воскликнул дядя Чарли. — Если бы я не попал на такие бабки, я бы восхищался твоим даром предвидения. Ты, наверное, медиум. Ты не возражаешь, если я скажу «медиум»?

Вечером «Метс» играли лучше. Вначале они даже вели в счете, и дядя Чарли воспрял духом. Но «Филлис» опять собрались и лидировали до конца игры благодаря хоумрану Майка Шмидта. Дядя Чарли курил не переставая и подзывал разносчика пива, а я представлял, как тают пачки пятидесятидолларовых и стодолларовых купюр на его столе. По окончании второго матча мы отправились на поиски Пат, которую не видели уже часа три. Мы нашли ее в бельэтаже. Она смеялась и пила пиво с компанией полицейских. Когда мы шли к машине, Пат наклонилась ко мне, похвалила за хорошие манеры и сказала, что мама, должно быть, очень гордится мной. Я знал, что она не слишком хорошо себя вела. С утра мне казалось, что меня повысили, но на самом деле повысили Пат, а она не использовала эту возможность. Но она все равно мне нравилась, и я жалел, что не могу по-настоящему ее поддержать. Она оказалась тяжелее, чем я думал. Я бережно нес свой мяч с автографами и тащил Пат. Потом дядя Чарли забрал ее у меня. Он обвил ее руку вокруг своей шеи и повел ее к машине, как солдат, ведущий раненого товарища к санитарному пункту.

Когда мы вскоре узнали, что Пат больна раком, я вспомнил, как нежен и терпелив с ней был дядя Чарли в тот момент. Я не понимал, как сильно дядя Чарли заботится о Пат — никто из мужчин не понимал, — пока она не заболела. Он переехал к ней, кормил и мыл ее, читал ей, делал инъекции морфина, а когда она умерла, дядя сидел на дедушкиной кухне, его тело содрогалось от всхлипов, и дедушка укачивал его, обняв.

Я пошел на похороны с бабушкой. Я стоял над открытым гробом Пат, глядя на ее лицо, на щеки, ввалившиеся от рака. Хотя от ее сумасбродной улыбки не осталось и следа, мне казалось, что я слышу голос Пат, заклинающей заботиться о дяде. Я отвернулся от гроба и увидел мужчин из «Диккенса», столпившихся вокруг дяди Чарли, как жокеи и конюхи вокруг захромавшей лошади. Я сказал Пат, что мы оба можем расслабиться. «Дядя Чарли будет проводить время в баре, — объяснил я ей. — Он будет укрываться там, как тогда, когда остался без волос». Я пообещал ей, что мужчины из «Диккенса» позаботятся о дяде Чарли. И уверил, что я все это предвижу. Что я медиум.

14

ДЖЕДД И ВИНСТОН

Сойдя с самолета в «Скай Харбор», я заметил свою мать, прислонившуюся к столбу. Когда она увидела меня, ее глаза наполнились слезами.

— Как ты вырос! — воскликнула она. — Какие у тебя широкие плечи!

С ней тоже произошли перемены. Волосы стали другими. Более пышными. Она излучала энергию, будто выпила слишком много кофе. И смеялась — очень часто. Ее всегда было трудно рассмешить, но сейчас она хихикала над всем, что я говорил, как Макграу.

— Ты изменилась, — заметил я.

— Ну… — ее голос дрогнул, — у меня новый друг.

Его зовут Винстон, произнесла она тоном, который сулил неприятности. Он высок, красив, обаятелен. Веселый? О, он ужасно веселый. Как комик, сказала мама. Но скромный, добавила она быстро.

— Как вы познакомились? — спросил я.

— В «Ховарде Джонсоне», — ответила мама. — Я одна ела за стойкой и…

— Что ты ела?

— Я заказала сливочное мороженое и чашку чаю.

— Как ты можешь пить горячий чай в такую жару?

— В этом и дело. Чай был холодный, и я пожаловалась официантке, та вела себя очень грубо, и Винстон, который тоже ел за стойкой, посмотрел на меня с сочувствием. Он подсел ко мне, мы разговорились, потом он проводил меня до машины и спросил, можно ли мне позвонить.

— Не такой уж он и скромник.

Несколько минут мы оба молчали.

— Ты влюбилась? — спросил я.

— Нет! Не знаю. Может быть.

— Чем занимается этот Винстон?

— Продажами. Он продает клейкую ленту. Промышленную клейкую ленту, упаковочную, разные виды клейкой ленты.

— Ленту для герметизации?

— Не знаю. Наверное.

— Он понравится бабушке. Сможет отремонтировать ее гостиную.

Я испытывал смешанные чувства по отношению к Винстону. Мне хотелось видеть мать счастливой, но я не мог отделаться от ощущения, что подвел ее. Ведь это я должен был сделать ее счастливой. Я должен был смешить ее. Вместо этого я уехал в Манхассет и тусовался с ребятами из бара. И, хотя я едва ли мог в этом себе признаться, получил удовольствие в компании этих мужчин, о которых мне не нужно было ни беспокоиться, ни заботиться. Теперь же, в наказание за то, что я увиливал от своих обязанностей, за то, что я расслабился, мое место занял какой-то торговый представитель из «Ховарда Джонсона».

Еще больше меня беспокоило то, что мама нашла нечто приятное в Аризоне, и это означало, что мы остаемся. Я считал, что переезд в Аризону не оправдал ожиданий. Нам все равно приходилось тяжело и все равно не хватало денег, только теперь мы вдобавок ко всему были далеко от бабушки и двоюродных сестер и брата. И еще эта жара.

— Как может быть так жарко в сентябре? — спросил я, обмахиваясь билетом на самолет. — Что случилось с осенью? Что случилось со сменой времен года?

— Здесь только одно время года, — ответила мама. — Подумай, сколько денег мы сэкономим на календарях.

Да-а — точно влюбилась.

Вместо увитой плющом школы с видом на долину Манхассет, я пошел в ближайшую среднюю школу, которая находилась посреди пустыни. «Не потому ли она называется средней, — думал я, — что располагается в середине бескрайнего пространства». Большая часть школы, как и большая часть Аризоны, все еще строилась, и уроки временно проходили в прицепах, поставленных на шлакобетонные блоки. Под солнцем пустыни прицепы к полудню превращались в топку, и мы едва могли дышать, не говоря уж о том, чтобы учиться.

Но прицепы беспокоили меня меньше всего. После лета, проведенного в мужской компании, мой акцент жителя Лонг-Айленда стал заметнее. («Й-яа умраю от жашды! Все отдал бы са здакан ваады!») По сравнению со мной Сильвестр Сталлоне звучал как принц Чарльз. Мой акцент резал ухо, и каждый школьный хулиган хотел надавать мне тумаков. Идя в класс, я слышал: «Вот идет Рокки Бальбоа», и начиналась драка. Я защищался, стараясь не повредить зубы и нос, потому что дрался не от гнева, а в смятении. Я не мог понять, почему аризонские дети придают такое значение тому, как я произношу некоторые слова. Слова, с помощью которых мне удалось стать своим в мужской компании, мешали мне стать своим в новой школе. Например, аризонские дети говорили «вода», четко произнося звук «о» в первом слоге, и смеялись надо мной, когда мой «о» был похож скорее на «у». Какая разница? В Аризоне воды все равно нет.

То, что у нас с мамой не хватало денег на одежду, а я начал расти, тоже пришлось некстати. Мне стали малы рубашки, а брюки вдруг превратились в бриджи. Дети называли их «потопами», показывая на меня и хихикая. «Эй, Ной-рингер, где потоп?» Это слово тоже отражало всеобщую озабоченность отсутствием воды.

Труднее всего мне приходилось в школе из-за имени. Джей Ар Морингер — это имя так и напрашивалось на издевку. «В чем дело, Джей Ар, — говорили дети, — мать не смогла дать тебе нормальное имя?» Потом они начали издеваться над фамилией Морингер. Они спрягали мою фамилию как глагол на уроке испанского. Гомо-рингер. Геронимо-рингер. Мою-раму-рингер. Мариную-рингер. Каждое прозвище становилось причиной очередной драки на школьном дворе, хотя самая кровавая драка разразилась, когда один мальчик назвал меня «Младшим».

После школы я спешил домой, в нашу новую квартиру, которую мама нашла, пока я был в Манхассете. Она была дешевой — всего сто двадцать пять долларов в месяц, — потому что находилась рядом с каналом, течение в котором было быстрым и шумным, так как вода стекала из Солт-ривер. Я ложился на взятый напрокат диван, прикладывал лед к синякам и ждал, когда мама вернется домой. Уроки я никогда не делал. Когда меня одолевали амбиции, я работал над бесконечным рассказом о мальчике, которого похитили кукушки-мутанты и держали в заточении внутри гигантского кактуса. Большей же частью я смотрел повторы «Адама-12».[39] Я чувствовал, как превращаюсь в незнакомца, в кого-то, кем я сам не ожидал стать. Я знал, что стремительно качусь в пропасть, и иногда единственной преградой между мной и бездной был Джедд.