Томас Пинчон - Винляндия Страница 26

— Но, Прерия, это будет мелкий надрист по сравнению с проблемой Бирка. Он опасен.

— А мы не можем её найти до него? — Так вопиюще томясь, что ДЛ вынуждена уставиться ей на ноги, словно чечёточник-любитель.

— По меньшей мере, тебе лучше знать, что по этому поводу мыслит Такэси. Поехать со мной — никак?

Она взяла амулет, даденный ей Зойдом, и поднесла к периметру действия сканерной штуковины ДЛ — и тема Макгэрретта запищала снова, мелодия, облигато и аккомпанемент.

— Придётся вам довериться.

— Себе довериться придётся. Если кажется, что слишком дичь, не стоит, только и всего.

— Пойдёмте с Исайей познакомлю.

Его они отыскали в фургоне с Крюком, заправлялись парой дорожек просто взбодриться перед тем, что уже маячило ночными сверхурочными.

— Эге-е-ей, вот она! — выдал Исайя с мокрогубой ухмылкой. — Чёткие новости, Ралф-мл. только что нанял нас лабать в салоне «Огурец». Всё срастается, мы можем стать их постоянной бандой.

— Так вы теперь обратно в Винляндию?

Он нахмурился, лапища у неё на плече, стараясь сложить головоломку.

— А ты не едешь? — Он глянул на ДЛ, и Прерия их представила друг другу, и рассказала ему про амулет и японского чувака, который теперь обязан ей помочь. — Но я ж папе твоему обещал…

— Просто расскажи ему, что произошло с той карточкой, которую он мне дал, и всё будет нормально. Плюс, чем дольше я с вами, парни, тем больше у вас может быть неприятностей. СВП[53] по фургону, не знаю… — Исайя смотрел на ДЛ, брови ходили ходуном что крылья, пытающиеся набрать высоту. — Она вообще-то клёвая, — сказала Прерия.

— Поёте? — осведомился Крюк, верхняя губа поблёскивает и болтается.

— Если будете хорошо себя вести, мальчики, — расцвела ДЛ, — я спою вам историю своей жизни. — Так оно и вышло, что когда поднялся ветерок и вся листва в пейзаже замельтешила, когда вдоль всех дорожек и в древесных кронах лимонно-зелёным и жёлтым расцвела низковольтная молния, а Ралф Уэйвони, у которого гимн вооружённой марухи был сильнолюбим, затанцевал со своей новобрачной дщерью нечто вроде фокстрота, к микрофону перед воссоединившимися «Рвотонами» неторопливо шагнула ДЛ, предварительно с проворством куноити изъяв «узи» из кобуры хозяина:

— Привет, симпатяга, не против, я позаимствую, — дабы служил ей реквизитом, и, крутнув его, как шестизарядник в кино, переступая в такт и потряхивая волосами, спела, под аккомпанемент всей группы:

Эта пу-ся носит «у-у-зи»…Эта киса, автомат…А могла бы стать модель-ю,Монастырь ей-был бы рад…

Что ж в израильской машинкеПривлекательней всего?..Хоть весь день возись в песочке,Не закли, нит, ниче —Го… я вот о чём —

Бросьте, мис-тёр, объекти-вы,Чётки, тет-ка, придержи…Рассекаю на спортив-ках,Жну сама себе на жизнь…

Утоплю то, ску в джаку-зи,Жизнь — весёлый хоровод,Как для пу-си — новый «у-у-зи»,Как для кисы, пу-ле-мет…

Ралфу так понравилось, что заорал:

— Ещё! — ДЛ швырнула оружие оторопевшему приголубленному тяжеловесу, Исайя замедлил ритм и на последних восьми тактах каждый второй бит отмечал тяжким римшотом, старая эстрадная тактика, на которую у американской публики выработал условный рефлекс принимать её бурными аплодисментами, что и произошло, вместе с воплями «Кто ваш агент?» и «Вы замужем?».

Хотя все «Рвотоны» рвались продолжать, ДЛ — с сожалениями — оставила микрофон и с Прерией и Исайей добралась по тусклым огонькам и ночным пробужденьям жасмина к тому месту, где поставила машину, чёрный «трансам» 84-го с дополнительными обтекателями, боковыми выхлопами, воздухозаборниками и углублениями, отсутствующими у стандартной модели, плюс до офигения важные художественные полосы, нанесённые легендарным Рамоном из Ла-Хабры с использованием нескольких мотивов, включая взрывы и змеев.

— Мегаотпад, в натуре, — в восторге закурлыкал Исайя. — Что он умеет?

— Если просто кататься или в хорошую ночь?

— Прерия, если я тебя оч быстро научу стучать на барабанах…?

Из кресла она глянула на него — высился на фоне лёгкого смога, сквозь который сверкала лишь горстка звёзд.

— Когда увидишь папу…

— Ну дак. Подъедем и на дом твой тоже позырим, если хочешь.

— Извини, что так, Штаны-в-Обтяг.

— Всё скоро будет опять ништяк. — Он опустился на колени поцеловать её ещё разок через окно. — Ещё пара рекламных пауз, ты держись, Прер.

ДЛ выделила детишкам ещё такт, после чего дала по зажиганию, произведя на свет угрожающий, однако мелодичный выхлоп, от коего Исайя Два-Четыре ввергся в экстаз с хватанием за голову. «Транс-ам» дёрнулся назад, развернулся, и, с величественным нео-стеклопакетным хоралом духовых — музыкой, вылепленной из внутреннего сгорания, с вариациями при переключении передач, — отбыл, и звук его пригасал вниз по долгой путанице серпантинных поворотов, у ворот сделал паузу, вновь подхватил мелодию, а в итоге слился с молотым гулом магистрали далеко внизу.

Определяемый в «Агресс-Мире» как «нечто вроде Института Эсален для дам-головорезов», горный духовный приют Сестринства Внимательниц Куноити располагался на выступе склона, испещрённого светлой и тёмной калифорнийской зеленью, над долинкой всего в паре хребтов от рельсов ЮТ[54], последнее восхождение по грунтовкам, достаточно раздражающим тех, кому выпало сюда прибыть во времена грязюки, и так глубоко разъезженным, когда сушь, что не одному неосмотрительному взыскателю духовного приходилось зависать в паузе с повышенным центром в этом пейзаже маслом, колёса месят чистый воздух, а существа склона едва-едва прерываются в пастьбе своей или охоте, дабы уделить внимание. Первоначально, ещё во дни миссий, выстроили приют для размещения «Las Hermanas de Nuestra Señora de los Pepinares»[55] — одного из тех женских вспомогательных подразделений, что в Испании семнадцатого века то и дело возникали вокруг иезуитов, так и не признанные Римом да и Обществом тоже, но с изяществом и стойкостью держались тут, в Калифорнии, сотни лет: он обзавёлся пристройками и флигелями, его подключали к энергоснабжению и канализации и переподключали, пока череда скверных капиталовложений не вынудила то, что осталось от женской общины, выставить его на съём, а самим рассеяться по жилью подешевле, хоть они и продолжали выставлять на рынок всемирно известный огуречный бренди, носящий их имя.

К 1960-м куноити, коим и самим не мешало бы движение денежной наличности, начали просачиваться в индустрию самосовершенствования, не вполне процветая, как это произойдёт несколько лет спустя, и предлагать, в итоге, фантазийные марафоны энтузиастам Ориента, групповые тарифы на «Выходные Ниндзя-Деток», помощь отвергнутым адептам дзэна («Никаких бамбуковых палок — никогда!» — обещали рекламные объявления в «Психологии сегодня») и прочую восточную методику. Всегда можно было полагаться на то, что, с вожделением на уме, явятся мужчины определённого возраста, разряженные как на сафари, с военными причёсками и, зачастую, в тисках безжалостной ностальгии, рассчитывая на некий кордебалет азиатских росинок. Вообразите их удивление на установочном занятии в первый день, когда на сцену одна за другой выходили Сёстры, все в обмундировании ниндзя и с бесперспективным безразличием на лицах. Не только большинство не было азиатками, но многие оказывались вообще-то чёрными, а вдоба-авок ещё и мексиканками! Что тут творится?

— Вот он, — сказала ДЛ, — зацени. — Они свернули за изгиб, и под яркой луной лес расступился, а земля покатилась вниз по склонам пастбищами, затем ольховыми зарослями туда, где стремился и падал ручей, за ним же, в вышине на другой стороне, стоял Приют. Крутые стены, с испятнанной непогодой старой побелкой, не столько высились над всхолмлённой, местами вздыбленной территорией, сколько почти удобочитаемо отражали её, словно бы сияли на всех своих различных углах, как огромные грубые зеркала, под древними черепичными крышами, уже потемневшими и разъеденными стихиями, с окнами, утопленными в тень и, по виду, не имеющими отношения ни к какому порядку уровней, какие могут располагаться внутри. Подъезжая, Прерия увидела сводчатые проходы, колокольню, взаимное проникновение высоких известковых поверхностей с кипарисами, перечными деревьями, фруктовый сад… ничего не показалось ей особенно жутким. Она ж ребёнок калифорнийский, растительности доверяла. Жуть, самая сердцевина мурашек, лежала далеко позади на этой дороге, в личности, но не ограниченная ею, жёсткой и почти незримой, вроде кварца, её преследователя Бирка Вонда.