Бланка Бускетс - Свитер Страница 26

Теперь-то молодые не стремятся уйти. Остаются в родительском доме лет до тридцати, Долорс знает это от Мирейи. Много лет, когда обе они овдовели, раз в неделю они встречались за чашкой кофе и болтали о своем, однако старая служанка все равно обращалась к ней «сеньора Долорс», и не было никакой возможности отучить ее от этого, она извинялась и говорила, что не привыкла обращаться по имени и на ты, пока однажды Долорс не рассвирепела и не сказала: не хочу тебя видеть до тех пор, пока не переучишься, меня трясет, когда ты так ко мне обращаешься, так что — все, до свидания. После этого Мирейя шла за ней до дома, словно настойчивый поклонник, а потом трезвонила в закрытую дверь. Долорс открыла, даже еще не сняв пальто. Перед ней стояла и улыбалась Мирейя: ладно, мне, конечно, трудно говорить тебе просто Долорс, без «сеньоры».. но я постараюсь, обещаю.

С того дня нить, соединявшая этих двух женщин, стала неразрывной.

Так вот, Мирейя не так давно рассказывала, что ее внучка жила с родителями почти до тридцати лет. Вроде бы не так уж и много — всего тридцать, но с возрастом понимаешь, что время бежит ужасно быстро. Это в молодости кажется, что времени еще полно и оно никогда не закончится. На самом деле годы бегут, не успеешь оглянуться, как их уже и след простыл, а ты за каждодневной суетой этого не видишь. Ход времени замечаешь, только когда смотришь в зеркало и удивленно спрашиваешь себя: а это кто, и оказывается, что это — ты. Сколько тебе лет, Мирейя? Семьдесят восемь? Восемьдесят? Наверное, так. Теперь, когда у обеих проблемы со здоровьем, они видятся не очень часто. Вчера дочь Мирейи привозила мать к ним в гости. А вот Леонор ее никуда не вывозит. Нельзя сказать, чтобы Долорс так уж горела желанием, не будем притворяться, нет — и не надо. Когда приезжает Тереза, то, если не торопится, выходит с ней погулять на минуточку. «На минуточку» — это, считай, ничего, только спуститься, дойти до угла и вернуться, чувствуя себя так, словно пару километров прошла. Выпрямиться и полностью наступить на ногу вам не удастся, конечно, а потому ходите так, как можете, говорил врач. И, как только видел ее, спрашивал: ну как, ходите, и Долорс то ли кивала, то ли мотала головой, чтобы было не очень понятно, что она имеет в виду, тогда Леонор разъясняла: моя сестра выводит маму погулять по воскресеньям, потому что среди недели никто из нас не может. Врач был не очень доволен таким ответом, это было видно, и напоминал: хорошо, делайте гимнастику, вот надоеда, опять пристает с этой гимнастикой, ногу вверх — ногу вниз, распрямить — согнуть, одно слово — зануда, как говорит Сандра.

В книжной лавке она, ясное дело, все время проводила на ногах, еще бы, ей и в голову не приходило присесть, когда в магазине бывали посетители, разве что когда разбирала присланный товар или наклеивала ценники, но это случалось не слишком часто, в основном Долорс стояла за прилавком. Продавала книги. Книги, книги, жизнь, заполненная книгами, — чего еще она могла себе пожелать. Антони дал ей кое-какие инструкции и советы, потом сказал: остальное придет с опытом, не волнуйся, никто тебя не подгоняет. Долорс и не волновалась, через пару недель ей уже практически не требовалась помощь ни Антони, ни его сотрудников. Ничего себе, восхищенно сказал он, ты с ходу включилась в работу. Это потому, что мне здесь очень нравится, Антони. Очень. Внезапно он посмотрел на нее так, как когда-то смотрел в своем доме, и произнес: я подумал… может быть, ты как-нибудь поможешь мне с кассой… вечером, после закрытия. Если сможешь, конечно.

К счастью или к несчастью, мы редко говорим действительно то, что чувствуем, если это вправду сильное чувство. Обычно же маскируем правду разными другими вещами, которые помогают нам преодолеть робость, произносим только то, на что решаемся, и — все, однако наши глаза говорят иное. Глаза Антони говорили не о кассе и не о деньгах. И глаза Долорс тоже, хотя губы произнесли: конечно, я помогу тебе посчитать выручку. Прямо завтра.

Мы можем бороться с дурными инстинктами, уничтожать их, словно сорняки, однако от себя самих не уйдешь. Пытаться сделать это — большая ошибка, ведь в итоге ты неизбежно окажешься там, откуда бежал. Антони и Долорс снова встретились, и это уже были два совсем других человека, но запах запрещенных книг вновь вернул их к истокам. Все то, что стояло между старыми книгами в его доме и книгами в магазине, — эти тринадцать или четырнадцать лет — потерянное время. Нет, не так, время не может быть потерянным, все для чего-то служит, к чему-то ведет, чему-то учит. Провал во времени — так будет точнее.

Ладно, надо учитывать, что это зимний свитер, так что ворот сделаем круглым и достаточно узким. Конечно, современные девочки норовят оголиться даже зимой, однако Долорс не хочет, чтобы внучка подхватила простуду, а Леонор бы потом сердилась и говорила: где была твоя голова, ты сама когда-нибудь ходила полуголая зимой? А вот и она, легка на помине. Точно. Теперь Долорс безошибочно определяла, кто пришел, еще до того, как тот открывал рот, — просто по звону ключей или звуку шагов. Раньше она сама с собой играла в угадайку и вела счет: один — ноль, два — ноль, а, нет, ошиблась, значит, два — один, и так до десяти. Сейчас она уже так не развлекается, потому что результат всегда один и тот же: десять — ноль, никакого интереса.

Однако сегодня дочь пришла с какой-то женщиной, моложе, чем она, и провела ее в столовую.

— Здравствуй, мама, я хочу представить тебе Глорию. Глория, это моя мама.

— Добрый вечер, — произносит та и протягивает руку.

Долорс улыбается и тоже дает руку — ту, что не трясется, и, поскольку женщина не выказывает ни тени удивления, понимает, что Леонор уже объяснила ей, что мать не может говорить. Эта Глория сильно накрашена и совсем лишена обаяния, вот уж у кого на самом деле физиономия мартышки, — смеется про себя старуха. Где ты ее откопала, Леонор? Из разговора, который женщины вели, сидя на диване, Долорс поняла, что они работают вместе. Со своего места старуха отлично слышала все, о чем они говорили, понизив голос, хотя могли бы этого и не делать — ведь они считали ее глухой. Время от времени Леонор, бросив быстрый взгляд на Глорию, делала жест, который должен был означать: не беспокойся, мать все равно ничего не слышит.

Отчего дочь считает ее совсем выжившей из ума? Несколько раздраженная, Долорс навострила уши. Вообще, конечно, неприлично слушать чужие разговоры, но тогда ей только и остается, что заткнуть уши ватой. К тому же слушать, о чем говорят другие, это единственное доступное ей развлечение. Пусть Господь простит мне этот небольшой грешок, подумала она и подняла глаза к потолку, словно надеялась, что будет услышана. В конце концов, отбросив все сомнения, она расположилась внимательно слушать, а руки сами вывязывали ворот свитера, и Долорс уже не обращала внимания ни на петли, ни на что другое — потом наверняка придется распускать. Однако разговор стоил того.

Леонор начала говорить первой, очень-очень тихо, так что надо было напряженно вслушиваться, чтобы не потерять нить разговора.

— Я словно живу во второй раз. А думала, что в моем возрасте уже все кончено.

— А я тебе что говорила! Со мной тоже такое было, и уверяю тебя, что в выигрыше вы оба: у тебя — опыт, у него — молодость.

— Верно. Какое у него тело, слушай, какое тело, если б ты видела…

Обе смеются. Долорс поражена — похоже, речь идет о сыне директора фирмы, на которого, как она подозревала, запала дочь, однако так непривычно видеть Леонор в роли женщины, потерявшей от страсти голову, вот это сюрприз!

— Хочешь чего-нибудь холодненького? Есть кока-кола, пиво, лимонад…

— Если только стакан воды. Я схожу с тобой.

Они уходят на кухню, продолжая болтать, однако теперь Долорс уже ничего не может разобрать. Ну и парочка, Леонор нашла себе хорошую подружку — из тех, кто слушает и уверяет, что все сохранит в тайне, и действительно никому ничего не скажет до того момента, пока не поссорится с тобой, вот тут-то о твоем секрете узнают все, потому что бывшая подружка постарается. Но бесполезно предостерегать дочь, таков закон жизни, более того, дочери это пойдет на пользу, все эти интриги для нее в новинку, у нее никогда не было ни близких подруг, ни своей компании, поскольку с работы дочь сломя голову неслась домой, чтобы успеть все приготовить к приходу Жофре. А тот приходил поздно, заработавшись в своей школе с учениками, точнее — с Моникой, этой малолеткой. Ни капли целомудрия.

В том, как они подсчитывали выручку в магазине, тоже не было ни капли целомудрия. Как только они остались одни, Антони поманил ее в комнату с запрещенными книгами. Долорс молча пошла за ним. Антони зажег маленькую лампочку без плафона, тусклый свет которой придавал этому замкнутому помещению сходство со скромным жилищем фабричного рабочего. Они посмотрели друг на друга, и Антони сказал: я знал, что снова встречу тебя. Прошел уже год, как они вместе изучали философию и как Долорс каждый день появлялась в магазинчике. Год, как они беспечно болтали, смеялись и становились все ближе друг другу. Прости меня, вновь произнесла Долорс. И вновь первой поцеловала его. Затем мир начал быстро вращаться, и женщина спросила себя: как же она могла так долго существовать, не имея возможности обнять того, кто был дан ей навечно?