Михаил Липскеров - Черный квадрат Страница 26

– Господа, – сказал он, – я убью того человека, который хоть на одну самую малюсенькую секунду засомневается в необходимости выпить. Есть ли среди вас такой негодяй?! – вскричал он и потряс маузером. – Отвечайте...

Из страха быть убитыми мы признались, что ни малейшего сомнения в необходимости выпить у нас нет. Более того, этот процесс представлялся нам крайне необходимым и наиболее подходящим к данному случаю. Так что мы выпили самогона, выгнанного из элитных сортов Буряка. (Опять он за свое.)

И в это время застрекотал телеграф. Телеграфист потянул ленту и стал мгновенно трезветь. Я подхватил ленту и стал читать, передавая ее Хаванагиле. И мы тоже стали трезветь.

«ОБРАЩЕНИЕ КОМКОРА ГУБЕНКО К ВОЙСКАМ БЕЛОЙ АРМИИ, ДИСЛОЦИРОВАННОЙ В г. ПАЛАШЕВСКЕ.

Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом.

В случае принятия вами означенного предложения, Революционный военный совет Третьего корпуса на основании полномочий, предоставленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти. Ответ ожидаю до 24 часов 10 января.

Моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения падет на вас.

Комадующий Третьим конным корпусом Губенко».

Телеграфист помчался с телеграммой в штаб дивизии, а мы с Хаванагилой из-за бесполезности бодрствования из-за невозможности влияния на события из-за отсутствия властных полномочий заснули. Проснулись, когда в город шагом входил Третий конный корпус во главе с командующим – бывшим слесарем Губенко. Наши войска стали сдавать оружие. А мы с Хаванагилой пошли искать лазарет красных, чтобы я после долгих лет разлуки встретился с Лолитой. Разлука, ты, разлука, чужая сторона. Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля...

Пророческой оказалась песенка, ой пророческой.

В Палашевск прибыли женщина и мужчина революционной внешности и чекистской деятельности. По приказу Ленина революционно-нецелесообразный приказ бывшего слесаря Губенко был отменен. Белых офицеров, рядовых солдат, раненых расстреляли. За исключением тех, кто был повешен. Как враги трудового народа. Врачи, медсестры, в том числе Раечка Туманова с мужем Сергеем Афанасьевичем Тумановым из города Сумы, и я, военный врач поручик Михаил Федорович Липскеров, тоже проходили по разряду врагов трудового народа. И несмотря на заступничество Лолиты и бывшего слесаря Губенко, которому было интересно глянуть на своего счастливого соперника, были повешены. После чего бывший слесарь комкор Губенко застрелился из-за своей слесарской чести.

«И не только расстреливали, но и вешали десятками, сотнями.

Иностранцы, вырвавшиеся из Крыма во время красного разгула, описывали потрясающие картины чекистских жертв. Исторический бульвар, Нахимовский проспект, Приморский бульвар, Большая Морская и Екатеринская улицы были буквально завешаны качающимися в воздухе трупами. Вешали везде: на фонарях, столбах, на деревьях и даже на памятниках. Если жертвой оказывался офицер, то его обязательно вешали в форме при погонах. Невоенных вешали полураздетыми. В Севастополе и в Ялте выносили раненых и больных из лазаретов и тут же расстреливали.

Большевики расстреляли или убили другими способами (вешали, зарубали шашками, топили в море, разбивали головы камнями и т. д.) больше 120 тысяч мужчин, женщин, старцев, детей.

В Симферополе в течение первых нескольких ночей расстреляли около 6 тысяч. За еврейским кладбищем попадались убитые женщины с грудными младенцами. 19–20 декабря в городе была произведена массовая облава, в которую попало 12 тысяч человек. Мало кто из схваченных вышел на относительную свободу. В АЛУПКЕ ЧЕКИСТЫ РАССТРЕЛЯЛИ 275 МЕДСЕСТЕР, ДОКТОРОВ, СЛУЖАЩИХ КРАСНОГО КРЕСТА».

Иван Шмелев. «Из показаний на Лозаннском суде».

«Всегда, всегда навеки, так жалобно пою, и нас с тобою, милой, разлуке предаю...»

Вот так вот. Этот кусок моих поисков Лолиты закончен. Я умер в этой части пути, а что будет дальше, только Богу известно. Чья воля и ведет меня по этому пути.

А шинелку с Сергея Афанасьевича Туманова из города Сумы красные чекисты сняли. Когда его белые убили, то шинелку снять побрезговали. А может быть, из классового уважения частной собственности.

Горе народу, разделившемуся в себе. Он погибнет. Вот и нету русского народа. А стал советский. А потом и его не стало. А сейчас вообще непонятно, какой мы народ. Русский, российский, многонациональный... Да и есть ли мы?.. Как цельный народ...

Ибо народ, общей теплой мысли в душе не имеющий, вовсе и не народ. Так я думаю.

Глава 22

В 31–33-м годах для подъема сельского хозяйства в СССР эффективный менеджер Иосиф Виссарионович Сталин закупил в США 100 000 тракторов «Фордзон» по цене всего 70 человеческих жизней за трактор.

Глава 23

Взмывают вверх пивные кружки, врезаются друг в друга, пивная пена взлетает из них, заливает все вокруг, из пены летит песня, знаменитая и великая песня Хорста Весселя:

Die Strabe freiDen braunen Bataillonen,Die Strabe freiDem Sturmabteilungsmann!Es schau’n aufs HakenkreuzVoll Hoffnung schon MillionenDer Tag fu&r FreiheitUnd fu&r Brot bricht an.

Протыкают пену выброшенные вверх и вперед руки с нарукавными повязками со свастикой. Прорывает пену дружный вопль: «Хайль! Хайль! Хайль!» Окрашивается пена кровью, стекающей с длинных ножей.

Вдребезги разлетаются витрины с намалеванными на них звездами Давида. И из разбитых витрин текут безмолвные колонны желтых звезд: большие и маленькие, мужчины и женщины, совсем молодые и бесконечно ветхие, плачущие и молчаливые. И тянутся они в серую даль, где их ждут дымящие черным-черным дымом трубы...

Die Fahne hoch!Die Reihen dicht geschlossen!SA marschiertMit ruhig festem SchrittKam’raden, die RotfrontUnd Reaktion erschossen,Marschier’n im GeistIn unser’n Reihen mit.

И вот уже слышен за пеной рев моторов. Выпрыгивают из пены танки и САУ, прорезают ее «мессершмитты», вздымают пену столбы земли, обломки домов, куски человеческих тел... Думали, обойдется... Думали, обойдется Чехией, Польшей, Бельгией, Голландией, Францией... Не обошлось... Покатилась пена на нас...

Двадцать второго июня,ровно в четыре часа,Киев бомбили, нам объявили,что началася война...

Глава 24

Я выхожу во двор из черного хода дома, где живу в восемнадцатиметровой комнате коммунальной квартиры, в которой проживал с родителями и бабушкой Фанни Михайловной, маминой мамой. Когда-то, до революции, ей принадлежала вся квартира. Ее муж, мамин папа, а мой дед, был врачом. Как вы понимаете, я его никогда не видел. А чего я вышел через черный ход во двор, а не через парадный на улицу?.. А во двор Хаванагила выволок из домоуправления купленный вскладчину патефон, запустил его, и послышались хрипящие звуки:

В парке Чаир распускаются розы,В парке Чаир расцветает миндаль,Снятся твои белокурые косы,Снится цветущая даль.

А шел парнишке в ту пору восемнадцатый год. А год у нас стоял 1941-й. А месяц был июнь. А число было 21-е. А день сваливался к вечеру. Пахло теплым асфальтом, сиренью, расплесканной по стаканам «Московской» и портвейном «Хирса».

Народонаселение дома разных возрастов шаркало по асфальту, поднимая легкую пыль. Головы дам лежали на плечах кавалеров, а головы кавалеров были повернуты в сторону, чтобы не тревожить дам дымом из зажатых в зубах беломорин.

Я телепался среди зрителей, не зная, кого пригласить. Чтобы, так сказать, слегка ощутить женскую грудь, чтобы вдохнуть аромат свежевымытых волос, смешанный с едва уловимым запахом «Красной Москвы». Но что-то никто не попадался мне на глаза. Либо это девчонки-малолетки, не очень еще понимающие смысл танца, либо одинокие работницы завода «Калибр», рассматривающие приглашение на танец как первый шаг к ЗАГСу. А моей девушки не было. Потому что ее вообще не было. А может быть, моя девушка еще не родилась.

– Белый танец! – торжественно объявил Хаванагила. – Дамы приглашают кавалеров! Танго цветов!

В притоне, полном вина,Где виски тянут до дна,Где тихо дремлет печаль,Бренчит разбитый рояль.

Дочь рудокопа Жаней,Вся извиваясь, как змей,В притоне, полном грехов,Танцует танго цветов.

И вот оно. Ко мне идет какая-то совершенно незнакомая девочка. Но это точно моя девочка. Я это вижу, я это знаю, я для нее был рожден. А она – для меня. Так я чувствовал вечером 21 июня 1941 года на танцах в одном из городских дворов нашей необъятной Родины. На безымянном пальце ее левой руки сияло нефритовое колечко. И только я сделал шаг ей навстречу, как