Филип Дик - Голоса с улицы Страница 26

– Что такое? – Фергессон поежился от смущения.

– Вы что, не понимаете? Вы точно такой, каким вас описывает Стюарт: в вас нет ни малейшего понимания. Вы живете в своем мертвом, затхлом, старозаветном мирке.

– Не смейте так со мной говорить, – резко сказал Фергессон.

Пока они стояли, свирепо глядя друг на друга, из гостиной послышались шаги. Фергессон медленно обернулся. В квартиру вошла его жена Элис: она спокойно стояла в дверях, одетая в слаксы и красную клетчатую спортивную рубашку, с руки свисали ключи от машины.

– Устала ждать, – объяснила она мужу. – Здравствуй, Эллен. А где Стюарт? Где хозяин дома?

– Его нет, – торопливо ответила Эллен.

Элис почуяла неладное: ее лицо стало кротким, почти безмятежным.

– А где Пит? Можно с ним поздороваться? Я ведь видела его всего пару раз.

– Конечно, – равнодушно ответила Эллен. Он вытерла руки, сняла фартук и бочком протиснулась мимо Фергессона. – Он в спальне: я задернула шторы, чтобы он мог заснуть.

– Не хочу его будить, – вежливо сказала Элис.

– А вы и не разбудите. Он спит крепко. А если проснется, я его покормлю: уже пора, – она повела Элис в темно-янтарную спальню.

Пит не спал. Измученный борьбой с солнечными лучами, которые пробивались сквозь шторы и ложились на одеяло, он расслабленно, сонно лежал на спине, безучастно уставившись в потолок. Женщины надолго задержались у его кроватки, погрузившись в размышленья.

– У него глаза Стюарта, – сказала Элис. – Но твои каштановые волосы. Они будут мягкими и длинными, как у тебя.

– Зато у него дедушкины зубки, – с улыбкой сказала Эллен. Она подняла ребенка из кроватки, прислонила его голову к своему плечу и расстегнула пуговицы своей рубашки. – Ты у нас вечно хочешь кушать, да? – сказала она Питу. Придерживая его подмышкой, Эллен раздвинула стороны рубашки и поднесла одну грудь к жадным губам младенца. Поддерживаемая ладонью грудь казалась полной и твердой, темный сосок застыл в ожидании. Пит нетерпеливо схватил его губами. Девушка вздрогнула и со смехом сказала Элис:

– Видно, я слишком впечатлительная – мне кажется, что у него уже пробиваются зубки, хотя этого не может быть: еще слишком рано.

Элис прикрыла за собой дверь и наблюдала за тем, как Эллен кормит ребенка.

– Что здесь происходило, когда я вошла? – спросила Элис. – Джим пытался учить тебя жизни?

– Нет, – безразлично ответила Эллен. – Мы просто поспорили из-за войны.

– Если он начнет читать тебе нотации, вылей на него кастрюлю кипятка. Я всегда так поступаю, – при виде молодой матери и ребенка в душе Элис шевельнулась минутная зависть. – Старый козел, – сказала она с неожиданной горячностью. – Чтоб ты провалился.

Фергессон стоял в гостиной, сжимая в руках пиво и не отрывая глаз от прикрытой двери спальни. Он слышал неясный шепот двух женщин, изредка смех, а затем плач младенца. Видимо, они передавали его с рук на руки. Фергессон чуть приблизился и заглянул в щель: на минуту заметил Эллен, которая держала ребенка и с пристальным интересом смотрела на него. В янтарном полумраке спальни груди девушки казались большими и смуглыми, но Фергессона вскоре лишили этого чудесного зрелища: Элис закрыла дверь до конца.

Его охватили стыд и смущение из-за того, что он подсматривал. А затем накатила страшная, почти нестерпимая тоска. Несчастный и одинокий Фергессон в отчаянии отвернулся от закрытой двери, острая боль пронзила грудную клетку и легкие. Сбитый с толку, он забегал кругами по теплой, светлой гостиной. На улице люди мыли машины и прислушивались к бейсбольному репортажу. Опустошенный и потерянный Фергессон больше не мог этого выносить: внезапно он решил уйти и заняться отправкой телевизоров. Он больше не мог ни секунды находиться в этой квартире. К черту Хедли!

– Я ухожу! – крикнул он перед закрытой дверью. – Можешь оставаться здесь и трепать языком, а у меня дел невпроворот!

Из спальни не послышалось никакого ответа.

Фергессон стремглав выбежал из квартиры, нащупывая в кармане ключи. Он нашел их только после того, как выскочил на ослепительно-белый тротуар. Запрыгнув в машину, завел мотор и снял ее с ручника. Секунду помедлил, все еще надеясь, что Элис выйдет следом. Но она так и не появилась. Фергессон не стал дожидаться. Выехал на дорогу и тотчас помчался к себе домой – в подвал, заставленный трехсотдолларовыми телевизорами в увесистых бурых картонных коробках.

Когда они доехали до Сан-Франциско, допотопный кадиллак начал барахлить. Из радиатора повалил пар, двигатель работал с перебоями, ревел и плевался клубами вонючего черного дыма через выхлопную трубу. На углу Маркет-стрит и Третьей он и вовсе заглох. Машины сигналили, и отовсюду злобно напирали пешеходы: их угораздило застрять прямо на переходе.

Взглянув на облака черного дыма, валившего из выхлопной трубы, Дейв заметил:

– Маслице подгорело.

– Господи, – обреченно сказала Лора, беспомощно вцепившись в руль. – Что же делать? Мы не можем оставить ее здесь.

Дейв Гоулд и Хедли вышли и толкнули машину. Вскоре сзади подъехал грузовик для доставки бакалеи, медленно придвинулся и просигналил. Дейв и Хедли с радостью сели в машину, и грузовик уперся носом в кадиллак.

В середине июля великий город был прекрасен. Жгучий солнечный свет прогнал туман, и четко вырисовывались дома, разделенные узкими улочками шириной с пешеходную дорожку. Автомобили карабкались по склонам холмов, застывали в нерешительности, переключались на более низкую передачу и насилу добирались до следующего уступа на перекрестке. Холмы полого спускались к безбрежному синему корыту Залива. Улицы и здания словно растворялись в студеной водной шири, опоясанные узкой лентой товарных складов, причалов и доков – сплошной коммерческой линией.

– Туда вниз, – сказал Дейв Лоре сквозь рев периодически оживавшего двигателся. – Вдоль побережья до Эмбаркадеро, а там припаркуемся. До Рыбацкой пристани можно и пешком добраться.

Огромная старая колымага прогромыхала по Пайн-стрит, мимо фондовой биржи, выехала из делового квартала с заброшенными административными зданиями и углубилась в торговый район. Между товарными складами кое-где попадались сомнительные бары, изредка киоски с гамбургерами и автозаправки. Едва они выбрались на ровную Эмбаркадеро, Дейв приметил автостоянку.

– Вон там. Четвертак – это просто грабеж! Но хрен с ним, Стюарт заплатит.

Лора припарковала кадиллак, и они скованно вылезли по одному. Хрустя гравием, миновали рекламный щит и вышли на тротуар. Обветшалые магазины были закрыты, засиженные мухами витрины покрывал толстый слой пыли. По широкой улице бесцельно катились редкие автомобили; мимо пустующих погрузочных площадок изредка брели пешеходы. Вдалеке высился город – твердая скала с поднимавшимися в гору белыми домами и другими зданиями. Казалось, в один прекрасный день все они незаметно сползут в Залив и навсегда скроются с глаз. Казалось, они уже постепенно сползают.

– Живи я там наверху, – сказала Лора, – я бы места себе не находила. Каждое утро выходила бы с длинным шестом и проверяла, насколько поднялся за ночь уровень воды.

Они направились по улице к массивным деревянным пирсам. Там были местами пришвартованы суда, латиноамериканские пароходы разгружали бананы и твердую древесину. Слева, за пирсами, выгибался мост Сан-Франциско-Окленд, ведущий к острову Йерба-Буэна, – тонкий прут серо-голубого металла, который пронизывал пушистую зеленую купу деревьев, появлялся с другой стороны, а затем отлого спускался к восточной стороне Заливе. Беркли и Окленд напоминали белое тесто, неровно размазанное по длинной гряде холмов, которая раскинулась, насколько хватал глаз. В конце концов гряда растворялась в синей мгле.

– Ты точно знаешь, где она будет стоять? – спросил Дейв, который быстро шагал, зажав в зубах трубку: пальто развевалось у него за спиной, а мешковатые твидовые брюки полоскались на океанском ветру.

– На пирсе, – уклончиво ответил Хедли. – Я увижу ее.

Они вышагивали вдоль железнодорожного полотна, поднимая ногами пыль. Беспорядочными группами стояли товарные вагоны. Воздух был чистым и сухим. Их овевали порывы горячего ветра, когда они переступали рельсы, точно трое ребятишек, вышедших на прогулку: Дейв в своих твидовых штанах, Лора в неряшливой шерстяной юбке, шерстяном пиджаке и коротеньких носочках и Стюарт Хедли в темно-коричневых слаксах, футболке и туфлях на каучуковой подошве. В небе над ними кричали и кружили упитанные серые чайки. Троица подбиралась к Пристани.

Слева от них простиралась широкая плоская равнина, черная от металлической пыли и окалины. Внезапно открылся вид на город, который высился горой в конце промышленной равнины, где приземистые заводы сменялись перпендикулярным скоплением итальянских магазинов, домов и баров. Белье, полоскавшееся на склоне, с таким же успехом могло бы висеть на улицах какого-нибудь средиземноморского городка. Между лабиринтом домов и темно-синей водой Залива уродливая черная полоса заводов хмурилась, точно огромный выводок троллей: цистерны нефтеперерабатывающих предприятий, ржавые стальные эстакады фабрик по производству мыла, чернил и красок.