Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник) Страница 26

– Сын мой, мой сын, очень рано я вас покидаю, ухожу навсегда. Тебе, мой сын, завещаю одну вещь. Береги ее – и ты будешь счастлив.

Спросонья ничего не соображая, я в свою очередь спросил его:

– Когда ты купишь мне новые ботинки?

У меня за всю мою жизнь была лишь одна пара обуви, которую я отчаянно берег, – ботинки, которые сильно жали, и потому я их редко надевал. В ответ на мою просьбу отец слабой рукой еще раз погладил меня по голове и сказал, что вторую пару мне, видно, придется купить себе самому, так как он не в силах сейчас этого сделать. Не помню, что я ему ответил, но только заплаканная мачеха оттолкнула меня в сторону, и я ушел спать на свое место, на полу. К утру я услышал страшный плач, переходящий в дикий вой, и причитания: «Да на что же ты меня покинул? Да что же я буду делать, горемычная, без тебя, мое солнышко? Да где жеты, мой сокол сизокрылый? Улетел от своей пташки на небеса...»

Отец умер перед Рождеством. На похороны меня не взяли, оставили дома, чтобы я готовил еду для поминок. За сутки была залита пшеница для кутьи, я замесил галушки с гренками и орехами. Почтить память отца пришло много русских, грузин. Каждый принес еду, вино. Со смертью отца разбились все мои надежды на учебу, на все лучшее. Семья распалась.

В юности в моем сознании надолго сохранился страх голода, мне все казалось, что завтра не будет еды, хлеба. Во сне я все собирал съедобные остатки, кусочки хлеба, стараясь запрятать их подальше и создать свой запас. Когда я ел что-либо, постоянно сверлила мысль оставить часть еды на завтра. Так продолжалось до тех пор, пока я не стал курсантом Качинского училища. Однажды, когда курсанты проходили практику полетов в летной школе, меня назначили дежурным по кухне. Увидев то изобилие продуктов, которые шли в пищу будущим летчикам, я вдруг сразу осознал, что моему голоду пришел конец и я наконец избавлен от самого страшного врага моего детства...

На площади у церкви с раннего утра собирались все, кто искал работу. Голод, разруха Гражданской войны гнали обездоленных по всей Руси на Кавказ. Толпами шли опухшие люди в поисках куска хлеба, да что там хлеб, были бы кожура от промерзлой картошки и ботва. Я ходил на площадь каждое утро. Вскоре нас набралось человек двенадцать, позднее прибились еще двое сестер. Старшей, Наталии Федоровне, было лет за тридцать, младшей, Тане, – семнадцать. Так как я знал грузинский, мог говорить немного по-татарски ипо-азербайджански, то меня, четырнадцатилетнего паренька, выбрали старшим. Артель я назвал «Не унывай». В тот же день нас нанял татарин Ахмед из дальнего аула для прополки арбузов и дынь.

К вечеру мы добрались до мельницы, где и заночевали. Чтобы продемонстрировать свою заботу об артели, я, выпросив у хозяина разрешение на сбор мучной пыли, развел костер и начал варить «затируху». На широкой доске рассыпал мучную пыль, собранную на бревнах и стропилах мельницы, перемешал с солью и, затирая рукой, засыпал все в кипящую воду. Вышла отменная «затируха», вот только песок сильно хрустел на зубах. Я предложил ее не жевать, а просто глотать. Так как все были очень голодны, пришлось ставить второй котел. На следующий день к обеду мы дошли до места. Хозяин выдал каждому по кукурузной лепешке и на четверых по большой миске снятого молока. Бригада наша осталась очень довольна. Ахмед показал, откуда полоть, и раздал тяпки. Свои распоряжения он передавал через меня. Разговор шел частью на грузинском языке, частью – на татарском. Все быстро освоились с характером работы и добросовестно относились к ней, за исключением Ивана и Василия – двух дезертиров, сбежавших из Красной армии. Они рубили все подряд, и, когда дошла очередь проверить их работу, хозяин так отменно материл их на чисто русском, что надобность в моем переводе отпала. Пришлось мне встать рядом с ними и показывать, где сорная трава, а где молодая рассада арбузов и дынь. По правде говоря, их это мало смутило. Стоило отвернуться, как они начинали полоть все подряд. Видя, что за ними следят, бывшие солдаты пошли на хитрость – срубленные всходы подбирали и снова сажали в землю, но это только отсрочило разоблачение на день. Когда на следующее утро стало ясно, что все посадки на их полосе увяли, мы первыми принялись их ругать. Хозяин прямо-таки катался по земле, а с них как с гуся вода. Тут же их выгнали.

Дни шли за днями. На все наши просьбы улучшить питание хозяин твердил, что завтра будет баранина, но мы неизменно получали одну лепешку и снятое молоко. Подошла суббота. Половина артели «Не унывай», взяв расчет, на попутной телеге уехала домой. Осталось нас восемь человек. В воскресенье, видя, что хозяин не собирается ничего менять, мы также собрались уходить. Ахмед стал просить меня и женщин остаться. Меня он обещал сделать своим помощником. Несмотря на выгодные условия, я, верный духу товарищества, отказался от его предложения. Мы уже отошли от хозяйства на приличное расстояние, как неожиданно верхом на лошади нас нагнал молодой смазливый грузин по имени Шакро. Видно, девчата ему приглянулись, потому что он начал уговаривать их вернуться, обещая, что Ахмед улучшит питание. На мои возражения, что все посулы – очередной обман, женщины не отреагировали, а, напротив, стали упрашивать, чтобы я их не бросал. Пришлось вернуться. Надо отдать должное, вечером каждый из нас получил по куску брынзы, и молоко было неснятое. Шакро все время крутился возле сестер, особенно вокруг Тани. После ужина она подошла ко мне и попросила, чтобы я лег спать в ее шалаше, так как она боится этого Шакро. Ночь прошла более-менее сносно. Кто-то возился рядом с шалашом и неоднократно наступал мне на ноги. Утром мы на работу не вышли. Стали совещаться. Старшая сестра настаивала натом, чтобы идти в татарские аулы, наниматься в работники. Я объяснял, что женщинам опасно идти к татарам, так как там нет никакой власти и они останутся без защиты. Наталия Федоровна со мной не согласилась. Наконец, взяв окончательный расчет, мы двинулись по направлению к аулам. К вечеру дошли до мельницы. Хозяин мельницы, мой тезка – Сидор Иванович, услышав, как я разговариваю с грузинами и татарами, предложил:

– Знаешь, может, пойдешь ко мне помощником? Я уже старый, и мне трудно одному, тем более что ты можешь с ними балакать, а я их, чертей, не понимаю.

Что и говорить, условия были завидные: харчи, работа, свежий воздух, речка, – но чувство товарищества и доверие моих друзей не позволило мне принять это предложение.

Рано утром мы продолжили путь вниз по течению реки Йори. Сочная высокая зелень на берегу так и манила прилечь. Солнце уже выглянуло из-за холмов. На косогорах стояли прошлогодние копны сена, и казалось, что вся долина заселена какими-то пришельцами. Вот-вот затрубят военные трубы, загремят барабаны, и несметное татарское войско, вооруженное кривыми мечами и длинными копьями, лавиной двинется на нас. Но кругом тихо, только солнышко поднимается все выше и выше. Над дорогой с веселым криком носятся стрижи, высоко в воздухе висят жаворонки, чьи звонкие песни сливаются со стрекотанием кузнечиков и посвистом сусликов. Воздух – чистый и прозрачный. Идти легко. Перейдя реку вброд, мы уже стали подниматься в гору по лощине, как нам навстречу внезапно выехали трое всадников, среди которых был и наш Шакро. Как сумелон так быстро встретить нас на окраине татарского аула, непонятно. Мы остановились, я только успел напомнить сестрам, чтобы они были осторожнее. Когда всадники приблизились, один татарин, средних лет, сказал, что ему в хозяйстве нужны работницы. В переговоры вступила старшая сестра. Не знаю, на каких условиях они договорились, но очень скоро, довольные и веселые, пошли вслед за новым хозяином, даже не попрощавшись с нами, только махнув на прощание рукой. Мне стало очень обидно, особенно за Таню. Я знал, что теперь их жизнь полностью зависит от хозяина и что им никогда не выбраться из неволи.

Долго еще потом, работая на мельнице и в Бадьяурах, я интересовался их судьбой, но больше о них никогда и ничего не услышал.

Глава ХVI

ФЛЕЙТА

Многое дано летчику-штурмовику. В его распоряжении – надежный бронированный самолет с мощным двигателем и совершенным вооружением из подвешенных бомб, пушек, пулеметов. Не дано только одного – времени на раздумье. В полете, особенно над целью, в воздушном бою, при вынужденной посадке каждая секунда на счету. И здесь упустить время – значит не выполнить боевого задания, а то и погибнуть вместе с самолетом. Экипаж Ил-2 состоит из двух человек – летчика, находящегося в передней кабине, и воздушного стрелка. Ведя огонь из крупнокалиберного пулемета, стрелок становится щитом экипажа. Ни один вражеский истребитель не осмелится приблизиться к штурмовику, пока жив стрелок.