Енё Рейто - Аванпост Страница 26

— Себя вы два раза посчитали. Или вы в двух экземплярах командуете?

Медлительный спокойный капрал поднял на Голубя глаза и незлобиво пробасил;

— Закрой рот!

Потом старательно выровнял линейку, провел черту и по слогам произнес то, что писал:

— Три чис-тых ши-не-ли. Точка.

Голубь растянулся на кровати. Значит, то, чему они не хотели верить в Мурзуке и считали байкой, выдуманной легионерами со страху, правда: из Ат-Тарира никто не возвращается. Сколько сюда уже посылали рот, а в живых осталось всего девять солдат. Лейтенанты и те все погибли…

…Капитан Гардон тоже размышлял над этой грустной статистикой. Он стоял перед майором. Делэй был изящным мужчиной, тонкокостным, хрупкого сложения, скорее лет шестидесяти, чем пятидесяти. Его отличали изысканные манеры. В деликатных делах всегда полагались на его мнение. Его приветливое маленькое личико светилось то лукавством, то иронией. Вот уже почти год он исполнял обязанности командира в этом ужасном месте, но лишь в последние недели почувствовал себя больным. Всегда веселое лицо его помрачнело, кожа приобрела желтоватый оттенок, и он расслабленно сидел в кресле, в пропахшей табаком ротной канцелярии. Перед ним стоял Гардон.

— А нельзя ли обеспечить для гарнизона более здоровые условия? — спросил капитан.

На усталом лице Делэя мелькнула лукавая усмешка.

— А как же… Я и сам думал об этом. Попросим у командования немножечко горного воздуха… — И, чтобы Гардон не обиделся на шутку, он тут же добавил: — Смиримся, мой друг, с тем, что на земле есть несколько точек, не оставляющих человеку шансов выжить. Окружающая среда не позволяет… У армии могут быть в этих местах определенные задачи, и тогда следует отбросить все второстепенные соображения. Здесь как раз такая ситуация…

Майор был слаб, да и вообще он не имел привычки много говорить. Обессиленный голос его затих, и, закрыв глаза, он откинулся на спинку кресла. Гардон нервно шагал взад-вперед.

— Я лишь тому удивляюсь, что люди здесь послушно мрут сотнями и никогда не случалось никаких мятежей.

— Бунт… здесь невозможен… На заднем дворе… форта… есть несгораемый шкаф с невероятно сложным Шифром… Восемь букв и восемь цифр… В шкафу водопроводный кран… Два раза в день… я сам открываю его… на час… Кроме меня, еще только один офицер знает… комбинацию… Если мой адъютант и я неожиданно умрем… тогда в двадцать четыре часа… гарнизон погибнет от жажды… и все заключенные тоже… Потому что в лес вода поступает отсюда… по отводной трубе.

— А где ваш адъютант? — испуганно спросил Гардон, и Делэй сразу понял, что имеет дело с трусом.

— Я последний офицер в форте, — ответил он. — Мой адъютант позавчера умер.

— Тогда скажите же мне его скорее… — вскричал Гардон, ужаснувшись от мысли, что больной старик может в любую минуту умереть и унести с собой в могилу тайну шифра.

— Поскольку теперь есть еще два офицера, а я в таком состоянии, что необходимо позаботиться и о помощнике командира, я скажу шифр одновременно вам и Финли.

Гардон нервно сглотнул. Скорей бы уж шел этот проклятый Финли! Ведь больной старик может с минуты на минуту умереть.

— Может, все-таки лучше скажете, господин майор…

— Зачем? Я еще протяну какое-то время… И потом… здесь не стоит бояться смерти. Она будет сто раз в день подстерегать вас в разных обличьях.

К огромному облегчению капитана, вошел Финли.

— Прошу вас, Финли, господин майор хочет сообщить нам шифр от сейфа…

— Да-да… — сказал Делэй и своими маленькими, сухонькими пальчиками неторопливо вынул из портсигара сигару. Аккуратно отломил кончик и закурил. Потом повернулся к Финли. — Финли… Финли… Вы не француз?

— Мой отец был англичанином, но родился я во Франции.

В этом до черноты загорелом офицере со строгим взглядом и резкими чертами лица была какая-то особая твердость. Ноздри его мелко подрагивали от сдерживаемого пыла.

— Прошу вас, Финли, — сказал Гардон, — господин майор хочет сообщить комбинацию шифра от крана с водой…

— Да-да… — отмахнулся майор. — Что касается здешней ситуации, то в Ат-Тарир посылают отбросы колониальной армии. Еще здесь есть каторжники… Количество арестантов неизвестно. С ними небезопасно вступать в связь. Хотя инженеров они кое-как терпят.

— А нельзя навести порядок?

— Мы загоняем арестантов в лес, но следить за няни не в состоянии…

Гардон задрожал, ибо майор вздохнул, ладонью потер грудь и с гримасой отвращения притушил сигару.

— Леса они не могут покинуть, поскольку продовольствия и воды им хватит не больше чем на час… Они должны строить дорогу, иначе не получат еды и питья. Но посылать туда отряды для проверки… или наказания… невозможно. Я устал и почти без сил. Всем распоряжаться придется вам. Поступайте по своему усмотрению так, как сочтете нужным. Не считайтесь со временем и людьми… Все, кто здесь находятся, будь то арестант, рядовой или капитан, поставили на своей жизни крест. — Майор кончил говорить. Потом черкнул что-то на бумажке. — Это вам нужно запомнить… Записывать нельзя… Хозяин положения тот, кто владеет тайной шифра… Если она станет известна… с вами в два счета расправятся…

Финли достаточно было бросить на бумажку взгляд. Гардон ходил взад-вперед, запоминая шифр. Но на следующий день мог открыть кран, лишь призвав на помощь Финли…

Глава двадцатая

В пять часов утра построение.

Латуре назначал посты, распределял дежурства и набирал конвойный отряд.

Хуже задания не было. Сторожить арестантов, прокладывающих дорогу через тропический лес…

Конвойный отряд состоит из пятидесяти человек в полном боевом снаряжении. Три взвода сменяют друг друга каждые восемь часов. Взвод располагается в самом начале дороги, между пустыней и лесом, и не спускает глаз с каторжников, солдатам приказано стрелять при малейшем неповиновении. Легионеры следят, чтобы восемь посыльных от арестантов забирали еду и другие необходимые вещи. Если к отряду приближается больше восьми человек, требование то же — стрелять.

Из— за сократившегося численного состава все унтер-офицеры и рядовые (не больше двадцати человек) получили назначение в конвойный отряд. Настоящими охранниками, впрочем, были вода и пища, от которых не оставалось ни крошки, чтобы припрятать про запас. Потому что у себя в лесу, вдали от поста, каторжники делали что хотели.

Когда легионера наказывали ссылкой в арестантскую колонию, это было равносильно смертному приговору; как только осужденный пропадал из поля зрения конвоя, его убивали. Солдаты прекрасно знали здешние порядки, и если кого-то, скажем, на неделю отправляли на travaux forces [каторжные работы (фр.)], у него отбирали удостоверяющий личность жетон. Когда срок наказания истекал, в регистрационной книге гарнизона отмечали, что рядовой номер такой-то и такой-то выбыл из списков в результате смерти.

Полностью экипированный конвойный отряд в отупении сидел во дворе, когда раздался голос капрала, итальянца Батисты:

— Debout! En route! En avant, marche! [Встать! В дорогу! Вперед, марш! (фр.)]

Пятьдесят человек тронулись.

Один из лейтенантов, Илье, военный инженер, которого специально прислали на строительство дороги, пошел к каторжникам. Делэй предупредил его, что надо быть полюбезнее с арестантами, постараться завязать с ними дружеские отношения. Инженера они не станут убивать, он необходим для строительства. Но если он их чем-нибудь разозлит, ничто его не спасет.

Отряд отдает завтрак. Восемь каторжников угрюмо забирают тележку, никаких приветствий. Враждебные взгляды.

Легионеры мучительно страдают от жары. Из леса вырываются тучи комаров, среди остатков еды с жужжанием роятся мухи. Невыносимо. Все истекают кровью от укусов москитов.

Раздают хинин. Голубь тайком выплевывает свою порцию. Малярия ему обеспечена. Он с радостью терпит боль от укусов. Не может быть, чтобы среди комаров не оказалось разносчика болезни.

Вонь стоит страшная. От арестантов несет чумным духом. Облаченные в лохмотья скелеты толкутся, громыхают чем-то в лагере. Потом начинают что-то делать почти перед носом конвоя. Смотри-ка… Из рукавов у них вместо рук будто белые тростинки свисают, скулы так выступают, словно хотят проткнуть тончайший слой кожи, который на них еще остался…

Рядом с Голубем стоит Карандаш. Со своим обычным кретииским видом, но спокойно. Солдаты завидуют ему: парализованная нервная система почти нечувствительна к физическим страданиям…

— Прими хинин! — орет на него капрал Кобенский.

— Спасибо, у меня не болит голова…

Кобенский наотмашь бьет Карандаша по лицу. Рука у Голубя сжимается в кулак…

— Прими, не то башку размозжу!

— Тогда она будет болеть, — скалит зубы дурак, из носа у него хлещет кровь.

Голубь выходит из строя и вытягивается по стойке смирно.