Александр Покровский - Бортовой журнал 3 Страница 26

Помните ли вы, что в самом начале этого пассажа я спрашивал, как у вас с арифметикой? Так вот, судя по всему, у нашего начальства и у конструкторов с арифметикой очень неважно. Плохо у них с арифметикой, потому что ни те ни другие не предусмотрели в корабельном расписании такой важной категории военнослужащих, как вестовые. Нет их!

А раз их нет, но они должны быть, то выделяем их по графику из каждой боевой части.

А что это означает для непосвященных? Это означает только одно: остальные будут нести двухсменку. Вы никогда не несли двухсменку в море, когда автономок по две в году, а это вместе с контрольными выходами что-то около двухсот пятидесяти суток? Это, я вам скажу, большое удовольствие. Примерно через две недели такой житухи ты уже ходишь по лодке, как автомат. Ощущение такое, будто тебя подушкой по голове ебанули. И все время хочется спать.

А потом вдруг перестает хотеться спать, но все равно ходишь как внутри большого прозрачного шара.

И вот так мы должны вахту нести, очень бдительно причем.

Экипаж Ванина, как второй экипаж подводной лодки «Комсомолец», был сформирован на три года позже первого экипажа, и если первый экипаж был на борту этого уникального корабля чуть ли не со дня его закладки, то второй экипаж получил возможность иногда появляться на корабле только в 1987 году.

Сам же «Комсомолец» вошел в состав флота осенью 1984 года. С той поры на нем, как уже говорилось, все время находился первый экипаж.

Надо заметить, что сначала на «Комсомольце» второй экипаж планировался как технический. Так принято у американцев. У них два экипажа. Один – «золотой», другой – «голубой». Первый ходит в море, второй проводит межпо-ходовый ремонт корабля в базе и держит его у пирса до прихода первого экипажа из отпуска после похода.

Помню, как наш зам однажды приволок на экипаж самопальную брошюру, рожденную в недрах политического отдела. Называлась она «Американские подводники – кто они». Она ходила в экипаже по рукам. Мы ее прочитали и поняли, кто мы. Мы – никто.

Поход у американцев длится не более шестидесяти суток, а время восстановления – около семидесяти пяти. У нас поход может длиться девяносто суток, а потом – отпуск (время восстановления, если его дадут) тридцать суток плюс дорога в оба конца, кроме того, добавляются еще двадцать четыре дня один раз в год за особые условия службы и санаторий – двадцать четыре дня после каждого похода. То есть у нас вроде больше, но это только вроде. Это в идеале. А обычно отпуск не дают, или урезают, или вызывают через две недели, а санаторий дают при части, когда ты как бы в санатории, но на службу вызывают, а потом тебя сажают на корабль и дают тебе по жопе, чтоб про море не забывал. Вот примерно такая жизнь.

А у американцев семьдесят пять суток отдыха в Майами с семьями после каждой авто-номки. А у нас после похода должны предоставить только санаторий на двадцать четыре дня, а дальше, как уже было сказано, как повезет.

А что касается экипажа командира Ванина, то его в конце концов сделали не техническим, а вторым экипажем. То есть он все время учился, но редко попадал на борт того, что он все время учил. В промежутках он то что называется «привлекался к хозяйственным работам», а попросту– мел дороги.

Он все время мел дороги? Нет, он иногда и красил. Все мы красили и мели, кое-кто еще и рыл сточные канавы, грузил уголь, убирал снег, возил щебенку и облагораживал берега, но некоторые после этого еще и яростно в море ходили.

Люблю я слово «яростно». Почему-то у нас все делается именно так. Сначала никто ни хера не делает, а потом все все делают очень яростно.

Насчет того, что «никто ни хера», я, возможно, и погорячился, потому что мы-то после бестолковой беготни и страданий потом быстренько делали нужное дело и в море сваливали, а вот штабы.

Те бестолочью страдали гораздо больше нашего, но потом и они в какой-то непереносимый момент брались за дело и выпихивали в море кого попало.

Так что кто на что учился.

Экипажу Ванина не везло. Он в море появлялся не часто, а если ты больше метешь, чем в море ходишь, то постепенно, будь ты хоть семи пядей во лбу, число этих пядей у тебя уменьшается, а на их месте вырастает нечто и вовсе неприличное.

И потом, люди, желающие плавать, из экипажа уходят, а приходят те, кто желает мести.

Экипаж Ванина в 1987 году, как говорят очевидцы, наплавал всего. тридцать два дня.

Правда, здорово?

Меня все время спрашивают: чем наши лодки отличаются от американских. На что я отвечаю, что они отличаются примерно тем, чем отличаются наши «Жигули» от «Ауди».

«Комсомольца» это все не касается. Это был действительно уникальный корабль, имеющий титановый корпус, погружающийся на глубину в тысячу метров.

Это был практически неуязвимый корабль. Погрузился на километр – и никто тебя там не достанет. Но.

Есть одно «но». Этот корабль сделан был у нас. То есть в чем-то он был уникален, в чем-то уязвим. И уязвим он был в том, что внутри у него была наша техника.

Вы знаете, что даже два болта, на которых висит табличка «Сделано в СССР», не могут быть одинаковыми? Они отличаются на какие-то доли микрона. И резьба у них отличается. Это означает только то, что от вибрации они будут раскручиваться неодинаково. Вот в Германии эти болты сделают такими, что они будут откручиваться вместе, а у нас – нет. И так у нас все. Нет одинаковых приборов, нет одинаковых установок, нет одинаковых клапанов, нет одинаковых двигателей, преобразователей, линий валов, гребных винтов. Все они уникальны, ко всем надо привыкнуть, приноровиться. И лодок одного проекта одинаковых нет – все имеют некоторые особенности. Назовем это характером. То есть верно, что у каждой лодки в Советском Союзе (а теперь и в России) был свой характер. Мало того, как уже говорилось, и каждый механизм или прибор на этой лодке имел свой характер. И о нем хорошо знали только те подводники, что плавали на этом корабле не раз и не два.

Надо было быть первым экипажем, чтобы все знать, или надо было проплавать на корабле года три, причем непрерывно.

А экипаж Ванина проплавал в 1987 году только тридцать два дня, повторимся от скудоумия.

Вот если сравнить это с молодым водителем на дорогах нашей страны, то молодой водитель приклеивает себе на заднее стекло такую круглую бирочку «У» и ездит так целых два года, а тут – тридцать два дня.

В 1988 году второй экипаж около месяца держал корабль, отрабатывая задачу Л-1.

Потом он сходил в море на две недели, выполнив кое-какие элементы других задач, после чего корабль принял первый экипаж, направившийся на нем на боевую службы, а второй экипаж поехал в отпуск, после которого он уже в третий раз поехал на учебу в учебный центр ВМФ.

После полугодового перерыва экипажу Ванина следовало все задачи сдавать заново, но начальство времени на это дело ему не предоставило. Контрольная проверка по первой задаче прошла (внимательно следите за цифрами) за один день, и за трое суток в море они сдали вторую задачу. Потом – межпоходовый ремонт, и за шесть ходовых дней они еще кое-что досдали.

В 1988 году экипаж Ванина находился в море в течение двадцати четырех суток.

Таким образом, 28 февраля уже 1989 года «К-278» вышла в поход на девяносто суток со вторым экипажем капитана первого ранга Ванина, наплававшим к этому моменту всего-то ничего.

Это бы уникальный поход. Большинство офицеров и мичманов на этом экипаже имели опыт плавания на этом корабле не более семидесяти суток, а некоторые вообще служили на других проектах. То есть чуть чего – и они не знают, куда бежать и где герметизировать.

И дело даже не в том, сколько и кто на лодке плавал. Можно проплавать двадцать лет и быть совершенным веником. Просто на лодке у тебя должно возникнуть такое чувство, что ты и лодка – одно целое. Нужно то что называется ее чувствовать, ощущать как живое существо быть с ней заодно.

Вот лежу я в каюте и вроде бы сплю, но потряси меня за плечо, и я уже знаю, что и где случилось. А пока я иду на пост, я уже понимаю, какие аппараты вышли на какой режим; а что там с реактором, я знаю по жужжанию люминесцентных ламп; я знаю, какая у нас радиация в реакторном и сколько кислорода по лодке и так далее и тому подобное.

Я для лодки свой, понимаете. Она меня приняла. Она делится со мной своими настроениями, желаниями, ощущениями.

Это приходит не сразу. Ты не сразу чувствуешь лодку. Надо с ней сплаваться, спаяться: ты и она – одно и то же. Это все равно что снайпер в момент выстрела составляет единое целое не только со своим оружием, но и с пулей, что вылетает из его ствола. Это очень необычное ощущение. Ты и железо…

Вот если командир не появляется в центральном посту за несколько минут до аварии, значит, это не тот командир. Наш появлялся именно так. Он приходил, он садился, он вставал, он шлялся из угла в угол, а потом: «Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Горит!..» – да что бы там ни горело, он был на месте, и его будто бы отпускало, он даже лицом светлел, он был бодр, энергичен, быстр, решителен – он был на своем месте и при деле – он спасал корабль.