Елена Радова - Сука Страница 26

Может, все, что он рассказал ей сейчас, было очередной ложью. Но она уже считала, знала, что все это правда – до последнего слова. И еще: сегодня он был другим – беспомощным и беззащитным. Если б она еще знала, что через неделю он погибнет в пьяной драке, может, она и...

А что она могла? Взять его за руку и отвести в милицию, предварительно убедив его в том, что нужно там рассказать все как есть? Что ж сама-то туда не обратилась? Даже потенциально этот вариант совсем не рассматривала? Да потому, что этот лозунг «Моя милиция меня бережет» смотрелся через призму всего происходящего просто комично. Ежели б она нас берегла, не возникали бы как грибы после дождя все эти охранные структуры. И воры бы не контролировали самое известное кафе в центре города.

Она наугад открыла оставленную им на столе тоненькую тетрадку. Прочитала:

Спокойствие...И все такой пустяк.Не гости мы,а жили как в гостях.

Перевернула страничку, там было:

Старое солнце. Странные лица.Осень. С деревьев опали ресницы.Лес откровенен. Синь. Пустота.Застыли мгновения и суета.Мы распрощались – хлопнули дверью.Будем играть ли в «верю не верю»,Дрожь расставания меря шагами.Сколько часов и дорог между нами.Каплей приколот лист на дороге,Как календарный. Веет тревогой.Тихо крадутся лесом морозы.Небо плачет – мои слезы.

– Женёк... Постой! – пробормотала она себе под нос. – Стой, Кашаев! – закричала Ольга, открывая дверь. Но он не вернулся.

Алешина выдохнула и позвала к себе Свету.

– Жалко его, правда? – спросила ее главбух.

– Жалко у пчелки. И вообще – нас бы кто пожалел.

– Ну, ты, мать, кремень бессердечный.

– Понимаешь, что толку жалеть, если помочь ничем не можешь? Только словоблудием заниматься. Бездеятельная жалость – кому нужна?

– Скажи еще, что жалость унижает человека.

– Не скажу. Я вообще думаю, что жалость – предвестник любви. Значит, тебя тронул человек, который попал в печальную или тяжелую ситуацию. Ты к нему неравнодушна. Вообще у нас еще будет время на эту тему поговорить, а сейчас делом надо заниматься.

И Ольга рассказала ей сахарно-мебельную историю. Света расширила свои и без того огромные светло-голубые глаза на нее и заговорщически сказала:

– Дело ясное, что дело темное.

– Ты прикинь, чем нам все это может грозить?

– Ах, если б я знала, что замыслил этот стоумовый жук Хованский! Не могу ж я в его голову влезть.

– Да и не надо. Смотри – накладные на приход – будь то мебель или что еще – явно поддельные. Но мы берем все на реализацию. Обязаны ли мы проверять наличие в действительности той фирмы, что нам товар доставила? Нет, конечно.

– Дальше мы продаем все с наценкой, несем деньги в банк и переводим их на головную фирму. И за нами повисает задолженность перед поставщиками, пусть даже мнимыми.

– И чем это чревато?

– Может, потом Хованский хочет сделать взаимозачет? Тройной. Мы должны той фирме, а она должна им, а деньги ушли к Хованскому. Взаимозачет!

– Но что-то тут нечисто, это точно. Задницей чувствую. Уж слишком много потаенности. Да что говорить – это элементарная отмывка денег.

– Да наплюй и разотри, – посоветовала Света. – Мы часть задолженности зато погасим. А ты у него письменное распоряжение на сделку попроси.

– Так он мне его и дал! Соображаешь, что говоришь-то? Ладно, я уж согласилась, просто хотела с тобой посоветоваться. Но все, о чем мы договаривались по поводу покрытия задолженности, не отменяется. Пусть это будет как подстраховка. Так что никому ни слова. А с Аллой насчет пробивания в кассе в нужное время и нужный день сама поговорю, когда Хованский протрубит начало сей судьбоносной финансовой операции.

Глава 24

Отгремели тяжелые будни, с величайшей радостью встретила фирма Алешиной Новый год. Отметили они его с чувством, толком, расстановкой, подняв бокалы за каждый месяц года уходящего, показавшего неласковый норов на своем исходе.

– Ребята! Мы собрались, чтобы выпить. Давайте же выпьем за то, что мы все собрались, – предварила их любимым тостом празднование секретарша Неля. – А теперь – шмонаем по месяцам.

– Январь! Что у нас было в январе? – спрашивал Игорь.

– Да мы в Задонск, в мужской монастырь ездили на Крещение! А потом в купели купались, – помогала ему Света.

Искупались все, кроме Ольги. Она разделась, но в самый последний момент испугалась. А потом кто-то из знатоков сказал, что не могут войти в купель только одержимые бесом. Ольга расстроилась, а позже подумала: если бес – ее Романов, то пусть будет так.

– Февраль! Ну, наливайте же за февраль! – кричал Игорёк. – В феврале мы ходили в театр. Помните? Мы смотрели «Французскую историю» с Томой и Лачиной. Еще Нелька тогда постриглась налысо, и Ольга со Светой принесли ей свои парики, которые она все примеряла у театра.

«Стоял январь, не то февраль, какой-то чертовый зимарь, – думала Ольга, перевирая чужие стихи. – Культпоход в театр был устроен семьями, Алешин был в командировке, и со мной пошел Генка. А после спектакля мы оказались в нашей квартире. Как там, кстати, она? Он все плакался мне на свою белочку-запасницу Галку, у которой в ту пору началось очередное буйное помешательство, теперь – на изумрудах. „Как ты во всем этом живешь?“ – жалела я его, прикорнув у него на коленях. А потом мне вдруг нестерпимо захотелось мороженого, и он бегал куда-то ночью, принес несколько холодных рогаликов в яркой обертке. Я ела и говорила, что ничего вкуснее в своей жизни еще не пробовала. Зато сейчас отвожу глаза от всех лотков с мороженым – ничего себе душевная травмочка, да? Так захватывать в свои бедовые объятия весь организм».

– Март! Ура! Двадцать пятого числа у меня родился сын! – праздновал бывший мичман Юра. – А сейчас ему уже девять месяцев! Ходить пытается. Представляете? Я вот все думаю, кем он станет. Не всегда же у нас будет как сейчас? Должно же все наладиться, как ты думаешь, Ольга? Не придется торговать колесами нашим детям?

Сторона моя родимая,Велики твои страдания,Но есть мощь неодолимая,И мы полны упования.

– Николай Платонович Огарев. Но кто-то должен же и шинами торговать, – очнулась Алешина. – Будем надеяться, что сия чаша наших отпрысков минует. По крайней мере мы за них сполна оттрубили.

– А все деньги проклятые. Помню, когда в академии учился, стипендию как-то задержали. А курить хочется – нету сил. Пошел в магазин, смотрю: прямо на прилавке лежат папиросы дешевые – пачки россыпью. Улучил момент, когда продавщица отвернулась, и свистнул одну. Первый и последний раз в жизни, – признался Юра.

– Н-да. Какие подробности выясняются. Но не в деньгах счастье... И вообще они не цель, а средство, – отозвалась Нелька. – А давайте внеурочно выпьем за любовь! Какая без нее жизнь?

– Никакой. – Постановление было принято единогласно.

– Апрель, – продолжила листать календарь Света. – Я сдала баланс, чего мне это стоило – ненавижу бухгалтерию. И Ольга отпустила меня на курсы рейки. И я приехала оттуда с сертификатом мастера первой ступени.

– А потом доучивалась на всех нас, – засмеялись ребята.

– Чего смеетесь? Я годовой баланс сдам и на вторую степень поеду учиться. Разве не помогали вам мои сеансы? Признавайтесь! Или просто вид делали?

– Конечно, помогали, – ответила директор магазина Алла. – Я даже сама подумывать стала – может, и мне туда податься?

– Я вас умоляю! – засмеялась Ольга. – Два целителя на одну фирму – это уже очень много.

– А еще в апреле Юра привез с рынка щенка бездомного, помните?

– Ой, ну как не помнить, он тут у нас неделю жил. Он-то привез, имя ему дал, а сам на рынке с утра до вечера. А мы с собакой и гуляли по очереди, и еду все из дома таскали. Он уже и на Джипа отзывался. А тут Ольга возмутилась. «Пристраивайте, – говорит, – щенка в срочном порядке. Он ночами выл, сторожам на складе спать не давал».

– И грозил в ближайшем будущем стать настоящим ротвейлером. Я сама потом по нему так скучала. Забавный был малыш – успел скушать мои самые классные туфли, – дополнила Ольга.

– А когда его увозили новые хозяева, он так осуждающе на всех нас смотрел. Мол, предатели вы здесь все, – добавила Света.

«Апрель, апрель. На его день рождения мы наделали шашлыков и поехали к Гаминскому на дачу. Мужики жарили мясо, а я в какой-то эйфории бродила вокруг.

Воздух пьянил, любовь пьянила, рядом был он – то и дело поглядывающий на меня, будто я могу куда-то убежать или испариться.

Когда мы распечатывали дачу, оттуда пахнуло пожухлой осенней листвой и нежильем. После зимы все белье было чуть влажным – как в вагоне второсортного нефирменного поезда. Было немножко холодновато: недавно растопленная печь никак не успевала обогреть пространство старой большой дачи. А мы задыхались от тепла и нежности друг к другу. «Не холодно?» – спрашивал Гаминский в роли радушного хозяина. Потом внимательно смотрел, чертыхался: «Какой же я дурак!»