Дора Карельштейн - Дурочка Страница 26

Он контактен, правильно отвечает на все вопросы, знает, где находится, но безразличен ко всему на свете и ходит, старательно что-то обходя, по чёткой системе шахматного коня.

При расспросах, почему он так ходит, Моня уходит от ответа и только смущенно улыбается своей бледной улыбкой.

Он живет своей внутренней жизнью, куда никого не допускает, а в реальности он сам практически не присутствует.

Все его действия автоматические и ничуть его не интересуют.

Единственное, что он делает очень ответственно – это передвигается по траектории шахматного коня.

Лиза тридцати пяти лет. Выглядит почти нормальной женщиной, но останавливает каждого и рассказывает, что у неё в животе ребёнок.

Лиза настолько убедительна, что в начале болезни врачи заподозрили наличие у неё симптомов какой-то опухоли и сделали ей диагностическое вскрытие брюшной полости – лапоратомию.

Никаких изменений в брюшной полости, конечно, не обнаружили.

Но и это не убедило Лизу и она много лет продолжала ожидать рождения несуществующего ребёнка.

Мании убеждениям и логике неподвластны.

И последние из обитателей пятого отделения, о которых я вспоминаю, это Саша Попик и Марица.

О них нужно рассказывать вместе.

Прежде о Саше. К началу моей работы Саша был уже старожилом.

Он невысокого роста, крепко сложен, лицо умное, насмешливое, с чёткими очертаниями, манеры независимые.

Саша прекрасно устроился в психбольнице.

Пользуясь правами сумасшедшего, он громко и безнаказанно говорил всё, что думал по поводу вождей и порядков в стране.

Это были времена моего благодетеля Никиты Хрущева.

Саша громогласно называл его Хрущ, добавляя эпитеты далекие от цензуры.

При этом он освещал политические события таким образом, как следовало бы их освещать, если бы он был комментатором на радио «Свобода» или «Би-би-си».

Мы с удовольствием слушали, так как мыслили примерно также, но изображали улыбочки, которые должны были обозначать: «Ну что возьмешь с психа!», хотя прекрасно понимали, что ежедневная пропаганда по радио и телевидению гораздо больше походила на бред сумасшедшего, чем Сашины политические обзоры.

Он ходил в больничных брюках, стеганой ватной фуфайке и шапке-ушанке.

Летом он носил ту же одежду кроме фуфайки, которая заменялась, синей больничной курткой.

За территорией больницы Саша выглядел как обычный работяга.

Он имел так называемый свободный выход, т.е. целый день был свободен, но приходил «домой» кушать и вечером должен был возвращаться в палату спать.

У него была отдельная палата, где кроме него спал еще один больной – тихий заторможенный, пожилой эпилептик, который молчаливо и тщательно выполнял все Сашины указания.

Саша много помогал персоналу, сопровождал сестру-хозяйку в прачечную, на базу и т.д.

Больные побаивались Сашу и слушались не меньше чем санитаров.

За пять лет работы я так и не поняла, в чем заключались Сашины отклонения в психике и за что он пользовался привилегией открыто высказывать свои убеждения, не находясь при этом под железным замком четвертого отделения, а пользовался свободой мягкого климата нашего пятого терапевтического.

Здесь, возможно, была какая-то тайна, которую я так и не узнала.

Теперь о молоденькой девочке Марице, которая сошла с ума на почве любви. Она напоминала дикого волчонка, сидела в углу, поджав под себя ноги, и нервно дрожала, что-то тихо урча.

Если кто-то подходил близко, она могла укусить, и тогда её нельзя было оторвать от жертвы.

Иногда у неё были приступы возбуждения, тогда она кидалась на кого угодно, кусалась, дралась ногами и руками, издавая такие крики, что становилось жутко.

В таких случаях звали Сашу, и в его руках она становилась ручным котенком.

Никто не видел, когда Саша бывал с ней наедине, но несколько раз ей делали аборт.

Кроме того, она забивала себе во влагалище фрукты от компота и другую твердую пищу, поэтому периодически приходилось вызывать к ней гинеколога для удаления этих запасов.

Я часто думаю о психически больных людях и причинах, вызвавших заболевание.

В художественной литературе любят изображать трагедии, после которых здоровый человек внезапно становится сумасшедшим. В действительности всё происходит более обыденно и намного трагичнее. Чаще всего болезнь развивается исподволь и незаметно, поэтому близким людям непонятно, что происходит и чаще всего им приходится много страдать, прежде чем больной совсем лишится рассудка и станут понятны причины странностей.

Хотя бывают и внезапные случаи.

Саша Гундарев в школе был отличником. Преуспевал по всем предметам, но так получилось, что он два года подряд поступал в институт и не набирал достаточного количества баллов.

Когда он готовился к третьей попытке поступления теперь уже в университет, он неожиданно впал в стопор, и с тех пор постоянно стоял на одном месте и в одной позе. Его кормили, укладывали в постель, он ни на что не реагировал, как живая безвольная кукла. Лекарства не имели никакого воздействия.

Я проработала в психбольнице пять лет, за это время не было ни одного случая, чтобы меня ударил или обидел больной.

Этого я не могу сказать о тех, кого я встречала в жизни вне больницы и которые считались психически здоровыми, меня не били физически.

Но морально!

Довольно часто приходится плакать от обиды и несправедливости, патетически восклицая: « Ну как можно быть таким жестоким !»

Надо благодарить судьбу, когда удаётся устоять перед отчаянием и не лишиться от горя рассудка.

Моим пациентам меньше повезло.

В наше пятое отделение иногда принимали на лечение наркоманов.

Обычно это были люди «с положением», которые в прошлом по каким-то причинам имели доступ к наркотикам, и воспользовавшись этим дошли до печального образа наркомана.

Лечение практически сводилось к тому, что их лишали наркотиков.

В психбольнице никого ничем не удивить, кроме того есть способы усмирения, есть способы предотвращения самоубийства и получения наркотиков извне.

Все остальное – дело самого страдальца. Он может терпеть абстиненцию тихо, может кричать, ругаться биться головой об стенку, он может делать все, что ему угодно (на то и психбольница), наркотиков он все равно не получит.

И либо выпишется, не выдержав, чтобы продолжать свой путь на тот свет, либо выдержит несколько дней неимоверных мучений, восстановит силы, окрепнет и выпишется, чтобы снова начать жить.

Мне довелось наблюдать двух таких больных: мужчину и женщину.

Женщина была профессором медицины из Москвы с известным именем.

Ей было пятьдесят лет. Она слышала о, якобы, больших успехах нашего отделения на этом поприще и добровольно приехала, вообразив, что на свете бывают чудеса, и наивно думала, что кто-то может избавить её от этой беды, а не она сама должна пройти через страдания нескольких дней жизни без привычной дозы.

Её поместили в отдельную палату, создали все необходимые условия, и началось!

Худая, со смуглой, или вернее серой от хронического отравления кожей, темными кругами под запавшими недобрыми глазами, с черными распущенными волосами, она производила жуткое впечатление.

Через три дня, когда наступило трудное, критическое время, она потеряла человеческий образ и была как страшное видение.

Её можно было использовать для документального фильма о трагических последствиях наркотиков.

Она кричала, топала ногами, ругалась, употребляя до дикости циничные, неподходящие ей слова.

На голое тело был одет больничный темно-синий халат без пуговиц. Полы разлетались, обнажая несчастное, исколотое, усохшее тело.

Она мечется по палате, глаза дикие, ничего не смыслящие, развевающиеся черные волосы, синие покусанные, искривленные губы, хриплый крик, переходящий в вой.

Как огромная дикая птица взлетала она на окно и билась головой об решетку, никого не видя и не понимая.

Даже наши сумасшедшие не настолько теряли все человеческое.

Мы знали, что она врач, наш коллега, профессор, пытались ей помочь, чем могли, но все было напрасно.

На лечение наркоманы приходили сюда добровольно и давали расписку о своем согласии. Её помрачённого сознания хватило на то, чтобы потребовать расписку обратно, порвать её и настоять на выписке.

Что и было сделано, хотя ей оставалось продержаться ещё несколько дней и ей бы стало легче.

По вынужденному решению врачей, она получила инъекцию, которая на время вернула ей человеческое подобие, и она была выписана ещё в худшем состоянии, чем пришла, т.к. деградация и падение теперь пойдут быстро и необратимо, и конец будет не за горами.

Мужчина-наркоман, по профессии инженер-геолог, также сам обратился за помощью.

Высокий, худой, лысый, с интеллигентным лицом, умными страдальческими глазами, застенчивый и тихий.