Ирен Роздобудько - Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни Страница 26

— Видишь, как все хорошо? — шепотом сказал мне отец. — Разве это женщина? Недоразумение какое-то…

— „Брось в нее камешек!“ — так же шепотом пошутил я, но папа меня не понял. Он хвалил кружевной воротничок „недоразумения“, который она сделала своими руками.

Короче говоря, девушка оказалась такой простой и наивной, что в тот же вечер я сделал ей предложение. Мать с отцом мастерски изобразили неподдельное изумление, дуреха расплакалась и согласилась. Дело было сделано. Отец тут же собрал родню. Это был настоящий праздник, которого они ждали много лет! Дядья похлопывали меня по плечу, подмигивали, тетки чуть не задушили в объятиях, перезревшие кузины смотрели с обожанием. Отец и мать даже благословили нас маленькой открыткой с изображением Божьей Матери. Дуреха растерянно улыбалась, не веря своему нежданному счастью, и поглядывала на меня круглыми влюбленными глазами. Она не понимала, что ей выпала редкостная возможность — присутствовать на собственных похоронах.

Я подумал об этом и расхохотался…

Дуреху звали Ася. Имя мне нравилось. Все же остальное в ней для меня было уже тленом. Имя, в конце концов, останется хотя бы на могильной плите.

Свадьба была назначена через месяц. До этого я должен был встречаться с невестой, входить в роль несчастного спасителя „заблудшей в наркотических дебрях души“. Родители, в свою очередь, энергично распускали слухи о моем неудачном выборе среди всех, кого считали нужным пригласить на торжество.

Я так же энергично взялся за дело. Прежде всего нужно было посетить дом невесты.

Он меня поразил. В доме было бедно, но чисто. Голодно, но весело. Две девочки и два мальчика-близнеца повисли на мне, как гроздья винограда. Я раздал им конфеты и игрушки. Матери подарил духи. Она разрыдалась и трижды меня поцеловала.

Лотом мы ели печеную картошку с селедкой. Это было для меня непривычно и очень вкусно!

Я водил Асю в театр, в кафе, в цирк. Ее глаза почти всегда были полны слез. Я даже не представлял себе, что такое маленькое лицо может вместить столько воды! Она вышила для меня платочек с нашими именами.

Потом повел ее в музей. Час два она неподвижно стояла перед полотном Нестерова, а потом еще столько же перед иконой Божьей Матери XII века. А потом в знак благодарности поцеловала меня в щеку. До этого мы ни разу не прикасались друг к другу. Так велел отец. Он знал толк в делах, которые могли бы помешать достижению нашей общей цели. Я ему доверял. Поэтому пытался замечать только „нужные“ детали, чтобы „не размякнуть“: как она ест (не умеет пользоваться вилкой и ножом одновременно!), как говорит (произношение простолюдинки!), как ходит (походка постоянно уставшего человека!), как смотрит (животный преданный взгляд!)…

— Правда, противно? — подмигивал мне отец.

— Конечно, папа! — соглашался я.

— Вот и молодец! — говорила мама. — Потерпи еще немножко, уже скоро…

Когда Ася бывала у нас, ее окружали заботой и любовью. Поили чаем, угощали пирогами.

— Ты такая худенькая, — вздыхала мать, — ну ничего, — вот поженитесь, поедем на море, откормим тебя…

— Да, — подхватывал отец, — и, пожалуйста, брось ты свою работу! Жена моего сына должна жить достойно!

— А осенью поживете у нас на даче! — вступал в разговор дядя Петя (хотя дачи у него пока еще не было).

— А потом к нам, на Мальдивы! — приглашали дядя Володя и тетя Света (видимо, решили эмигрировать и уже выбрали то, что хотели).

И все весело смеялись своим шуткам. Ася смеялась вместе со всеми. И ее смех звенел, как тот велосипедный звонок из моего детства…

За две недели до свадьбы я начал плохо спать…

А потом написал письмо…

…День был солнечный, весенний. Я надел новый серый костюм-тройку в тонкую белую полоску. Как сказала мама, такой на все случаи жизни! Когда я стоял у зеркала и старательно причесывал волосы, засовывал в петлицу маленькую белую розочку, мама торжественно вошла в мою комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Вынула из кармана две коробочки — одну плоскую, другую — круглую.

— Тут кольца, — сказала, протягивая мне круглую. — Для нее — с фианитом, но ты скажи, что это бриллиант. Она же не разбирается в драгоценностях! А потом будет уже все равно. А тут, — мама протянула плоскую коробочку, — то, что тебе понадобится утром: шприц и доза. И не забудь надеть перчатки! Потом шприц вложишь ей в ладонь. Все, как договаривались. Ты знаешь. И помни: мы гордимся тобой, сынок!

Мы отправились домой к невесте. Пока она собиралась, я ждал во дворе у машины, а ее братья-сестры снова повисли на мне и тыкались в лицо своими мокрыми носиками, как веселые щенки. Такие забавные!

Она выплыла из темного подъезда, как белая ладья. И ноги у нее были очень красивые. И открытое платье подчеркивало неожиданно длинную шею. А что произошло с глазами? Наверное, постоянные слезы их промыли, как промывают зимние окна, и засияли, как окна весенние… Я улыбнулся ей.

Мы торжественно расписались. Наши матери, как и все матери на белом свете в таких случаях, плакали. Дядья с тетками излучали радость и, поздравляя меня, шептали на ухо: „Мы в тебя верим! Ты наша надежда!“

„Помни о перчатках!“ — наставлял отец.

Для брачной ночи нам заказали номер в лучшем отеле города. У порога Дома Счастья нас ждал белый лимузин, чтобы с шиком промчать нас по улицам города. Города, который она увидит в последний раз…

Перед тем, как сесть в автомобиль, Ася бросила букет флердоранжа через плечо, и его поймала моя кузина. И покраснела от удовольствия. Ведь скоро, очень скоро — уже утром! — она станет богатой невестой!

Лимузин тронулся с места, мы весело замахали руками гостям и родственникам…

…За углом я велел водителю остановиться. Мы быстро вышли и пересели в вишневый „фиат“, стоявший на обочине.

— Ну как все прошло? — спросил нас мужнина, сидевший за рулем.

— Замечательно! — ответил я и посмотрел на свою жену. Она улыбалась. Теперь она всегда будет улыбаться! Потому что… Потому что я любил ее. С того самого первого дня, когда она так смешно запиналась за столом. Просто тогда я еще об этом не догадывался…

— Все хорошо, — повторил я и добавил: — Ну-ка, поддай газку, дедушка!..»

Он замолчал. Я не знала, верить всему этому или нет. Наверное, они просто подшучивают надо мной. Сговорились и подшучивают в свое удовольствие!

— Почему же вы тут? — спросила я. — И почему ваш дед так поступил со своей семьей?

— Можно начать с последнего вопроса? — вежливо спросил мужчина. Я кивнула и снова включила запись.

«В том письме, которое я написал перед свадьбой, я тоже проклял его. Он казался мне монстром или безумцем, которому захотелось стать богом для отдельно взятой семьи. И получил ответ. Почти сразу. Я помню его дословно…

Дед писал, что женился он очень рано, ему едва исполнилось восемнадцать. Или точнее — его женили, как это было принято в аристократических семьях. Правда, уже тогда родовые корни тщательно скрывались. Он не хотел жениться, но отец невесты занимал высокий пост — и это могло уберечь членов его семьи от гибели. Ему пришлось покориться. Жена была старше него, и у нее было двое маленьких сыновей от первого брака. Вскоре, перед войной, появился третий — общий. „Что я могу сказать о той жизни, — писал дед, — наверное, это звучит ужасно, но я был рад, что иду на фронт…“

Вернулся он совсем другим человеком. Родной дом, на удивление, выглядел довольно благополучным (видимо, благодаря положению тестя) — жена в шелковом кимоно с драконами, в папильотках, с трофейной сигаретой в зубах, упитанные мальчики, которые отвыкли от отца и поэтому всегда насторожены. Клетка захлопнулась навсегда. Он не знал, что делать, как жить дальше. Он видел смерть, знал мир, был свидетелем настоящих человеческих страстей. И начал задыхаться. Пока не появилась ОНА. Та, что стала ему настоящей женой, радостью и смыслом его жизни. Они встречались тайком. Иначе и быть не могло! И они не ждали лучших времен — для них они уж наступили.

Для семьи он старался делать все, что мог. Но, наверное, что-то чувствуя, жена делала все возможное, чтобы отдалить от него детей. Он не знал, как развязать этот узел. Пока он не развязался сам…