Мастер Чэнь - Магазин воспоминаний о море (сборник) Страница 26

Я заметил на его ладони две свежие кровавые мозоли.

Зарубка мне удалась с третьей попытки, дерево было не столько твердым, сколько… жилистым, что ли, как пучок соломы. Но в итоге щепка получилась какая надо — продольная. Потом и вторая.

— А вон там, — Эдди показал на опушку кокосовой рощи, с ее странной призрачной пустотой между редкими стволами, — видите, старые деревяшки? Там остатки недостроенного галеона. Тысяча восемьсот пятнадцатый год, последний рейс, мексиканская революция уже завершалась. Испания потеряла колонию. Конец великому торговому маршруту. Знаете что? Пока топор у вас в руках, возьмите себе кусочек оттуда. Щепка от настоящего галеона, пусть так и не спущенного на воду, — неплохо, да?

Кстати, она до сих пор лежит у меня в книжном шкафу. Почти все, что осталось от той истории.

На холме было пусто, только четыре уже частично обтесанных бревна вытянулись в струнку на траве. Похоже на рельсы, сделанные из шпал, автоматически подумал я.

— Сегодня что, выходной? — поинтересовался я.

— Я нанял двести человек, — пожал белым плечом Эдди. — Все — потомки тех, кто строил здесь галеоны. Да-да, их делали именно вот тут. Здесь были верфи святого Яго. В Мексике с деревьями не очень хорошо. А вот это, — он похлопал рукой по бревну, — это дерево якал, упругое, похожее на рессору. Еще для галеона нужно дерево дунгон и апитонг. Растут, ждут нас. Это наши галеоны, черт бы всех взял! Не мексиканские! — вдруг весело крикнул вверх, облакам и богу, Эдди. И, потише, добавил: — Сейчас придут деньги, заплачу корабелам аванс… Заметьте, никаких машин не надо. Экономия. Галеоны делались вручную. Как хорошая сигара. У моего дяди, Бенигно Элизальде, неплохая сигарная фабрика в Илокосе, как бы для вас организовать коробочку… Вот по тому склону киль с ребрами катили к воде, прочее уже происходило на плаву, очень много мучений было с балластом. Мешки с землей тяжелые… Один галеон — это было шестнадцать — восемнадцать месяцев работы. Не думаю, что нам удастся быстрее. Скорее наоборот. Но вы его увидите, под парусами!

План Эдди был потрясающим, в нем не было слабых мест. Его попросту нельзя было отвергнуть. Потому что он был безумен — и, значит, человечен и правилен.

Несчастные Филиппины тогда задыхались от кризиса, которому было лет десять, замкнутый круг долгов, процентов, бюджетных дефицитов, безработицы и нищеты. Кризис, говорил Эдди, это когда люди пригибаются к земле и не могут уже выпрямиться. А на земле искать нечего, кроме грязи. Надо посмотреть вверх, вверх, вверх, где небо и паруса, вспомнить своих предков, которые отправляли громадные корабли через Тихий океан, когда Манила была одним из центров мира.

Ответы всегда наверху, говорил Эдди, отбивая ритм своей речи узкой ладошкой. Человек — это животное, способное мечтать. Да что там способное — без мечты он ни на что не годен, он разваливается на части. Когда человек не боится мечтать, он добивается всего. Верните филиппинцам гордость, дайте им разогнуться, взлететь над землей — они станут и богаты, и счастливы.

Боже ты мой, как он умел говорить. Объяснение тому было — он учился в Атенео, то есть у иезуитов, и уж если люди оттуда что-то умеют, так это произносить речи.

— Триста пятьдесят лет мои испанские предки правили миром! — говорил Эдди. — И какой это был мир! От Мадрида до Патагонии, от Манилы до Акапулько! Их супертанкерами были королевские галеоны. Первый — тысяча пятьсот шестьдесят пятый год. Последний — тысяча восемьсот пятнадцатый. Они говорят — мы в кризисе. А тогда Манила купалась в мексиканском серебре, здесь не было бедных. Погодите, мы отслужим мессу в Манильском соборе в день отплытия галеона. Они достанут из-за стекла статую Нуэстра сеньоры де Гуйя, патронессы Манилы! Она держит в руке золотой скипетр, преподнесенный одним капитаном за чудесное спасение корабля. Это для него был не такой уж большой расход… Капитаны были богаты. И не только они. Потому что галеоны — это деньги, очень много денег.

Конечно, это были деньги.

За год один галеон, рассказывал Эдди, мог совершить лишь одно путешествие, туда — обратно. Один заход в гавань Манилы в год. Город и вся колония жили по расписанию, до и после таких заходов. Неприбытие корабля каждый раз оказывалось катастрофой для экономики.

Потому что даже самые маленькие, первые галеоны везли из Мексики просто деньги. Полтора миллиона серебряных монет. И еще золотые слитки.

— А сейчас вы будете смеяться, — говорил Эдди, и складки губ делали его лицо горестным. — Этот металл заодно служил галеонам балластом. Без золота и серебра корабли бы перевернулись.

Испания, может быть, и проиграла Англии и Франции Европу. Но мир, или немалая его часть, за ней сохранялся долго, и эта система работала хорошо. В ожидании прихода галеона сюда, в Манилу, свозился купленный за предыдущую партию серебра китайский шелк. Он шел в Мексику, через Акапулько, а оттуда — в Испанию и в Европу. Потом оказалось, что Европа также любит китайский фарфор. И китайцы его начали делать по европейским заказам, с христианской символикой в том числе. Галеоны получили название «китайские корабли». Серебряные слитки из Мексики китайцы переплавляли в свои — знаменитые, в виде туфельки с круглой нашлепкой, зайдите в любую китайскую сувенирную лавку, они там есть — и этим жила их империя.

И Манила процветала, почти кричал Эдди. И росли галеоны. Сначала королевские декреты предписывали им не превышать трехсот тонн. Потом пятисот, тысячи — Колумб умер бы от восторга, увидев такие корабли! А когда англичане захватили в 1762 году «Сантиссима Тринидад», то оказалось — галеоны доросли до двух тысяч тонн! Проклятые пираты не могли поверить своему счастью.

Это было уже в Маниле, когда он пригласил меня к себе в дом и попросил принести еды, поскольку после Себу не мог оттуда выбираться и вообще ходить — дико болела спина и все мышцы в придачу. Все-таки набрасываться с топором на вековые стволы дерева якал было не совсем его делом.

Тут выяснилось, что Эдди жил в очень странном месте. Формально — не совсем в Тондо, но — на самой его границе.

Тондо было местом, где — как я точно знал — нельзя оставлять машину с шофером на улице и заставлять его ждать меня целый час, а то и больше. Он бы извелся от страха. Туда даже таксисты иногда отказывались везти. Тем более что и асфальт лежал в Тондо далеко не везде. Это при испанских предках Эдди то был очень приличный район, а сегодня туда ехали съемочные группы из процветающей Европы или Америки и делали душераздирающие фильмы о крайней и предельной нищете.

Я тоже туда бы не поехал — несмотря на уверения Эдди, что машину его гостя никто пальцем не тронет, но…

Возможно, дело было вот в чем. Я в основном имел тогда дело с людьми гораздо старше себя. Я просился на интервью с сенаторами, знаменитыми артистами, бизнесменами — серьезными людьми, которые чего-то добились в жизни. Человек становится успешным и по-настоящему интересным только к определенному возрасту, исключения бывают — но лишь в виде случайности. А Эдди был мне, видимо, ровесником или что-то вроде, и вот этого мне не хватало.

Но у него был, как я уже сказал, очень странный дом. Не хижина из картонных коробок и сворованных листов железа, как в соседних кварталах, а все-таки этакая кабинка — из щитов, которые можно было проткнуть рукой. С душем и туалетом в будке, прилепленной к стене. Но, тем не менее, отдельный дом с крошечным садиком из четырех больших деревьев, которые закрывали его от солнца и… делали почти красивым. По крайней мере по вечерам.

Дом изнутри был голый. Эдди, замученный плотницкими работами, лежал на какой-то подстилке, я сидел рядом на циновке, скрестив ноги, и получал от этого массу удовольствия. На стуле была груда белых рубашек, брюки — и, как я заметил, несколько предметов женского туалета, со скромными кружавчиками.

А больше в этой комнате не было ничего, соседняя тоже голая, вся уставленная коробками с бумагами.

— Эдди, — сказал я в изумлении, — мне показывали дом Элизальде за Марикиной, там внутри наверняка как-то все повеселее…

— Ну да, — отвечал он. — Там живет Кори с ее красотой. Вообще-то я вырос в старом имении семьи, в Илокосе. У Кори в Марикине есть для меня комната, но это — мой дом, дьявол всех возьми, и больше ничей!

Мы пили копеечный ром из маленьких фляжек, запивая кока-колой (Эдди специально дал мне инструкции — что именно привезти), и он говорил. И говорил.

И он был великолепен.

— Но это все так, пустяки, надо только начать показывать флаг. Это — игра. А потом можно сделать ее посерьезнее, а потом можно ставки немного поднять! Вот «Пилар де Сарагоса» лежит на дне у Гуама, какие-то ныряльщики из Сиднея туда собрались, — почти шепотом говорил Эдди. — А их всего погибло около ста, этих кораблей. Тихий океан — это несколько километров глубины, но не везде, не везде. А кто… Кто владелец сокровищ, скажите мне? Испания? Мексика? Филиппины? А может быть, все понемногу? А если мы создадим консорциум и объявим себя в равных или неравных долях претендентами на все, что осталось от галеонной торговли? Тысяча двести тонн драгоценного металла в трюме большого корабля! Сорок с лишним миллионов долларов — может быть, хватит на всех?