Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам Страница 26

— Надо же! — Маша даже раскраснелась от приятного удовольствия слушать красивый рассказ про красивые отно­шения. Быть может, себя представила там: теплый летний вечер, полумрак в ресторане, гитаристы играют, пожилой, но симпатичный мужчина, на столе свечи. А в руках у него бордовая коробочка, а в коробочке благородно поблескива­ет колечко с камушком. — И что она?

— Ольга вдруг возмутилась. Она сказала, что не пони­мает этого: как может приличный мужчина, зная, что она замужем, и не получив от нее никаких ответов на свои во­просы, вот так вот нагло приходить с кольцом, будучи уве­ренным, что она растает и тут же согласится. Стивен сму­тился и сказал, что он вовсе не уверен, он преподнес кольцо только предположительно, не надеясь на обязательное со­гласие.

— Вот именно, — защитила Маша американца. — Чего она на него наехала-то?

— Ольге и самой стало стыдно. Она извинилась и попро­сила разрешения подумать до завтра.

А назавтра она проснулась, посмотрела в окно — и буд­то бы очнулась. Уже ей не казалось, что она тут родилась, наоборот, она поняла, что здесь родились и живут другие, они построили эти дома и навели тут эту красоту, а она, Ольга, всегда будет тут только гостьей и пользовательницей. Там же, на родине, Ольга во всем, как могла, уже поуча­ствовала. Если имеется что-то хорошее, в этом и ее заслуга, а если что плохое, то, извините, она тоже руку приложила. И, между прочим, муж у нее не такой, как у Эли, с руками, и гвоздь умеет вбить, и кран починить. Вспомнила Ольга кстати, как Георгий три года назад, пусть после долгих рас­качек и разговоров, выложил в кухне пол и стены керамиче­ской плиткой, получилось очень красиво. И поняла Ольга, что настоящий выбор не между плохим и хорошим, а между своим и чужим, поняла она еще, что те люди в телевизоре, которые все время по разным поводам советуют рисковать и менять жизнь к лучшему, ни разу толком не сказали, чем это лучшее на самом деле лучше. После этих размышлений Ольга попросила у Эли прощения, что уезжает раньше, чем хотела, и улетела домой, потому что билет у нее был с от­крытой датой. Не заезжая в квартиру, она сначала поехала к матери, пожила там пару дней, потом взяла дочь и отпра­вилась уже к окончательному месту возврата. И как вы ду­маете, что ждало ее дома? — Людмила задала это вопрос не потому, что действительно интересовалась мнением Маши и Галкина, а потому что помнила: в настоящих литератур­ных рассказах этот прием встречается часто. Он заставляет читателя насторожиться в предвкушении эффектного про­должения.

Но Маша не насторожилась, а попробовала угадать:

— Полная чистота, на столе розы стоят, в холодильнике котлеты, а Георгий трезвый, как стеклышко.

— Ничего подобного! — воскликнула со смехом Людмила, хотя смеяться было не над чем. — Ничего подобного! В квар­тире была разруха, чего Георгий обычно не терпел, потому что был аккуратный человек, сам он валялся пьяный и боль­ной от гриппа, и был у него вид человека, который в полном отчаянии, который от горя и беды махнул на все рукой.

— А может, просто мужчина так отдыхал на свободе? — негромко предположил Галкин, зная, что его предположе­ние не понравится, но не мог отказать себе в удовольствии поддразнить женщин.

Машу интересовало другое.

— И что он сказал, когда увидел Ольгу?

— Ничего хорошего. Он начал ругаться, начал говорить, что пусть она уезжает обратно, что он тут почти уже женился на другой. И прочие глупости. Но Ольга этому не поверила. Она отчистила с помощью дочери квартиру, дала Георгию выспаться, потом вымыла и его, заставила побриться и ска­зала: «Ну вот, когда ты теперь в человеческих условиях, я могу и опять уйти. Вместе с дочкой. Или, если хочешь, пусть она останется». Правда, дочка громким голосом тут же не захотела. А он сказал: «Да хватит тебе». И больше ничего не сказал до самого вечера, вернее, до самой ночи, а вот тогда сказал Ольге все.

— Ругался? — спросил Галкин.

— Нет, — ответила Людмила. — Наоборот, говорил сло­ва.   Разные. Этого Ольга не пересказывала.

— И теперь они живут счастливо! — выкрикнула Маша таким голосом, каким объявляют, что концерт окончен.

— Да нет, по-разному.

— Тогда в чем мораль? — развел руками Галкин. — С вами, бабами, не поймешь. С вами кто хороший, нормальный, — высказывал он явно личные обиды, — вы сроду не оценивае­те, только кукситесь. А кто вам по шее даст, тот и нравится.

— Но-но! — опровергла Маша. — Пусть бы мне кто-нибудь по шее попробовал хоть раз! Ты лучше иди, Галкин, посмотри, как там твой Сергей. Ты в этих делах все равно не понимаешь.

— Очень интересно! — обиделся Галкин. — Живем вме­сте, на одной земле, я имею в виду — мужчины и женщины, а вы вечно одно и то же: мы понимаем, а вы не понимаете. И как тогда жить? Другой планеты у нас для вас нету! К со­жалению!

— Вот и подумай, — напутствовала его Маша.

Галкин ушел, а Маша долго смотрела в окно — и вдруг спросила:

— А газон тот так и завял?

— Да нет. Они весь этот дерн сухой обратно содрали и увез­ли, а привезли зато настоящего живого чернозема, засыпали, семян туда побросали, весной уже взошло. Жиденько, конеч­но, но ничего, дело времени. Постепенно — все вырастет.

— Минутку! — встрепенулась Маша. — А ты сама пару лет назад зачем в Америку летала?

— Я по другому поводу летала. Хотя мне тоже эта Эля приглашение выслала, мы же с Ольгой сестры, она ее по дружбе попросила. Я всего-то на недельку. Ты что, думаешь, я о себе? С какой стати? Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так невероят­но, как если бы о себе.

Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Люд­милы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фа­милией, которая Людмиле очень нравилась своей благо­звучностью. История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.

КАК У ЛЮДЕЙ

— Однажды к Ольге приехала мама и, пожив неделю, по­глядев на окружающую семейную жизнь Ольги, Георгия и их дочери Насти, сказала: «Все у вас не как у людей». — «В чем дело, мама? — поразилась Ольга. — Какие факты заставили тебя сделать такое умозаключение?» — «Да все факты, — ответила мама. — От мужа твоего не то что доброго слова, а вообще никакого не добьешься, Настя все время каприз­ничает, а ты перед ними стелешься, будто не жена и мать, а прислуга у них. И даже не сопротивляешься, а смеешься, как дурочка, будто тебе это нравится. Мне это видеть, как твоей матери, очень обидно, поэтому, извини, дочка, поеду обратно в свою глухомань и, может быть, этой осенью по­мру, отмучаюсь от вас».

— А чего ей мучаться, если она с ними не живет? — уди­вилась Маша.

— Зато думает все время. Можно и за тысячу километров мучаться за человека, если о нем думаешь.

Маша согласилась:

— Это правда.

— Ну вот. А после этого их навестила с таким же визи­том, но всего на один вечер мама Георгия, которой не было необходимости оставаться надолго, потому что она сама жила в Москве. Просто был повод — день рождения Насти, а мама Георгия ее любила. Подарив ей подарок...

— Какой? — перебил Галкин.

— Я даже и не помню. А что?

— Да у внука день рождения скоро, семь лет стукнуло, а чего современным детям дарят, я понятия не имею.

— Деньгами дай, — посоветовала Маша. — Я племянни­це всегда деньгами даю, только спасибо говорит. Безоши­бочный вариант.

— В данном случае это неважно, — продолжила Людми­ла свой рассказ, — а важно то, что в конце вечера, помогая мыть посуду, мама Георгия сказала Ольге: «Все у вас как не у людей».

— Прямо та же песня! — заметила Маша. — Слова народ­ные, музыка неизвестного композитора!

— Вот именно, — кивнула Людмила. — Ольга спросила: «Почему вы пришли к такому странному выводу?» Мама Ге­оргия ответила: «Потому что я вижу ненормальность ваших отношений. Георгий у тебя весь неухоженный, даже не по­брился ради праздника дочери, ты с ним через губу разго­вариваешь, лишний раз не улыбнешься ему, не говоря уж о Насте, которую ты затюкала своими замечаниями, да еще по голове ее бьешь, а в голове, не знаю уж, как у тебя, а у лю­дей мозги. Если бы не день рождения внучки, моя бы нога сюда не появилась, настолько вы неправильно живете». Ольга попыталась объяснить свекрови, что Георгий небрит и мрачен потому, что со вчерашнего дня увлекается алко­голем по причине выходных и только за час перед прихо­дом родной матери проснулся. Настя же просто любит перед бабушкой повыхваляться, зная, что ей это нравится, а я ее, объясняла Ольга, по голове не била, а тихонько щелкнула, это у нас вроде игры, ей даже нравится». — «Ну конечно, теперь я еще и виновата, — сказала мама Георгия. — За­ставляю внучку безобразничать! Без меня она, значит, тише травы у вас, а при мне кувырком ходит? Спасибо за такое мнение! А щелкать по голове — ладно, твое материнское дело, лупи хоть сковородкой, но учти, я свидетельницей на суде не буду, если ты ее до смерти затюкаешь, я лучше умру от такого позора». И ушла, не попрощавшись с сыном, ко­торый, правда, уже спал, и с любимой внучкой, которая ей в данном случае была нужна как орудие ссоры. На Ольгу эти два случая произвели негативное впечатление, но не траги­ческое, потому что мало ли кто что думает и говорит.