Георг Кляйн - Либидисси Страница 26

Мой визави не выказывает никаких признаков удивления. Да и чему он должен удивляться? Он погружен в те же материи, что и я. Черты его лица мягки и неопределенны. Такими мне видятся будущие президенты США: азиатское, как резиновая маска, натянуто на европеоидный череп. За моим визави, на берегу Гото, сверкнул огонек. На уровне набережной. Очень яркая, короткая вспышка. Глухой удар, сотрясающий корпус нашего судна, раздается лишь после того, как тонкая, острая молния гаснет на сетчатке моего глаза, но как раз темная пустота этой секундной заминки позволяет далекой вспышке и близкому удару слиться в сокровенном единстве причины и следствия.

21. Благоговение

Во Фредди мы обрели замечательного экскурсовода. Когда он, вздыбив длинный торс, еще раз попытался покинуть фургончик, который в тот момент тронулся с места, твой последний удар локтем пришелся, к несчастью, ему прямо в лицо, и нижняя губа тотчас же распухла; этим вздутием, однако, было остановлено кровотечение, так что вскоре миляга, забыв о саднящей губе, начал давать пояснения ко въезду в Гото. Он усердно сгибался как в левую, так и в правую сторону, чтобы, не обделяя никого из нас, комментировать то, что мы могли разглядеть сквозь зарешеченные тонкими брусочками окошки в дверцах экипажа. По переулкам Гото, похоже, двигались огромные толпы людей. Из-за отсутствия уличного освещения эта человеческая масса казалась в своем непрерывном ночном кружении еще более плотной и не знающей никаких преград. Мужчины большею частью были в гахистском облачении — на бульваре оно встречалось лишь изредка. В белое обрядились и многие подростки, что придавало им странно-серьезный вид.

Фредди поведал нам, как по мелким деталям — например, складкам штанов или отсутствию наружных швов — можно отличить одну группировку от другой. Сам Великий Гахис никогда не требовал обязательного ношения белых одежд. Но в своих Песнопениях он весьма эмфатически воздает хвалу этому цвету, означающему для него самоценную чистоту. В годы расцвета гахисизма в белое облачались лишь при свершении священных действ — молебна и борьбы. Так это в свое время показало всему миру и телевидение: забрызганная кровью униформа ударных отрядов и команд смертников и белое пятно на белом поле — беззвучно молящиеся.

Правда, видеозаписи гахистских молебнов делались только в главной аудитории Технического университета и относятся к краткому периоду Фиалковой революции. Поэтому Фредди посоветовал не доверять им. Распространенные по всем континентам, неизменно немые кадры скорее всего не дают правильного представления о том, как некогда протекали эти собрания. В огпумах, молельных залах гахистов, сложились за долгие годы угнетения весьма своеобразные ритуалы. Говорят, пение, которое раздавалось там, было бесподобным, проникнутым пленительной чувственностью, словно парящим в своем многоголосии, пьяняще колышущимся от спонтанных мелизмов и глиссанди. Его не оставляет надежда, сказал Фредди, что звукозапись этого коллективного искусства где-нибудь да сохранилась — пусть даже на одной-единственной кассете. Все без исключения огнумы города теперь пустуют или, хуже того, используются в целях, не имеющих ничего общего с их первоначальным назначением. В своей последней проповеди по телевидению с ее мрачно-провидческим флером Гахис фактически запретил проводить священные собрания и совершать связанные с ними ритуалы. Если верить журналисту, который якобы проник в Голубой Храм — сердце Гото — в переодетом виде и описал это в своем репортаже, то даже главный зал Храма, увенчанный громадным куполом, теперь вновь используется как складское помещение — так же, как в долгие годы унизительного чужеземного владычества.

Фредди, вероятно, заметил, что его толковые комментарии нам понравились, и попытался увлечь нас предложением заглянуть в дом к кучеру. Киренейцы славятся умением готовить кушанья из рыбы и собираются в полнолуние целыми семействами вокруг огромных медных кастрюль и противней, чтобы вдоволь насладиться произведениями своего кулинарного искусства. Фредди начал перечислять изысканные приправы и пряности, без коих оное просто немыслимо, но ты оборвал его на полуслове, не оставив сомнений в том, что мы желаем прямиком выехать к зданию, в котором размещалась миссия американских баптистов. Два года эти деловитые христиане занимались там, по словам Куля, пропагандой своего вероучения, пока им не пришлось покинуть Гото, оставив в квартале не только электронную аппаратуру, но и кончики носов особо энергичных членов миссии. По пластиковой трубе, ведущей вперед, к козлам, Фредди передал наше пожелание кучеру. Мы свернули в узкую, круто уходящую вниз улочку, и неожиданно на твоей стороне над плоскими крышами низких, без окон, домов проступили очертания Великих Врат Пророчества. Фредди продолжал свой рассказ и, опять же с миной знатока, сообщил нам, что это несуразное, лишенное каких-либо украшений сооружение, не имеющее аналогов в мире среди архитектурных произведений с колоннами, поскольку выстроено только из дерева и глины, исстари называлось весьма прозаически — Рыбными воротами. Ибо там правительственными чиновниками во все времена проверялся на свежесть и облагался налогом улов рыбаков, промышлявших на реке. лишь относительно недавно, после легендарной атаки гахистов на главную казарму военной полиции, начавшейся именно отсюда и вылившейся в беспримерный акт самопожертвования и страшную резню, ворота перед гаванью получили новое название.

Не прошло и пяти минут, как Фредди, вытянув руку из нашей кареты и описав ею дугу над пустынной, грубо вымощенной площадью, показал на здание, которое мы искали. Оно было частью ансамбля из узких, темных, блестящих, как антрацит в лунном свете, складов. Сквозь пластиковую трубу до нас дошел голос кучера, и Фредди перевел, что тот намерен подъехать к ним с тыльной, не обращенной к гавани стороны: там в них можно войти незаметно. Проезжая вдоль строений, мы не могли не заметить, что эта их сторона воспринималась в последние годы как фасадная. На стенах все еще висели остатки вывесок, и по уцелевшим буквам и слогам, фрагментам пиктограмм и знаков иной раз можно было догадаться, как звучало полное название фирмы или организации. Большие витрины, встроенные в стены первых этажей по заказу охочих до саморекламы фирм, позднее, когда силы обороняющихся, наверное, уже иссякли, были забиты досками. Кучер подвел фургон так близко к дому, что мы услышали царапанье колесных втулок о глину. Сквозь решетку правого окошка было видно, как он спрыгнул с козел и распахнул вовнутрь черную от копоти дверь. А затем завел в образовавшийся проем дверцу экипажа, так что мы смогли ступить из него — узрев на мгновенье полоску ночного неба — прямо в бывшее помещение миссии американских баптистов.

Чужая плоть смердит. Мы оба любим цитировать эту сентенцию нашего бывшего инструктора по ближнему бою к месту и не к месту — правда, в шутку. Однако наш добрый старый учитель, бритый наголо, обладатель всех высших поясов, прошедший боевую выучку в горячих точках на трех континентах, всегда вкладывал в свое любимое изречение самый серьезный смысл. Почуять запах противника означало для него мгновенно сообразить, что в поединке наступил перелом. При равенстве сил хрящ чужой гортани первым схватит железной хваткой тот, кто вдохнет «аромат» врага, говорил учитель. Запах животного происхождения, который ударил нам в нос, как только мы вошли в складское помещение, был и сладковатым, и едким. Фредди умолк, а живодер-киренеец, хотя ему, казалось бы, к такому не привыкать, быстро вытащил носовой платок и зажал им нос и рот. Подобные запахи может источать только гнилое мясо, и тот, кого профессия или беда познакомили с таким ароматом во всей его полноте, имеет собственное мнение о вкусе вяленого окорока и о том, как ночью, во сне, дышит его возлюбленный.

Возможно, вонь исходила от рыбных отбросов или от трупа большой речной крысы, чье мясо, если оно еще не утратило свежести и приготовлено со знанием дела, имеет вкус, будто бы напоминающий вкус жареной дичи. Кучер включил карманный фонарик скромной мощности и указал нам его лучиком путь к лестнице на второй этаж. Через узкие, высокие окна там лилось столько лунного света, что осмотреться мы могли и за пределами светового конуса от фонарика. Пол был густо усеян обломками офисной мебели и осколками средств коммуникации. Мониторы, клавиатуры, системные блоки, принтеры и множество других аппаратов, чье исконное назначение уже не поддавалось определению, — все это было разбито на удивительно мелкие кусочки и превратилось в бугристый слой мусора из пластика и разнообразного металла. Проход на третий, верхний этаж преграждали опрокинутые шкафы. Когда киренеец с помощью фонарика тщетно пытался найти в этой баррикаде какую-нибудь лазейку, мы увидели, что в отдельных ступенях лестницы зияют трещины, будто по доскам били кувалдой. Поэтому мы решили ограничить поиск мало-мальски пригодных доказательств вторым этажом и нашли в конце концов обрывок бумаги с напечатанным текстом. Фредди зачитал его и перевел начальные строки. Текст ему знаком, сказал он, хотя переложен кое-как и к тому же с помощью фонетически сомнительной транскрипции, на сейшенский — вернее, на его основной диалект, который, по понятным причинам, никогда не достигал высот литературного языка. Это фрагмент одного из посланий апостола Павла. Продолжая поиск других отправных точек, мы опустились на колени, стали перетряхивать искореженные ящики столов, рыться в поблескивающем металлоломе, внимательно осматривать чешуйки платины, висевшие на медных проводках, как на отростках какого-нибудь корневища. Оторвали даже несколько плит коврового покрытия — но не обнаружили под ними ничего, кроме голых досок.