Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь Страница 26

Она всегда сидела на высоких стульях, потому что сильно затягивала себя корсетом, и грудь ее выпирала. Если она надевала платье с высоким стоячим воротничком, то вместо корсета пользовалась белоснежным бюстгальтером... Фройлан почувствовал детское наслаждение при воспоминании о матери. И вдруг ясно осознал, что иметь такую мать, как у него, значило прийти к жизни с жезлом в руках и с крыльями за спиной...

Кроткий отец, возвращаясь из своих владений домой, усаживался подле жены у горящего камина. Он всегда сопровождал ее на все праздничные богослужения и ездил с ней в Севилью, чтобы нанести визиты бесчисленному множеству знакомых. Только иногда вырывался на часок-другой в казино. "Мне нравится, сын, что у тебя столько хороших друзей..."

Иногда во время престольного праздника в Махада-ла-Реал он нес носилки со статуей Христа — покровителя их селений. Деревенские ребятишки смотрели, как несли носилки, засунув палец в рот или ковыряя им в носу. "Сеньоры..."

Зрелище это поражало своей красотой: балдахин удалялся по сухой пыльной дороге, по обеим сторонам которой росли низкорослые, разлапистые оливковые деревья — богатство тех мест. Господь бог всегда любил оливковые деревья: он молился среди них, у него на лбу выступил кровавый пот. И люди славили бога, который породил на их земле оливковые деревья. Солнце искрилось в золотых нитях, которыми монашенки украсили края балдахина, и на позолоченных носилках.

Сельские жители обнажали головы, преклоняли колени, когда мимо них проносили всевышнего. Балдахин отбрасывал тень на священника — благостную тень в тех золотистых лучах, которыми искрились бриллианты изнутри дарохранительницы. (Мама дарила бриллианты всякий раз, когда у нее рождался ребенок.) И рядом с оливковыми деревьями, пыльной выжженной тропой, плюмажами участников процессии, сверкающим золотом простота Пана — удивительное воздействие! — казалась более величественной, более трепетной.

Фройлан много раз сопровождал процессию, будучи мальчиком и юношей... Свеча нагревалась в руке. Всевышнего сопровождали одни мужчины. Женщины стояли на коленях по краям дороги, а придя в усадьбу, сооружали в просторном патио алтарь под балдахином, пока всевышний отдыхал какой-то миг в доме. И его мать готова была первой из сельских женщин преклонить колени и дать приют всего на несколько минут Тому, в кого беззаветно верила, кому скромно служила, потому что научилась этому с самого рождения, как научилась говорить, улыбаться.

Фройлан видел материнские глаза, обращенные к нему: "Когда-нибудь ты займешь мое место". Но вряд ли он смог бы когда-нибудь поселиться с Агатой в Махада-ла-Реал, идти вместе с процессией по утрамбованной дороге и нести носилки. Разве что его младший брат Себас.

(Себастьян собирается жениться на дочери Анхелиты. В свое время мама, очевидно, прочила ее в жены мне.)

Папа хотел произвести раздел имущества. Он никогда не говорил об этом с ним, но понял, что отец принял окончательное решение оставить имение младшему сыну. Мама не одобряла такого нарушения правовых норм.

"Да, мама с Агатой никогда не поймут друг друга. Они всегда будут сохранять между собой дистанцию, потому что обе любят меня. Их связывает любовь ко мне, но между ними нет общих точек соприкосновения. Их специально не создашь. В душе каждая из них защищается. Мама, наверное, думает, что если мне нравится Агата и я ее люблю, то это направлено против нее. И Агата рассуждает точно так же..."

Фройлан улыбнулся. Агата была его благом. Его настоящим сокровищем.

"А девочки... Девочки будут жить".

Он подумал о Вентуре, о дедушке, который только что умер, так и не увидев внучек.

Бедняга! Они могли бы подружиться. Что-то подсказывало ему, что Вентура и он могли бы поладить между собой.

Теперь уже поздно.

И вот Агата собралась пойти туда. Делая над собой усилие. Он это знал. Но на сей раз, может быть первый и последний, не намеревался избавлять ее от страданий, отступать, ибо не хотел, чтобы Агата переживала потом еще и от того, что не пришла проститься с телом покойного, а это уже само по себе значило бы молча простить и признать его отцовство.

Мысль о том, что его дочери сказали, будто он умер, должна была убить его при жизни. Он так и носил бы в себе этот печальный труп.

Но это было бы лучше, чем узнать теперь, что пришло время, когда Агата узнала правду — вернее, полуправду — от Эсперансы. В ту же минуту, повинуясь внутреннему зову, он неистово захотел не быть похороненным навечно. "Мертвый. Мертвый. Уж лучше мертвый".

XII

Половина первого. Полдень. Полдень в квартале Латина, на улице Десампарадос.

Короткая, неровная улица, ни просторная, ни тесная, мощенная каменными плитами во всю ширину, вполне достаточная для того, чтобы поодиночке идти навстречу приключениям или опасностям. Или вдвоем, тесно прильнув друг к другу, как хорошо пригнанные полы запахнутого плаща. Вдоль улицы тянется канавка из прочно утрамбованных в землю камней, со стоком, выложенным плитками посредине. По улице Десампарадос никогда не смог бы проехать автобус, а если какому-нибудь грузовику и вздумалось бы решиться на подобную авантюру, то его гигантские толстые колеса тут же вздыбились бы. Ребятишкам, которые смотрят на него, спрятавшись в подъездах, эти колеса действительно кажутся гигантскими, поскольку улица не предназначена для движения транспорта.

Древняя спокойная улица, с присущими ей горделивой скромностью и возвышенной простотой. Дома с короткими навесами под покровом изогнутых черепиц и каморками привратников. Таинственная, укромная, удивительно молодая улица, которую не успели затоптать.

Поскольку она слишком коротка — сразу же обрывается, и непонятно, то ли кончается, то ли поворачивает, — здесь живет мало народа, и, вероятно, именно поэтому про нее можно было бы сказать, что тут умирает меньше людей, чем на любой другой улице, хотя детей рождается на свет столько же. Все жители принимают участие в ее жизни, во всех ее происшествиях.

Эта мадридская улица находится всего в нескольких шагах от Королевского Дворца, который прекрасно обозревается сверху среди зелени парков с тисовыми деревьями, туей и серебристыми тополями, рядом с небольшой площадью Санта-Мария-ла-Реал на пути к Виадуку и к улице Дон-Педро.

К улице Десампарадос имеются два подхода.

Справа туда ведет крутая лестница по семь ступеней в пролете, которая наверху круто изгибается над рощицей и газонами Байлена. В углу улицы возвышается старый, проржавленный фонарь с жарким, зеленоватым газовым пламенем. Чудесное, таинственное, трепетное, продолговатое пламя над улицей светится, словно неусыпный маяк.

И совсем как артерия от организма от улицы Десампарадос идет вниз улица Канонигас, которая, минуя перекрестки, устремляется к другой лазейке. Двери домов выходят на улицу Донселес. Надо только подняться по площади Ромалес, оставив в стороне приходскую церковь Сантьяго и улицу Лемос, слегка поднимаясь — едва-едва ощущая подъем при ходьбе, поскольку с этой стороны он пологий и широкий. Среди старых кварталов и убогих домишек с проржавелыми брусьями балконов, возвышаясь или опираясь на эти домишки, стоят два солидных дома с каменными колоннами по краям подъезда, выложенного гравием. С самой вершины улицы Донселес видны церковь на улице Сакраменто, маленькая площадь Санта-Мария-ла-Реал, старые дома в глубине извилистых улиц.

Справа улица Донселес сливается с улицей Десампарадос, которая тут же обрывается на спуске. И делает это самым элегантным образом — благодаря лестнице с пролетами и балюстрадой, по краям которой растут серебристые тополя, туя, кедровые деревья. Вдали за зеленым Кампо-де-Моро, с его густой ветвистой растительностью, раскрывается суровый, дикий пейзаж с бесплодной, пустынной, желтоватой пересохшей землей. Новая автострада отделяет район Эстремадуры от строений ярмарки Дель-Кампос с ее провинциально-городским пейзажем, устремляющимся ввысь в ночи. Справа от нее на горизонте буро-зеленые заросли Ретамарес с его охотничьими угодьями и коптильней в глубине. А чуть ниже прохладная и густая зелень Каса-дель-Кампо. Северный вокзал. Боковые очертания горных хребтов Вильяльбы, Эскориала... Слева от автострады, на линии горизонта — Куатро-Вьентос. А немного ближе — кипарисы среди мраморных гробниц древнего Сакраментала.

Но те, кто живет на улице Десампарадос, уже не замечают отсюда этой части Мадрида. В домах есть подвалы, куда проникает дневной свет сквозь зарешеченные проемы на тротуаре. Здесь обитают спокойные, мирные люди. Но время от времени молодежь будоражит привычный покой улицы своей непокорностью или страстями. И тогда жители с присущими каждому темпераментом и эмоцией наблюдают за теми, кто нарушил устоявшийся здесь извечный покой. В нижней части улицы нет никаких торговых точек, кроме угольного ларька, сапожной мастерской в подъезде и пекарни на улице Канонигас. Им здесь негде расположиться. Торговцы пристроились по другую сторону домов — в основном тех же, но уже выходящих на улицы с иными названиями.