Леонид Гартунг - Алеша, Алексей… Страница 26

— Покрой олифой.

Грунтовку, покраску он терпеть не мог и всегда поручал кому-нибудь. И я понимал его — при покраске исчезала красота дерева, тонкая игра его природных слоев. В покрашенной вещи уже нельзя было узнать мастера.

Да, у Трагелева я различал два лица: одно — самозабвенного мастера, художника своего дела, другое — маленького жадного человечка.

А временами на него нападала тоска. Тогда он работал, как одержимый, замыкался в себе, тайком утирал слезы, набегавшие на глаза, и грубо пресекал всякую попытку посочувствовать ему.

К Бекасу и Морячку он относился снисходительно — все прощал им. Однажды я понял — почему. Трагелев сказал:

— Что с них возьмешь? Может быть, и мои где-нибудь бедствуют среди чужих.

Как-то раз он, потный, вышел покурить в холодный коридор около кладовой.

— Смотрите, простудитесь, — заметил проходящий мимо Домрачев.

— Ну и что? — спросил старик.

Домрачев остановился:

— Схватите воспаление легких. Это не шутка в вашем возрасте.

— Вы думаете, мне очень хочется жить? — серьезно проговорил Трагелев. — Или кто-нибудь пожалеет, если Трагелев сыграет в ящик? Никому я теперь не нужен. Живу потому, что люди живут, так сказать, за компанию…

Вздохнул, кинул окурок на пол, растер подошвой сапога:

— Все знаю и все понимаю. Мы обязаны жить. И не хотим, а обязаны.

— Вот кончится война, — сказал Домрачев.

— Это верно, — кивнул Трагелев. — Все имеет конец… А вот он… — Старик показал в сторону кладовщика. — Он уверяет, что видел Мишу и Симу мертвыми… Но я не верю. Была ночь, он мог плохо видеть. И я, старый дурак, все жду. Как можно не ждать?

13

Домрачев вызвал меня к себе. Усадил против письменного стола:

— Вот что, Алексей…

Я понял, что предстоит нечто необычное — до сих пор Домрачев меня полным именем не звал.

— Ты комсомолец?

— Да.

— Поэтому и говорю с тобой с первым. Есть дело наипервейшей важности. Сейчас отправляйтесь на склад Томторга и возьмите там пятидесятимиллиметровые плахи… Я уже договорился. Сколько? На месте сами увидите. Отнесите их на улицу Красный Пожарник. Вот адрес.

Он протянул бумажку.

— Возьмешь в помощь Степана и Колю. Спросите, где живут Мурашовы и другие эвакуированные женщины. Я там был вчера. Плохо им, они живут в подвале. Нужно срочно настелить полы. Представляешь объем работы?

— Примерно, — солидно ответил я, хотя никогда не стелил полов.

— Инструмент отсюда возьмете. Значит, договорились? Будет сделано?

— Будет.

— Теперь позови товарищей. Если они заартачатся, постарайся повлиять на них.

Пришли Бекас и Морячок. Домрачев пояснил им, в чем будет заключаться работа.

— Насчет плах не совсем понятно, — прервал Домрачева Бекас. — На чем мы их повезем?

— Я уже сказал — не повезете, а понесете.

— На себе?

— Никакого другого транспорта нет.

— Я не ишак, — вспылил Бекас.

Но Домрачев не стал спорить, он только потряс головой несколько дольше обычного.

— Товарищ Домрачев, — вмешался я, — если Степан не хочет, полы настелем мы с Колей.

— Вот и ладно, — согласился он. — Стало быть, решено: ты иди в цех. Полы настелют Алексей и Коля.

— Это далеко? — спросил Морячок.

— Порядочно. Вероятно, весь сегодняшний день уйдет на доставку плах.

Домрачев улыбнулся:

— Что поделаешь, ребята? Пытался я достать лошадь, но они все на развозке хлеба по магазинам. Давайте договоримся так: один раз сходите, отнесете, а если увидите, что непосильно, придете, скажете — будем искать выход… Но полы настелить надо. Эх, да чего говорить — сами увидите.

Бекас отказался от работы, а на склад все-таки пошел. Здесь мы вытащили из-под снега обледенелые плахи, взвалили их на плечи и пошли. Каждый взял по одной.

Ветер бил в лицо, заставлял останавливаться. Это не очень весело, когда встречный ветер и мороз градусов сорок. Ветер резал лицо, словно осколками стекла. Брови покрывались инеем, а к спине прилипала мокрая от пота рубашка. Прошли Каменный мост, свернули на Обруб, дальше по Крестьянской. Бекас шел позади и матерился. Всходило солнце. Над крышами летели обрывки розового дыма.

Говорят, я сильный. Ни черта они не понимают. Я вовсе не сильный, но когда трудно, на меня нападает злость. Я сказал Бекасу: «Что, кишка тонка? А сам на фронт просился! Что, думаешь, там легче?»

Перед подъемом в гору, когда остановились отдохнуть и покурить, Бекас кинул свою плаху в снег и сказал мне с насмешкой:

— А ты, оказывается, сознательный.

— Иди ты… — обозлился я.

В конце концов, пусть говорит что угодно, а я буду таким, каким считаю нужным.

По записочке Домрачева нашли нужный дом и подвал, о котором он говорил. До войны здесь, конечно, никто не жил. Помещение, вероятно, использовалось как склад угля или дров. Штук двенадцать половых плах кто-то успел уже отодрать и унести. В результате посреди комнаты зияла черная сырая яма. Люди жили на уцелевшей части пола. Тут была сложена печь с плитой. Построили ее, должно быть, совсем недавно, потому что печь стояла небеленая, даже не затертая глиной. От нее исходило слабое тепло. На ржавой чугунной плите, сбившись в кучу, жались друг к другу трое ребятишек лет по пяти: две девочки и мальчик. Грязные, сопливые, они смотрели на нас, как маленькие звереныши, старательно кутаясь в старое зеленое одеяло.

— Вы откуда, ребята? — спросил я.

Вместо ответа они только испуганно посмотрели на меня.

Позже я узнал, что они из Белоруссии, и не могли понять, что я их спрашивал.

Во всей комнате не было никаких вещей, кроме двух-трех матрасов и каких-то узлов в углу. Да еще на подоконнике заледеневшего окна стояла алюминиевая посуда: несколько тарелок и кастрюля.

Мы сели на пол. Огляделись.

— Вот чертова жизнь, — сплюнул Морячок. — Даже ребятишек угостить нечем. Не табаком же.

— А до чего хитрый мужик Домрачев, — возмутился Бекас. — Сходите, говорит, разочек… Неужели не мог лошадь добыть? Я бы украл, а лошадь была. Ну, айдате. Расселись, как дома.

После того, что мы увидели, глупо было обсуждать, сколько раз придется сходить за плахами. Только вышли из ворот, как Бекас сказал:

— Вы идите. Я догоню.

«Неужели смоется?» — подумал я. Но вскоре он появился с санками.

— Где взял? — поинтересовался я.

— Валялись тут… бесхозные.

Бекас разбежался, лег грудью на санки и помчался вниз с горы. В этот момент я подумал, что Бекасу с его больным сердцем нельзя делать такие резкие движения. Он может умереть. Но ничего не случилось.

— Зачем тебе санки? — спросил я, когда мы снова поравнялись с ним.

— Как зачем? Кататься.

Что придумал Бекас, мы поняли позже, когда он забежал на комбинат и взял вторые санки. Оказывается, черепок у него работал на все сто. С двумя санками мы пришли на склад. Один конец плахи мы клали на одни санки, другой — на другие. Так мы сразу нагрузили восемь штук. То есть захватили сразу все плахи, какие нам были нужны.

Заехали на комбинат, взяли топор, рубанки, ножовку, молоток, гвозди. Бекас опять отстал.

— Везите потихоньку. Я сейчас.

Догнал он нас почти у Каменного моста, вынул из-за пазухи хлеб и диск замороженного молока.

— Это откуда?

— С базара.

— Купил? — лукаво усмехнулся Морячок.

— А как же… Один там разорался — так пришлось ему нервы в порядок привести. У самого целый мешок молока, а ребятишкам один круг жалко.

Дальше все шло без происшествий. Примерили плахи на месте. Одна оказалась даже лишней. Бекас предложил сделать из нее две скамейки. Пока мы работали, Морячок кормил ребятишек. Сходил к соседям, согрел молоко, вылил его в кастрюлю, накрошил туда хлеба. Получилась отличная тюря. Ребятишки, хотя и не понимали по-русски, сразу догадались, что их собираются кормить. Не слезая с теплой печки, поели тюрю. А Морячок следил за ними, пытался установить порядок.

— Ну, вы, девчонки, дайте зачерпнуть и пацану. А то всю миску отберу.

Наевшись, дети опять закутались в одеяло и уснули.

Работали мы неумело и, должно быть, бестолково. Руководил всей работой я, потому что однажды в детстве видел, как плотники перестилали у соседей полы. У них, я помню, получалось неплохо. А у нас не клеилось то одно, то другое.

Самым трудным оказалось прибить плахи к лагам. Лаги были старые, гнилые и никак не хотели держать гвозди. По-настоящему, надо бы менять лаги на новые, но на это мы не решились. В конце концов у нас кое-что получилось. Главное, посреди комнаты не зияла дыра и сразу стало теплее. Работу кончали при коптилке.

Часов в семь вечера пришли с работы женщины и раскудахтались:

— До чего ж вы молодцы, ребята! Дай вам бог здоровья! Так бы и расцеловали вас!

Таких бурных выражений благодарности мы не ожидали и, что самое смешное, мы и впрямь чувствовали себя молодцами, как будто совершили подвиг. Катя по-мужски пожала мне руку.