Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь Страница 26

— Скажу. Только ты мне сперва пообещай: если сказка стоящая, то и ты мою просьбу выполнишь.

— Ты что, сопливый, шантажировать меня надумал? — вид и лицо Старшего Лиса не предвещали ничего хорошего. Однако Мокрый, вопреки всему, не дрогнул.

— Нет, я того слова не знаю. Я торгуюсь. Продать ту сказку хочу.

— Ну ладно, — Лис усмехнулся, остывая. В самом деле, по законам того мира, где они живут, Мокрый ведёт себя правильно. Всё покупается и всё продаётся. Не он так устроил, чего ж на него за это наезжать? — Покажи товар, там решим.

— Ну так что, если товар стоящий, уважишь просьбу-то? — мальчик упрямо стоял на своём.

— Говори просьбу, — сообразил Старший Лис.

— Позволь Кролику вернуться. Пропадёт он. Сядет на наркоту, сдохнет быстро. У него же папаня наркот был…

— Не знал. Так он же и так… — Генка скрывал это даже от себя, но где-то в глубине души был рад, что Мокрый просит за Братца Кролика.

— Не, он не сидит. Не сидит, я знаю. Он правду говорил, компанию поддержать, чтоб за своего, и ещё раз позвали. А колёса — это он нам с Вонючкой принёс, побаловаться. Дают задарма, кто ж не возьмёт? А сам он — нет, только травку или марафет редко, когда угостят, он же понимает, что ему нельзя, он же сын наркота…

— Да и вяжется он со всякой швалью. Кенты, друганы… Даёт им… Пусть бы при них и жил…

— При них он сдохнет, ты ж сам знаешь. Что им Братец Кролик? А что даёт, так это ж он бабки на сеструх зарабатывает, не себе ж, всё туда несёт…

— На сеструх?

— Ну. У него в посёлке мамка пьяница и две сеструхи маленькие. Одной пять, другой три годика. Он мамке-то денег не даёт, всё одно пропьёт, а сеструхам еду покупает, шмотки, игрушки… И бабке-соседке оставляет, чтоб она их кормила, когда мамка в запое себя забудет. Это не брехня, я знаю, я сам с ним туда ходил, всё как есть видал. И Вонючка видал, у него спроси, коли мне не веришь… С наших-то дел всё в общий котёл идёт, а то, что он на стороне заработает, — туда.

— Я не знал, — снова сказал Генка и надолго задумался. — Ладно, говори свою сказку…

Мокрый истолковал молчание Старшего Лиса в свою пользу и не стал больше ломаться.

— Мы тут намедни с питерскими в поезде разбор имели, — начал Мокрый. — Два пацана, две мочалки. Маленькие ещё. Когда мы в вагон вошли, пацаны писали что-то, вроде задачки школьные решали, а девчонки балаболили промеж собой. И вот одна другой говорит: «Аи сказала… Аи думает… А что Аи скажет?» — Вот я и подумал: нашего-то Вилли раньше Уи звали… А сеструху его, которую мы ищем, — как? Не Аи ли? Больно уж имя чудное. На слух ложится…

— Так зачем же вы, идиоты, в драку-то с ними полезли?! — не сдержавшись, заорал Генка. — Надо ж было расспросить их осторожно или хоть подслушать! Проследить, куда едут! Узнать, откуда едут! Хоть билеты у них отобрать. Имена-фамилии по тетрадкам узнать, где учатся…

— Да мы и хотели, — Мокрый смущённо шмыгнул носом. — Вот как ты говоришь. Так и думали. Но как-то так всё получилось… Менты поездные пришли, пришлось тикать…

— Идиоты! Ублюдки кретинские! Придурки недоделанные!.. — некоторое время Старший Лис, который вообще-то не любил матюгов и других ругательств, выпускал пар. Мокрый стоял перед ним и глядел в пол. Наконец Генка более-менее успокоился. — Значит, так. Найдите мне этих ребят, хоть из-под земли достаньте. В лицо вы их видели, у ментов их имена-фамилии наверняка остались. В общем, как хотите, так и делайте, а чтоб нашли. Найдёшь — пусть Кролик обратно возвертается. Но чтоб без фокусов.

На крыльце Мокрого ждал Шатун. Молча протянул раскуренную папиросу, заглянул в лицо.

— То самое, — уныло протянул Мокрый и длинно, замысловато выругался. Шатун восхищённо закатил глаза. Сам он ругался просто, по-деревенски. — Найди, говорит, хоть из-под земли. Фамилии, говорит, надо было узнать… Школу, тетрадки… Тогда Братца Кролика назад можно… В ментовке, грит, знают. А что у меня в ментовке — сват, брат?

— Мокрый, а ведь я книжку-то и тетрадку ихнюю забрал. Когда все побегли, я схватил и тоже побег, — вдруг сказал Шатун. — Хорошая книжка. Очень интересная. Про привидение на болоте, как оно детей жрало. Жуть!

— Где?! — Мокрый не сразу уловил смысл слов Шатуна, слушал вполуха, курил. Когда понял, подскочил на сырой ступеньке. — Где она?!

— Книжка-то? Её щас Буряк читает. Я-то сам плохо могу, медленно, он мне и Косому обещал сегодня вечером почитать…

— Тетрадка где?!

— А! Тетрадка? Тетрадка валяется где-то. Я её заодно прихватил. Вроде Герасим взял… Я отдал — мне на что? Я писем никому не пишу…

Мокрый вскочил и рысцой побежал к бане, раздумывая на ходу, как будет объяснять Герасиму про тетрадку и, главное, как разберёт его ответ.

— Сёмка, ты мне помочь можешь? — Ёська смотрел на мальчика снизу вверх. — Если не можешь, тоже ничего, только ты сразу скажи. Чтоб я не ждал.

— Скажу. Если ты скажешь, чего тебе надо, — Сёмка уже уяснил для себя положение дел в бригаде. Главный — Старший Лис, человек странный и жестокий, но им, в свою очередь, как хочет вертит Младший Лис — рыхлый, пухлый, бесцветный, но вроде бы не озверевший, как Старший, и по своим годам умный. В результате получается, что подстраиваться надо под Младшего. Большой Лис — не в счёт, но злить его тоже не следует. Хотя он, кажется, и злиться-то не умеет. Это Сёмка хорошо понимает, у него у самого дома Люша такая…

— Шатун говорил, ты можешь скрываться так, что даже зверь не увидит…

— Зверь — увидит. А не увидит, так услышит или унюхает. На то он и зверь. Есть способы, как нюх сбить, но это когда по следу идут…

— Мне звери не нужны, Сёмка. Я ж не охотник. Мне вот что нужно: сможешь ты за Вилли проследить так, чтоб он не догадался, что ты за ним идёшь?

— Вилли — это тонкий такой, разговаривает культурно?

— Ну да! — Ёська вроде бы удивился, как можно не отличить Вилли от остальных. Для Сёмки же из посёлка Петров Ключ — все они в диковину.

— Так ты же с ним корешишься вроде. Чего ж следить? Не доверяешь? Ты или брат твой? — всё это следовало выяснить заранее, чтоб не напороться потом.

— Не, Генка не знает, что я тебя прошу. Это я сам. Понимаешь, он иногда уходит куда-то. Один. Потихоньку. И возвращается один. А куда ему идти, если, как он говорит, у него никого здесь нет и ничего он не помнит? Была как бы сестра, и та куда-то затерялась. Куда ж он ходит-то? В городе его никто из наших не видел, а он же приметный…

— Чудно! — удивился Сёмка. Чужие истории в бригаде не рассказывали, сам Сёмка с любопытством не лез и про Вилли слышал в первый раз. — Так-таки ничего не помнит? По башке, что ли, стукнули?

— Может, и стукнули, — неопределённо отозвался Ёська. — Так чего, берёшься проследить-то?

— А как я узнаю, когда он двинет-то? Или у него, как у автобуса, расписание?

— Я тебе скажу. Он же меня одного предупреждает: пошёл, мол, погуляю. Приду тогда-то.

— Ну ладно, пойду я за ним. А дальше?

— А дальше — ничего. Посмотришь, куда он ходит, и обратно придёшь. Мне скажешь.

— А ты — брату?

— Не, я Генке не скажу. Кто его знает, что он решит. Ты не думай, я Генке не всё докладываю. Я — своей головой решаю.

— Ну, старший же братан…

— Это конечно. Но Генка… Понимаешь, он слишком несчастный…

— Несчастный? Это как? — удивился Сёмка. Никогда в жизни ему не приходилось мыслить такими категориями. Но пухлый Ёська явно был с ними накоротке, и этим следовало воспользоваться. В конце концов, разве, уходя из дому, не утешал себя Сёмка: мир, мол, посмотрю… — Ладно, он такой. А счастливый — кто? У кого денег много?

— Не, — Ёська помотал большой круглой головой. — У нас раньше много денег было. Очень. Просто завались. А счастья всё равно не было.

— Ну и где ж оно тогда? Может, и нет его вовсе? — Сёмка даже закашлялся от глубины собственного философского предположения. — Может, придумали, чтоб жить красивше было?

— Не зна-аю, — Ёська задумался. — Мне кажется, что счастье все-таки есть. Обязательно. Где-нибудь.

— Ага. Есть. Хорошо там, где нас нет, — вспомнил Сёмка бабкину приговорку и засмеялся.

— Так ты, Сёмка, проследишь за Вилли-то или как? — вернулся Ёська к вопросу, интересовавшему его явно больше, чем природа и расположение человеческого счастья.

— Ладно, прослежу, — вздохнул Сёмка. Он бы ещё о счастье поговорил.

— Вот здорово! — возбуждённо воскликнул Ёська и слегка подпрыгнул, пытаясь говорить Сёмке прямо в ухо. — Я думаю, он как раз сегодня пойдёт. К вечеру, как стемнеет. Ты не уходи никуда, ладно? Я сразу к тебе прибегу — скажу. Хорошо? И не говори никому, я не хочу… Или чтоб Генка выяснять стал…

— Да ладно, ладно, кому мне говорить-то, — ухмыльнулся Сёмка. — Я ж новый у вас…

Ёська сидел на полу, обхватив руками колени, и смотрел, как пляшут в печке оранжевые язычки. Коврик привалился к его боку и тоже глядел на огонь. В угольных глазах Коврика и на его розовом языке отражалось пламя. За Ёськиной спиной пацаны играли в очко. Буряк почему-то всё время выигрывал. Остальные подозревали его в мухлёвке, но никак не могли поймать и потому злились. Обстановка постепенно накалялась.