Антон Понизовский - Обращение в слух Страница 27

— Однако довольно жестокая реакция, не находите? — ласково спросил Белявский.

— А жизнь вообще жестокая, — сообщила Лёля. — И грязная. И опасная, ага. И насилие. И разврат, между прочим... И что? Ну да, можно залезть в пробирку, в Швейцарию, и в пробирке прожить... Или в церкви всю жизнь свечки какие-то переставлять... Только нафиг?!

— О-го! Вот так Энигма! — расхохотался Белявский. — Встряхну-ула...

Федя смотрел на какой-то перекосившийся или наискосок прилипший предмет, с неосознанным желанием что-то исправить, вернуть на место или, наоборот, оторвать — пока вдруг не понял, что смотрит на прямоугольную Лёлину татуировку. Она была нанесена наискось и похожа на перевернувшуюся клипсу, или полустёршийся пластырь, или, может быть, выбившийся угол воротника или лоскут одежды...

Федя испытывал странное чувство, вроде какого-то внутреннего головокружения. Он смутно чувствовал некую правду в том, что говорила Лёля, и даже в том, что говорил Белявский про «грязную бабу» и негритянку... но в то же время чувствовал и неправду тоже, неравновесие, кривизну. С того момента, как Лёля сказала, что раздевалась в каком-то баре, у него внутри что-то будто перекосилось — и никак не вставало на место.

— А что, вы знаете... — от души отсмеявшись, Дмитрий Всеволодович даже вытер глаза. — Вы знаете, уважаемые культурологи, всё это оказывается забавно... Не знаю, как вы, — а я готов продолжать. Интересно, куда это всё может выплыть. «В пробирке», «свечки»... браво. Но всё же к Швейцарии, — наклонился он к Лёле, — к Швейцарии вы присмотрйтесь. Вершина Европы. Хайтек. Чистый воздух. Сноуборд, опять же... в любую минуту... Ну? Движемся дальше?

VII.

Повесть о трех мужьях, или Неоконченная симфония. Первый муж

Не-не-не! Я не пью кофе никогда. Ни-ко-гда. Оно мне неинтересно. Потому что у меня давление. Водички нальёте, потому что могут быть всякие нервы, потрясения... Немножко... хватит.

Нас всего было в семье пять человек. Братьев, сестёр. Я была третьим ребёнком, ни сюда, ни туда. Меня не любили. Нет. Не любили.

Детство прошло в деревне: гуси-утки, огород, луговина, коровы, свиньи, кукуруза, я ходила с отцом, с матерью, с бабушкой на поле, складывали вот на такие... вы не знаете, что это такое... не знаю, как сказать: дуги такие гнулися, перетя-гывались верёвкой и — они были широкие, чтобы побольше наложить... в общем, как носилки большие — носили.

Домик был шесть на четыре — кухня и комната. А жили — вот считайте: бабушка, отец, мать, отцова сестра, ещё сестра, обеих сестёр два сына, значит, это двоюродные наши братья, теперь жила с нами бабушкина тётка, а нам уж кто она доводилась, я даже толком не знаю... так. Теперь приезжал тёти-Танин муж — и нас пятеро, правильно? Девять и пять — и вот мы все жили. На кухне была кровать и в комнате кровать, а мы, дети, спали на полу. Матрасов в то время не было, но было чего-то мягкое... а! вот чего: перина была. Держали своих гусей, кур, и набивали большие перины. Стелили на пол. Так было нам удобнее, потому что места надо было много. Так что вот семья-то большая, а толку...

В шестьдесят седьмом году приехала отцова сестра из города Купинска, говорит маме: «Давай я кого-то из девчонок — Галю или Валю — заберу к себе». Потому что у неё родился сын. Говорит: «Будет у меня ходить в школу — и за ребёнком. Я буду работать (там как-то посменно), и, значит, будет у меня в городе всё-таки жить, не в деревне, и будет лучше». Я помню, как я хотела поехать. Я очень хотела. Но она сказала: «Нет, Галину я не возьму, она строптивая. А Валя — она поспокойней, я её возьму с собой».

Уехали. Ну, а потом жизнь пошла так, что тётка была очень... ну, в общем, жестокая, жёсткая: любила сама погулять, отдохнуть для себя... А Валя детей двоих ей воспитала. Но домой она побоялась сказать, что ей плохо жилося там: никогда не сказала.

И случился вот такой случай. На краю улицы жила женщина пенсионного возраста. К ней приехала сноха с-под Москвы, отсюда, с Успенского. Приехала и говорит: «Вот, у меня сестра, её сын разошёлся с женой, и мы хотели бы найти хорошую девочку. А то чего, — говорит, — Витька-то наш болтается сюда-туда...» А она ей говорит, эта пожилая женщина: «Так у нас здесь по улице живёт семья — там такая девочка замечательная. Съездили бы посмотрели — понравится, так и забрали бы». Но мы этого ничего не знали, конечно.

И перед Новым годом эта Валя, сестра, как раз приехала к нам. К родителям на Новый год. Тридцать первого декабря прибегают к нам с фермы — телефонов в домах же не было: позвонили на ферму, сказали, чтоб Валя срочно вернулася в Купинск. Чего такое, не знаем. Она поехала.

Вышла с поезда — её встречают: «Здрасьте-здрасьте. А мы вот приехали познакомиться с тобой. Вот молодой человек, знакомьтесь — это Витя». Она: «Я Валя...»

Прям возле поезда, прям у перрона!

Пришли домой, стол накрытый стоит. Ну, и Витькина мать или тётка ей говорит: «Нам сказали, что ты хорошая девочка, и не хочешь ли ты выйти замуж?» Да, вот так, в первый вечер!

Она говорит: «Как так вы приехали „замуж", я ничего не знаю, и не имею я никакого понятия...» Они: «Мы приехали за тобой».

Она говорит: «Ну, вы приехали, хорошо, но у меня, во-первых, есть родители, и тётка есть, у которой я живу и детей воспитываю...»

А мы-то в деревне у себя сидим ничего не знаем. Второго января — я помню как сейчас: вытащили банки трёхлитровые — мыть банки, чтобы к лету готовиться, консервацию делать: огурцы, помидоры... Такая гора банок, вдруг дверь открывается — женщина во-от с такыми г'рудями и с песцами на плечах... У нас глаза на лоб. И ещё тётенька зашла — во-от такая тоже: «Здрасьте-здрасьте». «Вы кто?»

«Мы вот приехали — и Валентину Тарасовну с собой привезли».

«Валь, кто это такие?»

«Да вот, приехали познакомить...»

Она потом мне созналась. Ни любви у них не было... ну какое там, за один день? Ни отношений никаких, ничего — это ж просто вот человек с поезда вышел: «Здрасьте-здрасьте, давай поженимся». Тем более он старше от неё на восемь лет.

Она мне говорит: «Я подумала посидела, подумала... и я сказала „да"».

Я говорю: «Валь, зачем?!»

«Я подумала, — говорит, — ну вот, я воспитываю чужих детей... Чем чужих-то воспитывать, так уж лучше своих».

И они тоже за эти дни её обработали: мол, поедешь в Москву... А что он женат был, не сказали. Он же был женат, Витя-то, и развёлся. Они втихую от нас это скрыли.

Отец... отец всё-таки её любил очень сильно. Он сказал: «Если она согласна, то я не против. Но всё равно должны посидеть родные и близкие, погулять». И сказал: «Свадьбу сыграем здесь, какую мы можем».

Не вечерок, а была свадьба днём: но без платья и без фаты, потому что не было же никакой подготовленности. Приданое всё собрали, какое чего было, и они десятого января уехали уже в Москву.

Ну и вот так она стала жить, прижила двух детей.

Свекровь у неё работала в Горках-десять директором магазина. Жила хорошо, зажиточно, имела деньги. Внучку очень любила. Как заработная плата — она ехала в ресторан с ребёнком, кормила её чёрной икрой, красной икрой, бутербродами... Бабушка с внучкой. Кормила всем-всем на свете: и мороженое, и на карусели, и посвящала ей целый день. Это было действительно так.

Но моя сестра была рабыня-изаура настоящая. К чему её допускали? Свекровь взяла в магазин сначала уборщицей — помыла полы, убралася; потом: у тебя дети? Иди к детям, как говорится. И вот она убиралась, стирала, работала, а счастья и, как сказать, мужской ласки — она не видела.

Родила второго ребёнка... Но ведь ребёнка родить — это же не говорит о том, что счастлив человек. Вот я имею ребёнка — и я не знаю, что такое любовь, прожив свои годы.

Замуж я выходила не по любви. Я свекрови понравилась как хозяйка, как умелые руки. Я работала в столовой, в депо. Работала поваром. А она убирала столы. Ну, кухонной рабочей. И, как я деловая и всё умею, она меня пригласила к себе домой — помочь порубить ей капусту. Я приехала — познакомилися с её сыном. И вот с этого момента завязалося у нас с её сыном, как говорится... ну, отношения...

То есть всё-таки вы влюбились?

Нет! Нет! Это просто была обычная жизнь двух людей — невлюблённых. С ноября месяца я у них стала жить — ноябрь и декабрь. Но замуж он мне не предлагал.

А свекровь в январе, в первых числах где-то уже, говорит: «Неудобно, — мол, — от соседей. Сходите подайте заявление. Ну, для приличия. Чтобы не было этих всех разговоров...»

Мы подали заявление.

Вы говорите «обычная жизнь двух людей». Вы имеете в виду, вы не были расписаны, но жили как муж с женой?

Что вы! Что вы! Да мы не знали этого ничего! Я жила у них в доме. Я замуж-то выходила — думала, что поцелуешься, и дети будут...

Вы два месяца жили у будущего мужа и считали, что поцелуетесь — дети будут?