Вильям Козлов - Солнце на стене Страница 27

Все живое снова зашевелилось, закопошилось. С неба на землю ринулись ласточки. Черно-белыми зигзагами заметались они над самыми лужами, хватая невидимых глазом мошек. Из скворечников на ветви высыпали и загалдели скворцы. Большая серая кошка сидела на крыльце и, умильно жмуря глаза, старательно умывалась.

Сашка Шуруп сидит на влажных досках и перебирает струны гитары. Белая челка слиплась. Сашка попал под дождь, рубаха и штаны мокрые. Наклонив набок голову, Сашка улыбается и негромко поет:

Снятся людям иногдаГолубые города.Кому Москва, кому Париж…

Я люблю слушать, когда он поет. Но сегодня Сашка поет не для меня. Он поглядывает на дверь. Там, в доме, Настя. Наконец-то все ее коровы благополучно отелились, и она снова живет в своем доме.

Я сижу рядом с Шурупом и листаю учебник «Древние государства Востока». Но книжная премудрость не лезет в голову. Воздух с запахами дождя и соснового бора распирает грудь. А тут еще неподалеку засвистел соловей. Солнце мирно опустилось за лес. Небо высокое и чистое. Свистит, щелкает соловей. Сашка кладет ладонь на струны.

— У него лучше получается, — говорит он.

Я не возражаю. Сашку я слышу часто, а вот соловья давно не слыхал. К речке спускается негустой кустарник, среди которого белеют несколько берез. Где-то в ветвях одной из них прячется соловей. Еще два или три соловья пробуют состязаться с ним, но скоро, посрамленные, умолкают.

На крыльцо выходит Настя в синем, горошком, платье. Я вспоминаю берег речки, баню и ее, рослую и статную, появившуюся в облаке горячего пара…

Сашка, прищурив глаза, долго смотрит на нее. Трогает струны и напевает:

Я в тебя не влюблен,Я букетов тебе не дарю,На крылечко твое, на окошко твое не смотрю,Я с тобой не ходил любоваться лунойИ нечаянных встреч не искал…

Настя садится на перила и задумчиво смотрит на клен, который ощупывает своими длинными ветвями крышу. Платье приподнялось, и видны ее круглые белые колени. Настя вышла босиком. Мизинец на левой ноге обвязан бинтом.

— Что тебе спеть, Настя? — спрашивает Сашка.

Она улыбается и говорит:

— Хочешь, спою?

Сашка гладит гитару и выжидающе смотрит на нее. Настя, задумчиво улыбаясь, к чему-то прислушивается, словно песня у нее внутри.

Отчего у нас в поселке у девчат переполох,Кто их поднял спозаранок,Кто их так встревожить мог?

Голос у нее густой, приятный. Сашка сразу же подобрал аккорды. Я с удовольствием слушаю Настю. Вот она умолкла и, взглянув на меня, засмеялась:

— Тебе на голову спускается паук.

Перекинула ноги через перила и соскочила в траву. Подошла и, касаясь лица полной грудью, стала перебирать мои волосы. Шуруп отвернулся и ударил сразу по всем струнам.

— Вот он, — сказала Настя, протягивая мне маленького паучка. Я подставил ладонь. Паучок забегал по ней.

— Что с ним делать? — спросил я.

— Съешь, — посоветовал Шуруп.

— Жди письма, — сказала Настя. — Такая примета.

Она все еще стояла рядом и смотрела на меня. Глаза у Насти светлые, брови густые. В глазах смех и грусть.

— Пошли спать, — сказал Шуруп. Он положил гитару на доски и уныло смотрел на нас.

— Тут разве заснешь, — сказал я.

Сашка положил гитару на плечо и пошел на сеновал. Немного погодя что-то грохнуло в стену. Это он в сердцах запустил ботинком.

— Ну чего ты, залетка, — певуче сказала Настя. — Иди спать, только гляди не проспи весну.

Сказала и легонько толкнула меня в грудь. Я поймал ее за руку и потянул к себе. Настя на мгновение прижалась ко мне, ее рыжие волосы мазнули по лицу. Я почувствовал, как крепко и горячо ее сильное тело. Она оттолкнула меня и взбежала на крыльцо.

— Настя! — позвал я.

На сеновале кашлянул Сашка.

— Спой еще, — попросил я.

Она остановилась на крыльце. Над кленом взошла луна. Колеблющаяся тень коснулась Настиного лица. Широкая голубоватая полоса перечеркнула ступеньки. Там, где лунный свет упал на платье, отчетливо обозначились горошины.

— Теперь его время петь, — сказала Настя и кивнула на рощу, где заливался соловей.

Она отступила в сени, и ее не стало видно. Я взбежал на крыльцо, шагнул в темноту и наткнулся на кадку с водой. Настя тихонько засмеялась и сказала:

— Соловьи всю ночь поют…

И, отворив дверь, исчезла в избе.

А полная луна все плывет по небу. И смутные тени порой набегают на ее сияющий лик.

Мерцает листва на березах. Тень от плетня косой решеткой опрокинулась на желтую тропинку. У калитки маячит чья-то фигура. Уж не Вася ли прикатил на велосипеде? Я долго вглядываюсь в лунный сумрак и наконец узнаю столб от ворот.

Мигают яркие звезды. Я смотрю на небо, ищу комету. Вот уже много-много лет я ищу среди небесных планет и светил свою комету. Хвостатая комета с малолетства занимает мое воображение. Много летает комет в межзвездном пространстве. А я вот до сих пор ни одной не видел. Видел, как звезды падают, видел спутники, а хвостатая ведьма-комета не показывается мне на глаза.

А соловью наплевать на небо и на звезды. Он, поди, их и не видит. Соловей свистит, щелкает, пускает звучные трели. То грустная его песня, то радостная. Соловей пленяет соловьиху. И удивляется: чего она ждет? Почему не откликается? Разве есть еще на свете соловей, который поет лучше…

— Андрей! — сквозь сон слышу я. Тихий и очень знакомый голос. Я открываю глаза и снова крепко закрываю. Нет, не может быть… Это мне снится.

— Проснись же, Андрей!

Я сажусь и тру кулаками глаза. В углу сопит Шуруп. Иногда он причмокивает. Дверь сеновала отворена. В дверном проеме темная фигура. Она не шевелится.

— Ты?! — говорю я.

Темная фигура отступила в тень. Схватив рубашку и штаны, я выскакиваю на двор. На мокрой лужайке голубое сияние. Это луна купается в туманной росе.

Оля стоит под яблоней и смотрит, как я поспешно одеваюсь. Она закутана в капроновый плащ, копна волос пронизана серебристым светом. Оля серьезная и грустная.

— Андрей, я к тебе по делу, — говорит она. — Увези меня, пожалуйста, в город, домой… Увези, Андрей!

— В город? — спрашиваю я. Спросонья я плохо соображаю.

— Заведи, пожалуйста, свою машину и увези… Ну, проснись же наконец! — говорит она.

— Я рад, что ты пришла, — говорю я. Подхожу к ней и крепко обнимаю за плечи.

— Где твоя машина? Здесь? — спрашивает она.

Такой растерянной я никогда ее не видел.

Я хочу ее поцеловать, но она отрицательно качает головой. Я не слушаю ее и еще крепче прижимаю к себе. Она молча вырывается и, разбрызгивая по лужайке голубые огоньки, бежит к калитке. Я смотрю ей вслед, а затем бросаюсь за ней, догоняю. Мы оба тяжело дышим. Впереди мерцает желтый огонек.

Это электрическая лампочка на столбе.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Ты очень внимательный, Андрей, — говорит она. — Ты обо всем спрашиваешь… Интересуешься. Зачем я тебя разбудила? Ты уж прости… Я очень соскучилась по своей мамочке. Иногда вдруг людей неудержимо тянет домой… Ты мужественный человек, Андрей, и тебя никогда к мамочке не тянет. Ты борешься с любыми невзгодами один на один. А я — девчонка. Слабый пол… Я даже могу заплакать, мне это ничего не стоит…

Она смеется надо мной, но это смех сквозь слезы. Опять чего-то я не понял.

Я так обрадовался, что она пришла. И вот снова в дураках. Она ушла в себя, как улитка в раковину.

— Ладно, — говорю я, — поехали… В город, в Париж — куда хочешь!

— Я раздумала, Андрей, — говорит она. — Я уже не хочу к мамочке… Я завтра буду сажать картофель. И ты будешь привозить его на своей машине.

Я хватаю ее за руку и тащу прочь от дома. В ворохе темных волос белеет лицо с большими, полными лунного блеска глазами.

— Отпусти меня сейчас же! — спокойно и холодно говорит она.

И я останавливаюсь. Она вырывает руку. Высокая, гибкая, с растрепавшимися волосами, стоит она напротив, и из-под распахнувшегося плаща белеют длинные красивые ноги.

— Я хочу спать, — устало говорит она.

Мы молча идем по дороге. Она впереди в туфлях. Я, немного отстав, босиком. Ноги зарываются в холодную пыль. У дома старухи она останавливается.

— Ты прости, что я тебя разбудила.

Я себя чувствую последним дураком.

— Какой ты смешной был, — говорит она, — когда прыгал на одной ноге по этой мокрой лужайке…

Она поднимается на скрипучее крыльцо. Дверь не заперта. Я стою под березой и чего-то жду. Хрипловатый петушиный крик выводит меня из мрачной задумчивости.

Я смотрю на небо — там, где должно взойти солнце, играют желтые зарницы. Скоро рассвет.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ