Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки Страница 27

Приехав в бассейн, мы переоделись и пошли тусоваться на бортике, ожидая, когда молодая тренерша в спортивном костюме назовет наши фамилии. Вова мрачно стоял метрах в двух от нашей компашки, выставив вперед одну ногу, сложив руки на волосатой груди и глядя, вернее, взирая на финишную сторону бассейна.

Плыли парами. Первыми были Абрамова и Авакумова. Наташка встала на тумбочку, а Нинка не торопясь спустилась по лесенке и взялась руками за поручень, упершись в стенку ногами. Прозвучал свисток. Наташка, подтверждая свой разряд, рыбкой нырнула в зеленоватую воду, вынырнула где-то на середине бассейна и под наши аплодисменты хорошим кролем мигом догребла оставшиеся метры. Нинка, не торопясь, как самоходная баржа, оттолкнулась ногами, комфортно легла на воду и, кое-как шерудя конечностями, тоже преодолела дистанцию.

Вова как-то напрягся, глядя на Наташкины экзерсисы, и даже нос его стал выражать беспокойство. Он сменил позу, поставив руки на пояс, и мы прыснули — Вова прикупил себе плавки шортиками, до талии (тогда такие не носили, ежели что). Картину дополняли коротко стриженая голова, волосатая грудь и нательный золотой крест размером с ладонь, висевший на столь же основательной цепи.

— Азаров и Амбарцумян! — провозгласила тренерша. Серега поскакал к тумбочке, а Вова к тренерше.

— Слюшай, а там (он показал пальцем на край бассейна) гылубако?

— Четыре с половиной метра, — авторитетно ответила тренерша, кивнув в сторону вышек.

Вова даже рот приоткрыл от возмущения.

— Ты… Ты эта… Женсчина, ты савсем сумашеччая, там же гылубако, я же утану!

— Да ладно вам, Амбарцумян, в случае чего вон — коллега спасет.

По противоположному бортику медленно и печально бродил мужик в плавках и с багром.

— Не. Как эта он меня сыпасет? Он же не дабежит! Ни за что не полэзу!

В том горном селе, где жил Вова, речка-то была. Но даже в самый свой полноводный период она если и поднималась до колена, то не каждый год. А в Узбекистане, где он служил, не любили не только лыжи, но и плаванье. Я так думаю.

Короче, пока мы преодолевали свои кровные пятьдесят метров, Вова в наполеоновской позе, опять сложив руки на груди, стоял посреди лягушатника. Там было хорошо, там глубина 90 сантиметров, и под присмотром дядьки с багром Вова прошел бассейн в гордом одиночестве аж три с половиной раза подряд. Пятьдесят метров были покорены, а про глубину чаши указаний не было.

Так что, как хотите, а лыжи, плаванье и химия Вове удались.

Глава сорок третья

Шпаргалки

Ах, институтские годы не зря называют лучшими в жизни — ты уже взрослый, тебе практически все можно, зато обязанностей — почти никаких: учись прилично, и никто не будет приставать к тебе с глупостями. А для этого нужно сдать экзамены. И почти все писали на эти экзамены шпаргалки. Я тоже писала, но не брала с собой — страшно было попалиться. Сейчас, когда нынешних студентов развратили мобильные телефоны с Интернетом, уже никто и не помнит, как они делались-то и каких стандартных видов были.

Начнем ликбез. Прошу любить и жаловать — шпаргалки.

На длинной ленте шириной три-четыре сантиметра студент писал то, что желал почитать во время экзамена, складывал это все гармошкой и надежно прятал. Каждый загиб был примерно по сантиметру, чтобы эту конструкцию — 4 × 2 — можно было спрятать в ладони.

Сдавали мы математику, курсе уже на втором. В маленькой-маленькой аудитории — преподавательский стол и три ряда парт по три штуки в каждой. Дело в том, что мой год обучения был кастрирован. То есть в нашей группе, например, было восемь девок и один юноша. А все потому, что всех остальных в том году забрали в армию. Из института. Феня такая была. То есть на год старше у всех была отсрочка, все учились как люди, поэтому даже возвратиться после армии в институт к нам было некому.

И вот сидим мы, пишем работу, а профессор Ярцев бегает вдоль доски, зорко вглядываясь в наши действия из-под кустистых бровей. И вдруг он замечает, что одна девушка на последней парте ведет себя подозрительно. Явно пользуется шпаргалкой. Он на цыпочках подходит к ней и дергает за конец бумажки. Бумажка серпантином взмывает в воздух, но не заканчивается, второй ее конец по-прежнему в кармане у обалдевшей студентки.

Ярцев хватается второй рукой за ленту посередине, дергает… Но лента опять не заканчивается. Профессор, заинтригованный, предлагает сделку: «Дотяну до доски — поставлю пятерку!»

Наши люди непобедимы; он мало того, что дотянул ее до доски, так еще и с полметра художественно свисало.

Надо заметить, что преподаватель у нас был человек честный, поставил пятерку, как и обещал.

Это вам не шпаргалки. Это качественно написанные ответы на все вопросы на листах формата А4. Нужно было только незаметно вытащить нужные листы, не перепутав вопросы. И места, конечно, эти бомбы занимали много — ну-ка, расположи на хрупком девичьем теле ответы на шестьдесят вопросов по физике твердого тела. Подробные, между прочим, ответы. Поэтому народ делал так: делился на пары. Один человек пишет ответы на первые вопросы билетов, второй на вторые. И садятся в большой аудитории друг за другом. А в большой химической аудитории рабочие места расположены амфитеатром. То есть ноги сидящего за тобой находятся на уровне твоей талии. И там в парте такая удобная дырка…

Начинается экзамен по физике. Курс нам читал, а следовательно, и экзамен принимал профессор Шкловский. Он, как честный человек, ни разу не выходил за время экзамена из аудитории, зато приносил с собой газетку, садился на первую парту спиной к экзаменующимся и закрывался газеткой как лошадь шорами. И делал вид, что стрррашно увлечен. Но это было не так просто, как кажется.

Вот, например, был у нас потоковый экзамен. Так получилось, что прямо за Шкловским на второй парте сидела моя подруга Ленка. Она писала первую половину крокодилов. Прямо за ней сидела Ольга со второй половиной листов. Выбрав из пачки то, что ей было нужно для ответа на вопрос, Ленка повернулась к Ольге и выразительно на нее посмотрела, типа: «Меняться будем?» Та утвердительно кивнула. Ленка протянула руку, Ольга, ничего не опасаясь, стала передавать ей бомбы, и тут…

Профессор Шкловский непредусмотрительно шелестнул газетой. Ольга уже выпустила листы из рук, а Ленка от шелеста быстро руку опустила. Поэтому бомбы сделали то, что делают все бомбы, — они стали падать. Правда, зрелище было феерическое — толстенная пачка исписанной бумаги планирует полистно, забиваясь во все возможные и невозможные места.

Тишина в аудитории установилась звенящая. «Е… твою мать! Кажется — приехали!» — раздался в этой тишине печальный громкий Ленкин возглас, после чего она медленно встала со своего места, с кряхтением опустилась на карачки и стала собирать упавшее.

Самая сложная роль была у Шкловского. Он был вынужден делать вид, что не замечает происходящего вокруг. Особенно тяжело ему было, когда Ленка обнаружила, что самый нужный лист с ее вопросом находится ровно у профессора под башмаком.

Она не нашла ничего лучшего, как взять профессорскую ногу в руки и переставить ее на десять сантиметров правее. Шкловский по-прежнему делал вид, что увлечен периодикой.

Экзамен, кстати, она сдала. Как и я.

Та же Ленка сдавала экзамен по высшей математике сто пятьдесят три раза. Потому что в помрачении мозга, приготовив вопрос, она попыталась подозвать преподавателя щелчком пальцев, как полового в трактире.

Глава сорок четвертая

Джузеппе Сизый Нос

Прихожу я как-то в институт, а подруга моя Ленка сидит рядом с гардеробом, пальто не снимает, и морда вся шарфом замотана.

Ленка дама высокая, в теле, но стройная, черная коса до пояса, соболиные брови, синие глаза, опушенные черными же ресницами, небольшой, чуть курносый носик, пухлые яркие губы. В общем, заметная личность, эдакая Оксана из «Ночи перед Рождеством».

А тут забилась в уголок и сопит в шарфик. «И чего это с тобой, подруга?» — спрашиваю я. Она что-то невнятно и замотанно бормочет, потом опускает шарфик под подбородок.

И даже я, несмотря на бабушку-доктора и дружескую солидарность, начинаю хлопать руками по бокам, а так как смеяться нет сил, то уже только тихо всхрюкиваю.

Потому что там, где был милый курносый носик, посреди этого свежего девичьего личика располагается огромный синий баклажан, который печально нависает над ярким ртом. Уголки рта опущены вниз, как у Пьеро.

— Называется — подруга! — гундосит Ленка, и из ее глаза выкатывается слезинка. Да, конечно, подруга, но картина была настолько зрелищной, что любая комедия дель арте ей в подметки не годилась.

Оказывается, накануне вечером все было нормально, а ночью, видимо, на носовой перегородке вырос фурункул. Скоропостижно. И произвел волшебные преобразования в подружкиной внешности. Плюнули мы с ней на лекции и помчались в Военно-медицинскую академию, куда Ленка была приписана как дочь своего отца.