Эрленд Лу - Мулей Страница 27

25 июня

Думала о том, что поскольку меня вряд ли найдут, то и не похоронят. Не уверена, смущает ли меня это. Как будто бы нет. Надеюсь, этим всем моим, дома, не придет в голову наполнить гроб непонятно чем и устроить в храме трагичес­кую процедуру. А что кладут в гроб, когда нет покойника? Что-то должно лежать в гробу, иначе он будет слишком, комически прямо, легким. Не исключено, что на мировом рынке имеется в про­даже особое вещество, которое можно дозировать для симуляции нужного веса, а может быть, и фигуры покойника. Вряд ли я стану разбираться в подобных тонкостях.

Мне сейчас так тошно, когда меня дергают, поэ­тому все последние дни телефон у меня был вы­ключен, но когда я включила его, чтобы пригласить гостей на прощальную вечеринку, то увидела че­тырнадцать пропущенных вызовов от Кшиштофа. Это чересчур. Бедняга Кшиштоф. Он думает, дело в нем. Но одно с другим никак не связано. Иногда жизнь поворачивается так, что на одной своей хорошести человеку не удержаться. Все идет коту под хвост все равно. Я, например, долго была и ми­лой, и послушной и никогда почти не обращалась с ближними так, как мне не хочется, чтобы они поступали со мной. И самолет все равно упал. По­тому что одно никак не связано с другим. Кшиш­тофу не мешало бы это усвоить.

26 июня

В магазине встретила норвежку. Рагну. Она жи­вет здесь шестой не то седьмой год, у нее ревма­тизм и вафельница, которую она готова мне одол­жить. Так что вечером у меня на террасе вафельная вечеринка. Это наверно будет неплохое прощание. Натрескаться вафель от пуза. Если кто-то думает, что я не вафельная душа, так как раз наоборот. Я наизусть помню мамин рецепт теста и гораз­до чаще думаю о вафлях, чем пишу об этом здесь. Очень надеюсь, что вафельница не подведет. Вафли должны быть хрусткие снаружи и мягкие внутри. Народ мало разбирается в вафлях и жрет все, что ни подсунут. Самая роковая ошибка — напечь гору вафель и только потом подавать их на стол. Съе­добными будут лишь две-три верхние. Самое то — печь вафли на глазах у гостей и тут же раздавать. С момента готовности вафли до ее употребления в пищу должны проходить считаные секунды. Это самое красивое в вафлях, что они живут так недол­го. Поэтому их никак нельзя ни продавать, ни по­купать в кафе и ресторанах, где они иногда часами лежат под пленкой или плексиглазовой крышкой. Тогда это уже не вафли. У меня руки чешутся са­мой их напечь.

Праздник удался. Те же гости, что и в про­шлый раз, плюс Рагна. Все сидели за столом, пи­ли пиво и вино, а я пекла вафли и раздавала их по часовой стрелке, как мама. Каждый съел столь­ко, сколько в него влезло. Вафельница была в хо­ду почти три часа, все успели слегка набраться, и каждая вафля удостоилась причитающегося ей внимания. Безупречным вафлям аплодировали: таким, которые пеклись ровно столько, сколь­ко нужно, и лучше быть не могли. Если поднять свежеиспеченную вафлю за сантиметровый крае­шек, она должна держать свой вес, но едва-едва, а когда она рвется, в сердцевинке все равно должна сохраняться вязкость. Вот что я называю вафлей. И я рада, что вечер прошел так, что гости еще долго будут помнить меня и мои вафли. Я пи­ла только безалкогольное пиво. Глупо было бы набраться, когда тебе скоро за штурвал самоле­та. Еще не хватало не справиться только потому, что мозги в парах алкоголя. Консуэло и Луис вро­де бы нашли друг друга, вот и ладненько. И пте­нец орла растет и крепнет, как было нам доло­жено. Констанция тоже не пила, и у меня мельк­нула мысль, а не беременна ли часом и она, но не может же психогейр быть таким идиотом. По­кончить со всеми удовольствиями, не успев на­чать. Констанции для счастья нужен не ребенок, а лошадь. Мне казалось, такие простые логичес­кие построения психологи проходят в первом се­местре в универе. Но все, что касается психогейра, меня не удивляет. Рагна оказалась очень милой. И без конца восхищалась вафлями. Сама печет их лет восемьдесят, а надо же, не утратила остро­ты восприятия. Заставила меня подробно напи­сать ей рецепт и пошаговую инструкцию по выпеканию. Странно думать, что из всего мной на­писанного это чуть ли не единственное, что меня переживет.

27 июня

Это последняя запись. Сегодня я не спала, жда­ла, когда наступит время ехать на аэродром. Сей­час уже три, я собиралась двинуться через пол­часика. Чтобы завести мотор самолета сразу, как развиднеется. Я поеду на такси, скажу, что у ме­ня очень ранний самолет. Это ведь чистая прав­да. Я собрала пляжную сумку с собой, в ней пара бутылок воды и орешки. Буду сидеть в самолете, щелкать орехи и смотреть с высоты на Африку до самого удара.

Вот именно сейчас я явственно чувствую, что мама, папа и Том видят меня и что они напря­женно следят за тем, что происходит. Я думаю, им не видно, что я тут пишу, но они поняли, что я к чему-то готовлюсь. Через несколько часов мы будем вместе, где бы они ни находились. Я ду­маю, все будет хорошо. И уже хорошо. За все спа­сибо.

Возможно, июнь

ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ ЧЕРТ! ЧЕРТ

ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Многое указывает на то, что я в очередной раз сумела не погибнуть. Я не знаю, как чувствуют себя мертвые, поэтому не могу быть уверена на все сто, но по своим ощущениям я бы никогда не подумала, что я покойница. Я сижу в тени само­лета, который частично зарылся в песок. У меня осталась сумка с водой и орешками, и этот вот дневник. И у меня много ран, синяков и мыслей. Я продолжаю думать. Это была бы самая жестокая шутка бога (все еще с маленькой буквы, но теперь с совсем маленькой), если бы в загробном мире все продолжалось так же, как до смерти. Чтобы чело­век оставался какой был, с теми же мыслями и той же тоской. Вот это и был бы сущий ад. Может, я в аду? Ладно, до выяснения буду считать, что я жива. Нет, ну надо?! Черт возьми! Да плюс жара эта. Она еще больше распаляет унизительность то­го, что мне опять не удалось покончить с собой. Не знаю, сколько прошло времени, я очнулась в самолете несколько часов назад. У меня засохшая рана на лбу, но при этом я вопиюще жива. Это не может быть правдой. Те, кто падает в самолете, умирают. Только не я, конечно же. Словно бы кто-то играет мной.

Видимо, все же июль

Я могла легко рухнуть в море, но разве мы ищем легких путей? Нам подавай Африку. Вот теперь расплачиваюсь. Вода и орехи почти кончи­лись, я все больше понимаю, что на этот раз я недолго буду ходить в неудачниках, что через не­сколько дней я сдохну от жажды, но я отказыва­юсь поддаваться на эту провокацию, пусть это и безрассудно. Я в ярости. Я не желаю умирать в этой песчаной преисподней.

Совершенно точно июль

Нашла в самолете НЗ. Под задним креслом. В нем печенье, шоколад и литров десять воды. Плюс фонарик и аптечка первой помощи. Попы­талась настроить радио, но слышу только треск. Я не знаю, где я, но летела я не строго на вос­ток, как собиралась. Удерживать самолет в возду­хе оказалось очень сложно. Его болтало из сторо­ны в сторону, я психанула, и все пошло не так, как я думала. Должно быть, я летела на юг, пото­му что я очень долго видела берег. Потом я свер­нула в глубь материка и уже было решила, что это пустыня, но внизу снова возник берег. Ког­да бензин кончился, я тихо спланировала вниз. Упасть камнем у меня не хватило духу. Я струси­ла, зажмурилась, легла на задних креслах, закры­ла голову руками и подтянула ноги к подбород­ку. Я кричала и звала на помощь. Потом раздался удар, и все померкло.

Июль совершенно точно

Выкопала яму под самолетом. В песке на глу­бине гораздо прохладнее, чем наверху. Лежу в яме, ничего не делаю. У меня еще есть шесть-семь литров воды. Думаю, мне надо держаться побли­зости от самолета, чтобы иметь хоть какой-то шанс быть найденной. Но для этого надо, чтобы меня искали, а с чего им меня искать? Я могу быть где угодно, скорей всего на дне моря. Так они наверняка и думают. Никто не предполага­ет, что я жива. А я вот она. И не одна я, а еще и тот, кто живет во мне. Это все заметнее. Вчера я почувствовала что-то странное. Он пошевелился. Или она. Оно шевелится. Абсурдное ощущение. Отдельный от меня человек дрыгается внутри мо­его живота. Меня все время душат слезы. И чув­ство беспомощности. Все должно было быть не так. Раньше я имела контроль над процессом. А теперь потеряла его, и скорей всего это уже на­всегда.