Анджела Картер - Кровавая комната Страница 27

Глаза зеленые, как яблоки. Зеленые, как мертвые дары моря.

Поднимается ветер; у него странный, дикий, негромкий, шелестящий звук.

Какие у тебя большие глаза. В них такой ни с чем не сравнимый блеск, магическое фосфоресцирующее свечение глаз оборотня. В холодном свете твоих зеленых глаз застывает отражение моего задумчивого лица. Они предохраняюще обволакивают меня, словно жидкий зеленый янтарь; они поймали меня в свои сети. Я боюсь навсегда остаться в их ловушке, как те несчастные муравьи и мухи, которые увязли лапками в смоле, прежде чем море накрыло волной балтийский берег. Он все дальше заманивает меня в глубь своего зрачка, ведя по ниточке птичьей песни. В каждом из твоих глаз посередке есть черная дырочка; и когда я гляжу в эту неподвижную точку, у меня кружится голова, как будто я могу свалиться в нее.

Твой зеленый глаз словно камера, в которой все уменьшается в размерах. Если я буду смотреть в него достаточно долго, то стану такой же маленькой, как и мое отражение, я уменьшусь до такой степени, что исчезну совсем. Меня затянет в этот черный водоворот, и ты поглотишь меня. Я стану такой маленькой, что ты сможешь посадить меня в одну из своих плетеных клеток и потешаться над моей несвободой. Я видела, как ты плел для меня клетку: она очень красивая, и отныне я буду сидеть в ней среди других певчих птичек, только я… я буду молчать, назло.

Когда я поняла, что собирается сделать со мной Лесной Царь, меня охватил неимоверный ужас, я не знала, что предпринять, ведь я любила его всем сердцем, и все же мне не хотелось примыкать к этому щебечущему сообществу птиц, которых он держал в клетках, пусть даже он и ухаживал за ними с любовью, каждый день давал им свежую воду и хорошо кормил. Его объятия были лишь приманкой, и все же — все же! — они же были теми ветвями, из которых сплетена сама ловушка. Но в своем неведении он не мог знать о том, что сам может стать моей смертью, хотя с первого же момента, когда я увидела Лесного Царя, я уже знала: он меня изувечит.

Хоть смычок висит на стене рядом со старой скрипкой, все ее струны порваны и на ней нельзя играть. Не знаю, какие мелодии можно было бы из нее извлечь, если натянуть новые струны; быть может, колыбельные для глупеньких девственниц, но теперь я знаю: птицы не поют, они плачут, потому что не могут выбраться из этого леса, ибо, погрузившись в губительные воды его глаз, они потеряли свой прежний облик и отныне могут жить только в клетках.

Иногда он кладет голову мне на колени и позволяет расчесывать свои прекрасные волосы; я выбираю из них листья всех лесных деревьев, которые сухо шелестят у меня под ногами. Волосы его ниспадают с моих колен. Тишина, как сон, опускается перед потрескивающим очагом, когда он лежит у моих ног, а я вычесываю опавшие листья из его томно поникших волос. В этом году малиновка снова свила себе гнездышко в соломенной крыше; она садится на несгоревшее полено, чистит клюв, ерошит перышки. В ее песне звучит тихая жалоба и какая-то грусть, потому что год подошел к завершению — малиновка остается подругой для человека, несмотря на рану в груди, из которой Лесной Царь вырвал ее сердце.

Положи голову мне на колени, чтобы я не могла больше видеть зеленые солнца твоих глаз, затягивающих меня внутрь.

Руки мои дрожат.

Пока он будет лежать в полудреме, я возьму две большие охапки его шелестящих волос и очень тихо совью их в косы, так что он не проснется, и так же тихо, руками нежными, как дождь, я удавлю его этими косами.

А потом она откроет все клетки и выпустит птиц на волю; и они снова превратятся в девушек, все до единой, и у каждой на шее будет багровый след его любовного укуса. Она срежет его огромную шевелюру ножом, которым он обычно свежевал кроликов; она натянет на старую скрипку пять струн, пять его седых волосин.

И скрипка сама заиграет нестройную мелодию. Смычок сам запляшет по новым струнам, выпевая: «Мама, мама, ты меня убила!»

Снегурочка

Середина зимы — необоримая, нетронутая. Граф и его жена отправляются на верховую прогулку: он на серой кобыле, а она, закутанная в блестящие меха черно-бурых лисиц, — на вороной; она одета в высокие черные лаковые сапоги с багровыми каблуками и шпорами. Свежий снег заметает тот, что выпал раньше; и теперь, когда снегопад прекратился, все вокруг белым-бело.

— Я хотел бы девушку белую, как снег, — сказал граф.

И они поехали дальше. Им встретилась яма в снегу — яма, наполненная кровью. Граф сказал:

— Я хотел бы девушку красную, как кровь.

И они Снова поехали дальше. И повстречали ворона, сидящего на голой ветке.

— Я хотел бы девушку черную, как перья этой птицы.

Едва он успел закончить свое описание, как на обочине дороги появилась девушка, у которой были белая кожа, красные губы и черные волосы, к тому же она стояла совершенно нагая; это был плод его желания, и графиня возненавидела ее. Граф поднял девушку и посадил перед собой на коня, а графиня думала об одном: как бы мне от нее избавиться?

Графиня уронила в снег перчатку и приказала девушке спуститься с коня и подать ей уроненное; она хотела пустить свою лошадь в галоп и оставить девушку здесь, но граф сказал:

— Я куплю тебе новые перчатки.

При этих словах меха соскочили с плеч графини и обвились вокруг обнаженной девушки. Тогда графиня кинула свою бриллиантовую брошь сквозь лед в замерзший пруд:

— Нырни и принеси мне ее, — сказала она; ей хотелось, чтобы девушка утонула.

Но граф сказал:

— Она же не рыба, чтобы плавать в такой холодной воде.

И тогда сапоги соскользнули с ног графини и наделись на ноги девушки. Теперь графиня оказалась нагой, как кость, а девушка — одетой в меха и сапоги; графу стало жаль свою жену. И вот они увидели розовый куст, который был весь в цвету.

— Сорви мне одну розу, — попросила графиня девушку.

— В этом я не могу тебе отказать, — сказал граф.

И вот девушка срывает розу и укалывает пальчик об острый шип; рана кровоточит; девушка вскрикивает и падает замертво.

Граф, рыдая, слез с коня, расстегнул штаны и всадил свой мужской член в мертвую девушку. Графиня осадила бьющую копытом вороную лошадь и пристально смотрела на него. Вскоре он кончил.

И тогда девушка начала таять. И скоро от нее совсем ничего не осталось, кроме перышка, оброненного какой-то птицей, кровавого пятна на снегу, похожего на след лисьей жертвы, и розы, сорванной с куста. А к графине вновь вернулись ее одежды. Длинной рукой она огладила меха. Граф поднял розу и с поклоном подал ее своей жене; но, едва коснувшись ее, графиня бросила розу:

— Она колется! — сказала она.

Хозяйка дома любви

Наконец призраки с того света стали настолько досаждать крестьянам, что они оставили свою деревню, и та перешла в безраздельное владение неуловимых и мстительных обитателей, которые проявляли свое присутствие, отбрасывая едва заметные косые тени, множество теней, даже в полдень, тени, не имеющие никакого видимого источника; их присутствие проявлялось порой звуком рыданий в какой-нибудь заброшенной спальне, где на стене висело треснувшее зеркало, в котором ничего не отражалось; и в ощущении тревоги, что охватывает путника, по неосторожности остановившегося на площади, чтобы попить из фонтана, в котором все еще есть вода, брызжущая из раструба, вставленного в пасть каменного льва. По заросшему саду пробегает кот; он скалится, шипит, выгибая дугой спину, и отпрыгивает на всех четырех упругих лапах от чего-то неосязаемого. Ныне все сторонятся деревни, стоящей у замка, в котором отчаянно хранит преступное наследие своих предков прекрасная сомнамбула.

Одетая в старинный венчальный наряд, прекрасная королева вампиров в полном одиночестве восседает в своем темном, огромном доме под присмотром безумных и ужасных предков, глядящих на нее с портретов, и каждый из них продлевает через нее свое мрачное посмертное существование; она раскладывает карты Таро, неустанно выстраивая созвездия возможностей, как будто случайное выпадение карт на красной плюшевой скатерти может разом вырвать ее из этой холодной комнаты с наглухо закрытыми ставнями и перенести в страну вечного лета, стереть вековую печаль той, которая воплощает в себе одновременно смерть и деву.

Голос ее полон далеких отзвуков, словно эхо в подземелье; ты попал туда, откуда нет возврата, ты попал туда, откуда нет возврата. И сама она словно подземелье, наполненное эхом, система повторений, замкнутый круг. «Может ли птица петь только одну песню или ее можно научить и другим?» Она проводит своим длинным, острым ногтем по прутьям клетки, в которой поет ее любимый жаворонок, и пальцы ее извлекают заунывный звук, похожий на звон струн сердца железной дамы. Волосы ее ниспадают, как слезы.

Большая часть замка отдана на откуп привидениям, но у нее самой есть собственные покои, состоящие из гостиной и спальни. Плотно закрытые ставни и тяжелые бархатные шторы не дают проникнуть ни малейшему лучику солнечного света. В комнате стоит круглый столик на одной ножке, покрытый красной плюшевой скатертью, на которой она неизменно раскладывает свои карты Таро; единственный скудный источник света в этой комнате — лампа с темно-зеленым, почти черным абажуром, стоящая на каминной полке, а на побуревших красных узорчатых обоях проступают унылые пятна от дождя, который сочится сквозь прохудившуюся крышу, то тут то там оставляя после себя потускневшие, зловещие следы вроде тех, что остаются на простынях мертвых любовников. Повсюду гниение и плесень. Незажженная люстра настолько отяжелела от пыли, что хрустальные подвески совершенно утратили свою форму, а старательные пауки обвили углы этой богато украшенной и прогнившей комнаты своими балдахинами, опутали фарфоровые вазы на каминной полке своими мягкими, серыми сетями. Но хозяйка всего этого запустения ничего не замечает.