Марина Нефедова - Лесник и его нимфа Страница 27

Ночью она почти не спала. Утром проснулась от крика ворон. Крик ворон – это воплощенная в звуке тоска.

***

На следующий день прямо с утра она пришла к Леснику. Села в прихожей и, не раздеваясь, спросила:

– У тебя выпить есть?

Он с тревогой на нее посмотрел. Потом сказал:

– Да, у меня есть одна бутылка. Со мной расплатились недавно за чертеж. Какой-то крутой коньяк. Пойдет?

– Пойдет.

Тетя была дома. Похоже, она смирилась с Литиными появлениями в своей квартире. По крайней мере, поздоровалась и больше ничего не сказала.

Они закрылись у Лесника в комнате и стали пить этот коньяк. Прямо с утра. Вернее, пила в основном Лита. Она пила и говорила, не останавливаясь.

Он слушал и не спрашивал, что случилось.

Лита говорила про Фредди Крюгера. Рассказывала всякие истории про Кларнетиста. Про Егорку. Про то, как они однажды почти подрались с Федей, когда репетировали. Как после первого квартирника она не могла спать двое суток. И даже про Фединых девиц.

Ей надо было все это рассказать. Она фонтанировала, как проснувшийся вулкан.

Сначала он слушал легко. Даже что-то уточнял. Даже пытался шутить. Говорил, что коньяк ей идет. Потом постепенно стала находить на него какая-то печальная медленная тень. Он замолчал, но слушал внимательно и жадно. Иногда в глазах у него застревал вопрос – но он молчал.

– Мне кажется, – сказала вдруг Лита, – что есть какой-то колодец, и там вода – оттуда, – она показала наверх. – Если удается из него зачерпнуть, это сразу понятно. Это ни с чем не спутаешь. То, что делает Фред – оттуда. Я это знаю…

После этого он наконец спросил:

– Почему ты говоришь так, будто это уже в прошлом?

Лита уставилась на него. Самого-то главного она ему и не сообщила!

– А,  – сказала она как можно спокойнее, – ты знаешь, да, что я еду с тобой?

После этого она в первый раз увидела, как люди бледнеют прямо на глазах.

– Что? – наконец произнес он. – Что это ты такое придумала? Как это?

– Обыкновенно, на поезде. Твоей тете ведь не сложно достать мне билет?

Он посмотрел на нее, потом встал, прошел по комнате, сел обратно. Лита наблюдала за ним, не отрываясь.

Наконец она рассмеялась.

– Думаешь, это пьяный бред? Нет, я не настолько пьяная. Я вчера решила. Я решила, – повторила она серьезно. – Из школы меня все равно выгонят. И так и так. Я не смогу все это сдать...

Он молчал.

– Я могу жить на вокзале, – обреченно добавила она. – И не из чувства долга…

Он смотрел на нее и молчал.

Она тоже замолчала и стала глядеть через горлышко бутылки на коньяк. Потом произнесла с горечью:

– Ты мне не веришь? Ну, имеешь право… Ты, наверное, боишься, что через месяц мне все надоест и я тебя брошу, да?

Он не ответил.

– Конечно, – Лита поставила с грохотом бутылку на стол, встала, подошла к кульману и стала смотреть на чертеж. Чертеж – это ведь не рисунок. Кажется, тут все строго и без эмоций… – Конечно, ты же никому не веришь… Даже мне. Ну и дурак.

Она отвернулась от чертежа, достала из сумки учебник по истории, села обратно за стол, открыла учебник и стала яростно его читать. Через минуту подняла голову и сказала:

– Я хочу курить.

Он подошел к окну – оно было еще заклеено на зиму. Постоял перед ним несколько секунд, потом поднял шпингалет и дернул створки. Высохшая за зиму бумага с треском разорвалась. С подоконника на пол посыпались какие-то книжки. В комнату тут же влились весна и холод.

– Кури, – сказал он.

Лита подошла, закуривая. Прямо напротив окна были деревья – еще спящие, но уже размороженные.

Он стоял рядом. Лита посмотрела на него. Такого лица у него она никогда не видела. Там было полное смятение.

– Вообще, – наконец произнес он, – я еду в никуда.

– Отлично, – отозвалась Лита. – Значит, мы вместе едем в никуда. Я никогда не была в никуда.

– А… школа?

– Что-нибудь придумаем. Я поговорю с Зинкой. У нас же есть несколько дней? Что-нибудь придумаем.

– А... – он хотел еще что-то сказать, но закашлялся. У него начался какой-то просто приступ. Он отошел к другому краю окна и, не переставая кашлять, облокотился на подоконник.

Лита молчала.

Наконец он на короткое время остановился, обернулся к Лите, неожиданно рассмеялся и с трудом выговорил:

– Только без жертв, ладно?

Лита очнулась и кинулась к нему.

– Дурак ты, Лесник.

***

Потом они сидели на подоконнике, свесив ноги наружу, на улицу. Это, конечно, была Литина идея. Он держал ее – все-таки она выпила чуть ли не полбутылки коньяку.

– Ты же не сможешь без всего этого. Без музыки. Без этих людей. Ты загнешься.

– Посмотрим.

– Мне кажется, что ты разбиваешь что-то... Скидываешь вон туда, вниз.

Внизу была пропасть из шести этажей.

– Знаешь, – сказала Лита, зажигая одну за другой спички и глядя, как они чернеют, сгорая, – тоска – это такой вид страха. Но почему-то сейчас я не боюсь.

Это была правда. Тоска исчезла. Смятения, сомнения и вопросов не было. Все мучительные мысли, которые она думала всю ночь, растворились.

Может быть, это и есть свобода? Или это просто коньяк?

Хорошо, пусть коньяк. Не важно. У нее было острое и мощное ощущение человека, который много лет рыл подземный ход – и наконец вышел на свободу. Эта свобода – ее. Она до нее дорыла. Она может делать все что хочет. Невероятная свобода.

– Это время вошло в меня, – сказала Лита, кладя голову ему на плечо. – Я его съела, не успев прожевать как следует. Но я не забуду его никогда.

***

На следующий день, встав в какую-то рань, Лита надела мамину юбку, подвязав ее веревочкой, –  у самой Литы не нашлось приличной юбки – и поехала к Леснику. Она очень боялась опоздать.

Он ждал ее в прихожей уже одетый. Взял с собой палку, на которую опирался. Они поплелись в храм.

Идти ему было очень тяжело, это Лита поняла сразу. Почему-то даже от медленной ходьбы он задыхался.

А нужно сначала было дойти до троллейбуса, потом проехать три остановки, потом еще сколько-то пройти пешком.

Началось с того, что троллейбуса не было и не было. Электричество, что ли, все в Москве кончилось? Хотя неудивительно – воскресенье, раннее утро. Можно было бы поймать машину – но у них не было денег.

Наконец троллейбус приполз.

Путь от троллейбуса до храма оказался вообще невыносимым. Это было покорение Эвереста.

Он почти не мог идти. У него не было сил. Ему не хватало воздуха. До Литы начало доходить, насколько все серьезно. Он садился на все лавочки по дороге. Сидел, потом они шли до другой лавочки. Когда не было лавочки, он садился то на ступеньки, то на заборчик. Лита пыталась как-то разрядить обстановку, шутила и говорила всякие глупости. На самом деле ей было не по себе. Главное, они уже ушли далеко от дома, и теперь ни туда, ни сюда. Он молчал, на шутки и глупости не реагировал.

В очередной раз сев на лавочку и опустив голову на палку, он сказал:

– Все, мы уже опоздали.

Когда, наконец, оставалось уже чуть-чуть, только перейти дорогу, и они ждали зеленый свет на светофоре, Лесник вдруг быстро сказал: «Только не пугайся…» – и стал падать. Лита вцепилась в него и заорала на всю улицу:

– Помогите!

Хорошо, какой-то мужик оказался поблизости. Они посадили Лесника на лавочку на автобусной остановке, он почти сразу пришел в себя. От скорой отказался.

Наконец они вошли, скорее вползли, в храм.

Там что-то происходило.

Он сел на скамейку в конце храма и с трудом сказал Лите:

– Спроси, где тут исповедь. И про Причастие.

Лита обратилась к какой-то женщине:

– Скажите, а чтобы причаститься…

– Так это исповедоваться надо.

– А где?

– Так вы опоздали. Сейчас «Отче наш» будет.

Лита посмотрела на Лесника. Он сидел, бессильно прислонившись головой к стене. Она испугалась, что он сейчас потеряет сознание, села рядом с ним, не зная, что теперь делать. Впереди что-то происходило, пели, кто-то ходил мимо.

– Вот, Причастие уже, – сказала женщина, обращаясь к Лите. – Чашу вынесли.

Лита встала, походила по храму, посмотрела на выстроившуюся очередь.

– Не уходи никуда, – наконец сказала она Леснику. Он сидел с закрытыми глазами, серый как стена. Похоже, он не смог бы никуда уйти, даже если бы очень захотел.

Она подошла и встала в конец очереди. Подвязанная юбка сползла, Лита периодически ее подтягивала руками, медленно приближаясь к священнику с чашей. Наконец подошла ее очередь.

– Вы исповедовались? – спросил ее священник.

Никого до этого не спрашивал! Конечно, у нее платок сполз, юбка на сторону, видок еще тот.

– Я – нет. Но я не сама, – заговорила Лита быстро. – Просто там мой друг. Он болеет. Он уезжает на Урал в больницу. Мы опоздали, потому что он не мог идти. Ему стало плохо по дороге. Он хочет причаститься. Ему очень плохо…

Повисла пауза. Наконец священник спросил:

– Где он?

– Там.

Священник развернулся с чашей, отнес ее в алтарь и вышел. Весь храм смотрел на них, Лита это чувствовала. Хор перестал петь. Народу, кстати, было немало. Лита пошла к Леснику через толпу, священник в развевающихся одеждах шел за ней.