Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН Страница 27

Виктор вспомнил Майера. Из надёжных источников он знал, что тот в Англии, в безопасности. Успел в последнюю секунду.

— Я знал многих, кто исчез… Скульптор с моего курса сидит в каталажке. Нарушение параграфа 175.

— Ну, это он легко отделался. Ходят слухи, что они кастрируют гомосексуалов. Зачем? Мы же не собираемся размножаться… — Хаман бледно улыбнулся. — В этом городе не осталось ничего, что я любил… Куда делись атмосфера, чувство свободы, либеральный дух? Мне было пятнадцать, когда я приехал сюда из Гейдельберга. Отец, как ты знаешь, был профессиональным военным. Дома царила казарменная дисциплина. Даже пустые бутылочки в кухонном шкафу выстраивались в кавалерийские формации. А потом меня выгнали из дома, чему я, кстати, был очень рад, — и вот в один прекрасный день я стоял на Анхальтер Банхоф и вдыхал запахи Потсдамерплац. Я начал ошиваться по клубам с первого же дня… не спрашивай, откуда у меня были деньги, а то мне придётся вываливать кучу безвкусных подробностей… похотливые старики в Хазенхайдпаркен… но клубы, Виктор, клубы! «Эльдорадо» и «Зауберфлёте», «Дориан Грей» на Бюловштрассе. Бар «Монокль» в Вестенде, «Силуэт» с фонтанами из шампанского и голыми до пояса официантами. В «Мильхбар» работали три африканца… куда они делись, можно только догадываться. «Кумпельнест» был совсем рядом, на Вайнбергвег. Сейчас это клуб «Гитлерюгенд». Ты когда-нибудь состоял в гитлерюгенде?

— У католиков были свои скаутские клубы.

— А я состоял… незадолго до того, как меня выперли из дома… как я ненавидел весь этот тирольский йодль, пешие марши… Борьба в вонючей грязи под звуки Баденвайлер-марша. Бодрые песни в строю. Бабаханье в лесу из деревянных ружей. Ломающиеся голоса и пробивающиеся усики… В летнем лагере в Гейдельберге я впервые поцеловался. Парень был перепуган до смерти — это же очевидное нарушение сто семьдесят пятого параграфа!

Несмотря на всю свою мечтательность, Виктор знал, о чём говорит Хаман. Параграф 175, или, как его называли в народе, педрильный закон, был введён почти сразу после прихода нацистов к власти. Нарушителям грозили большие сроки. А в случаях, когда были замешаны эсэсовцы или речь шла о совращении малолетних, — смертная казнь. «Все злобные поползновения еврейского духа собраны в гомосексуализме» — прочитал он недавно в «Фолькишер беобахтер»[48], попавшейся ему в кафе на Ку-дамме[49]. А совсем недавно, на заседании Министерства юстиции, президент сената Клее подвёл итог: «Государство крайне заинтересовано, чтобы в основе нашей жизни лежало нормальное общение полов, избавленное от влияния гомосексуализма и других извращений».

— Это всего лишь начало, — сказал Георг. Вид у него был такой, словно он только что проглотил яд. — Будет только хуже, я это ясно чувствую. Осторожность, Виктор… главное слово для нас — осторожность. Государственный центр борьбы с гомосексуализмом, новое любимое детище дядюшки Гиммлера в полиции безопасности, получил фактически неограниченные полномочия. Шефа зовут Майзингер, Иозеф Майзингер… запомни это имя. Людей, если не убивают на месте, то загоняют в концлагеря, как Лолу и других из «Микадо». У них полно осведомителей, провокаторы пристают к мужчинам, чтобы проверить их ориентацию. В городе не осталось ни одного клуба, люди перепуганы до смерти. Многие даже перестали здороваться со старыми знакомыми.

— Давай зайдём в помещение, — сказал Виктор, — я замёрз.

— О чёрт! Я пытаюсь вбить тебе в голову, насколько всё серьёзно. Мы и так занимаемся небезопасным делом, но ещё опаснее, если обнаружится, что тебя интересуют мужчины. Честно говоря, нам следовало бы обзавестись прикрытием… раздобыть каждому по невесте.

— Надо подумать… Слушай, я совершенно заледенел.

— Только думай не слишком долго. И если тебе в трамвае начнёт улыбаться какой-нибудь красавец, смотри в пол…

В филателистической лавке на Горманнштрассе стоял только что купленный камин. После пронзительно-холодного берлинского воздуха он казался чудом. Виктор и Георг наслаждались атмосферой своего заведения — они потратили несколько месяцев, чтобы сделать его привлекательным для филателистов Восточного Берлина. Планшеты с известными марками украшали стены: Тоскана номиналом в три лиры 1860 года, прекрасный тет-беш[50] 1849 года, несколько редких кайзеров начала века. «Раритеты» были выставлены в стеклянных стендах вдоль стен: квартблоки со всех углов Европы, конверты первого гашения и редкие колониальные марки. Большинство марок было куплено на аукционах — Георг получил небольшое наследство, но не так уж мало было и подделок, изготовленных неким Виктором Кунцельманном. Оказалось, у него незаурядный талант в этой области. Настолько незаурядный, что Георг в последнее время занимался исключительно деловой стороной, а всю тонкую и не прощающую ошибок работу с цинковыми пластинами и высокой печатью передоверил своему академически вышколенному коллеге.

На втором этаже они снимали квартиру под новыми, судетскими, именами: две комнаты с кухней и ванной. Соседей никаких не было — дома по соседству подлежали сносу.

За кассой висели несколько подписанных портретов, поскольку, как гласила вывеска, здесь торговали также и автографами. Какие из них подлинные, а какие нет, они и сами уже не могли определить. Роберт Броннен один день в неделю посвящал стоянию у подъезда киностудии УФА с портфелем, набитым фотографиями кинозвёзд. Когда кто-то из них мелькал в окне «мерседеса», юный Роберт Броннен, с заискивающей улыбкой фанатика и парой заранее подготовленных комплиментов, был из первых, кому удавалось раздобыть автограф. За короткое время ему посчастливилось раздобыть подписанные портреты Байта Харлана (прославленный режиссёр «Юности», «Бессмертного сердца» и «Скрытого следа», все с Кристиной Сёдербаум в главной роли), Ольги Чеховой, Ильзе Вернер, Хайнца Рюмана и ни больше ни меньше как автограф жены самого министра пропаганды, Магды Геббельс. Эти палеографические редкости висели теперь на почётном месте в лавке братьев Броннен, обещая беспечальную жизнь тем, кто был готов их купить. Помимо этого, были автографы и других кинозвёзд, певиц и спортсменов, аккуратно разложенные по папкам в алфавитном порядке… подделанные, разумеется, но настолько искусно, что само слово «подделка» теряло свой этимологический смысл. Цены, скажем, на портрет австрийского суперфутболиста Карла Зишека или кинодивы Марики Рокк были вполне приемлемыми. Не говоря уже о смехотворно дешёвых автографах политических героев дня, вроде похожего на лунатика Гесса, бывшего торговца шампанским Риббентропа (его фигура и в самом деле напоминала бутылку из-под шампанского). И даже подпись самого Гитлера, сделанная на картонной подставке под кружку из мюнхенской пивной Бюргбраухоф, стоила сравнительно недорого. По датам получалось, что фото подписано в состоянии аффекта за день до мюнхенского путча в 1923 году. У них была дюжина экземпляров «Майн Кампф», не считая стопки «Мифов XX века», с дружеским приветом от идеолога партии Альфреда Розенберга. Прочитать «Майн Кампф» Виктор так и не удосужился.

— Надо бы повесить на стену портрет нашего великого вождя, — сказал Георг, словно перехватив мысль своего компаньона, — чтобы ясно показать, каковы наши политические взгляды в эту годину провокаций против отечества.

— А это не будет… преувеличением?

— Почему? Все деловые люди вешают. Страна на грани войны. Англичане ставят нам палки в колёса, не соглашаются с законностью нашей территориальной экспансии. Французы прекратили экспорт сыров. Поляки без конца провоцируют нас на границе. Чехи, похоже, не особо довольны нашей бескорыстной помощью. Скоро только один Муссолини останется… Немного патриотизма очень уместно в такие времена. Представь себе — Великий Вождь между Ольгой Чеховой и Гансом Альберсом среди других кинозвёзд. Крупный формат. Овчарка у ног, готовая по команде, «апорт!» принести ему в зубах утраченную честь нации…

Георг запустил руку в карман брюк и извлёк два значка. Один протянул Виктору — это была эмблема партии.

— Потрясающе, Роберт! Ты записал нас в партию! Когда я получу партбилет?

— Через несколько дней по почте. В местной партийной канцелярии страшная суматоха. Очередь желающих не кончается никогда. Но для влиятельных судетских немцев сделали исключение.

Они укрепили значки на лацканах только что купленных пиджаков, кобальтово-синих, с названием фирмы «Братья Броннен», вышитом на нагрудном кармане.

— А в самом деле, Виктор, почему бы тебе не написать его портрет?

— Лучше купим в ближайшем сувенирном ларьке плакат в раме и повесим.

— Я не шучу. Как мера безопасности… Чем более преданными партии мы покажемся, тем лучше пойдут дела. В мастерской есть кисти и холст…