Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу Страница 27

— А на двери был таракан?

— Нет… Кажется, нет.

— Вот что это значит. — Большая Мама медленно закрыла и снова открыла глаза. — В твоей жизни произойдет перемена.

Потом она взяла ладонь Ф. Джэсмин и довольно долго рассматривала ее.

— Я вижу здесь, что ты выйдешь замуж за парня с голубыми глазами и светлыми волосами. Ты проживешь семьдесят лет, но бойся воды. Еще я вижу канаву с красной глиной и тюк с хлопком.

Ф. Джэсмин решила про себя, что все это пустая трата денег и времени.

— А что это означает?

Внезапно старуха подняла голову, жилы на ее шее напряглись, и она крикнула:

— Ах ты, дьявол!

Она смотрела на стену между гостиной и кухней, и Ф. Джэсмин обернулась.

— Что, ма? — отозвался голос из задней комнаты, похожий на голос Хани.

— Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не задирал свои ножищи на кухонный стол!

— Ладно, ма, — покорно сказал Хани, и Ф. Джэсмин услышала, как он опустил ноги на пол.

— Твой нос прирастет к книге, Хани Браун. Положи-ка ее и доешь свой ужин.

Ф. Джэсмин зябко поежилась. Неужели Большая Мама прямо сквозь стену увидела, что Хани читает книгу, положив ноги на стол? Неужели эти глаза способны пробуравить взглядом деревянную перегородку? Пожалуй, стоит слушать ее внимательно.

— Я вижу деньги. Сколько-то денег. Еще я вижу свадьбу.

Вытянутая рука Ф. Джэсмин слегка вздрогнула.

— Вот, вот! — воскликнула она. — Расскажите мне об этом.

— О свадьбе или о деньгах?

— О свадьбе.

Их тени на голых досках стены были огромны.

— Это свадьба близкого родственника. Еще я вижу поездку.

— Поездку? — переспросила Ф. Джэсмин. — Какую поездку? Длинную?

Руки у Большой Мамы со скрюченными пальцами были покрыты бледными пятнами, а ладони цветом напоминали оплывшие розовые свечи, какие зажигают в день рождения.

— Короткую, — ответила она.

— Как же так… — начала Ф. Джэсмин.

— Я вижу отъезд и возвращение. Туда и назад.

Разумеется, это ничего не значило — ведь Беренис, конечно, рассказала старухе про поездку в Уинтер-Хилл и про свадьбу. Но если она действительно видит сквозь стены…

— Вы уверены?

— Ну-у… — На этот раз надтреснутый голос звучал не так решительно. — Я вижу отъезд и возвращение, но, может быть, все это произойдет не сейчас. Я не могу сказать наверняка. Потому что одновременно я вижу дороги, поезда и деньги.

— А! — сказала Ф. Джэсмин.

Раздались шаги, и в двери, ведущей в кухню, появился Хани Кэмден Браун. Сегодня на нем была желтая рубашка с галстуком бабочкой — он всегда одевался щеголевато, — но его темные глаза смотрели грустно, длинное лицо было неподвижно, как будто высечено из камня. Ф. Джэсмин знала, что Большая Мама однажды сказала про Хани Брауна, что Господь, создавая его, не довел свою работу до конца. Творец слишком рано отнял от него свою руку. Бог не закончил его, и теперь Хани принимался то за одно, то за другое, чтобы как-то самому себя закончить. Когда прежняя Фрэнки впервые услышала эти слова, она не поняла их скрытого смысла. Она представила себе странного получеловека — с одной рукой, одной ногой, с половиной лица, — половину человека, которая скакала по улицам городка, освещенным смутным светом летнего солнца. Но позже она стала лучше понимать смысл этих слов. Хани играл на трубе и в школе для цветных считался лучшим учеником. Он выписал из Атланты учебник французского языка и немного научился говорить по-французски. Но по временам он вдруг на несколько дней пропадал из дома, и в конце концов друзья притаскивали его назад чуть живого. Его губы двигались легко, как бабочки, и он умел говорить не хуже любого из тех, кого она знала, но иногда вдруг нес такую негритянскую тарабарщину, что его не могли понять даже родственники. Создатель, говорила Большая Мама, слишком рано отнял от Хани свою руку, и тот навеки остался недоволен судьбой. Сейчас Хани стоял худой и поникший, опираясь о косяк, и хотя его лицо было покрыто потом, казалось, что ему холодно.

— Тебе что-нибудь нужно? А то я ухожу, — сказал он.

В этот вечер Хани показался Ф. Джэсмин каким-то странным; глядя в его грустные неподвижные глаза, она почувствовала, что должна что-то ему сказать.

В свете лампы кожа Хани цветом казалась похожей на темную глицинию, а губы были неподвижные и синие.

— Беренис сказала тебе про свадьбу? — спросила Ф. Джэсмин. Но на этот раз она почувствовала, что должна говорить не о свадьбе.

В ответ он зевнул.

— Сейчас мне ничего не нужно. Вот-вот должен зайти Т. Т. — повидать меня и дождаться Беренис. Куда ты собрался, сынок? — спросила Большая Мама.

— В Форкс-Фоллз.

— И давно вы это надумали, мистер Торопыга?

Хани упрямо молчал, привалившись к косяку.

— Почему ты ведешь себя не так, как все люди? — спросила Большая Мама.

— Я пробуду там только воскресенье и в понедельник утром вернусь домой.

Ф. Джэсмин не оставляло ощущение, что она должна что-то сказать Хани. Она произнесла, обращаясь к Большой Маме:

— Вы мне говорили про свадьбу.

— Да. — Старуха смотрела не на ладонь девочки, а на ее платье из кисеи, на шелковые чулки и на новые серебряные туфельки. — Я сказала, что ты выйдешь замуж за светловолосого паренька с голубыми глазами. Только позже.

— Но я спрашивала не об этом, я говорю про другую свадьбу. И про поездку, про то, какие вы видели дороги и поезда.

— Да, да, — ответила Большая Мама, но Ф. Джэсмин показалось, что она больше не обращает на нее внимания, хотя старуха опять посмотрела на ее ладонь. — Я вижу путешествие, отъезд и возвращение, а потом деньги, дороги и поезда. Твоя счастливая цифра — шесть, но иногда и тринадцать тоже может быть счастливым числом.

Ф. Джэсмин хотелось заспорить, но разве можно спорить с гадалкой? И сказанное хотя бы следовало растолковать поподробнее, потому что возвращение плохо вязалось с предсказанными дорогами и поездами.

Но только она собралась задать первый вопрос, как на крыльце раздались шаги, в дверь постучали, и в комнату вошел Т. Т. Он вел себя безупречно — вытер ноги и преподнес Большой Маме коробочку мороженого. Беренис говорила, что при мысли о Т. Т. она совсем не дрожит, и действительно, его нельзя было назвать красавцем — из-под жилета Т. Т. выпирал живот, похожий на дыню, затылок окружали подушечки жира. От него пахнуло той дружелюбной общительностью, которая так нравилась прежней Фрэнки, внушая ей зависть к тем, кто жил в этом домике из двух комнат. Прежней Фрэнки, когда она приходила сюда в поисках Беренис, всегда казалось, что в этой комнате она обязательно застанет много людей — хозяев дома, их родственников и друзей. Зимой они сидели у камина возле пляшущего огня и говорили, перебивая друг друга. В ясные осенние вечера они первыми ели сахарный тростник. Беренис рубила гладкие лиловые стебли, а гости бросали жеваные перекрученные куски с отметками зубов на газету, разложенную на полу. Свет керосиновой лампы придавал особый вид и особый запах.

И сейчас, с приходом Т. Т., в доме воцарилось прежнее ощущение веселой компании и суеты. Гадание, по-видимому, закончилось, и Ф. Джэсмин положила десять центов на белое фарфоровое блюдечко, стоявшее на столе; хотя установленной платы за гадание не существовало, те, кто, интересуясь своим будущим, приходил к Большой Маме, платили столько, сколько считали необходимым.

— Ну, Фрэнки, я еще не видывала, чтобы кто-нибудь рос так быстро, как ты, — заметила Большая Мама. (Ф. Джэсмин съежилась, ее колени слегка подогнулись, и она сгорбилась.) — Какое у тебя красивое платье! И серебряные туфельки! И шелковые чулки! Ты выглядишь как взрослая девушка.

Ф. Джэсмин и Хани вышли из дому вместе, и ее по-прежнему не оставляло чувство, что она должна ему что-то сказать. Джон Генри, который ждал ее в переулке, бросился к ним, но Хани не взял его на руки и не закружился с ним, как он иногда делал. В этот вечер Хани был холоден и печален. Луна светила белым светом.

— Что ты будешь делать в Форкс-Фоллз?

— Да просто погуляю.

— Ты веришь в гадание? — Хани не ответил, и Ф. Джэсмин продолжала: — Помнишь, как она крикнула, чтобы ты убрал ноги со стола? Я была потрясена. Откуда она знала, что ты задрал ноги на стол?

— Увидела в зеркале. Она велела повесить зеркало у двери, чтобы видеть, что делается на кухне.

— А! — сказала Ф. Джэсмин. — Я в гадание не верю.

Джон Генри держал Хани за руку и, задрав голову, смотрел ему в лицо.

— Что такое лошадиная сила? — спросил он.

Ф. Джэсмин ощущала силу свадьбы, она словно давала ей право последний вечер распоряжаться и советовать. Ей нужно было что-то сказать Хани — предупредить его или дать какой-то мудрый совет. И пока она раздумывала, ей в голову пришла одна мысль. Это было так ново, так неожиданно, что она остановилась и замерла на месте.