Наталия Терентьева - Куда улетают ангелы Страница 27

Варя училась в простой, бесплатной школе, в той, где когда-то училась я. Рядом была частная школа. Там, соответственно, две учительницы в первом классе, два иностранных языка, яркие микроавтобусы, развозящие детей по домам. Может быть, Виноградов и дал бы денег на такую школу. Но, во-первых, он как-то не предлагал, а, во-вторых…

Мне понравились учителя и родители в Вариной школе. Обычные, нормальные люди, такие же, как я. Не одурелые от сумасшедших, шальных денег мои же соотечественники на крутозадых иномарках. Мне в принципе тоже нравятся хорошие машины. И чем они дороже, тем больше нравятся. И нравятся дорогие шубы, песцовые, шиншилловые, соболиные, норковые. Я стараюсь не думать о зверьках, жестоко убитых и освежеванных для того, чтобы сшить эти мягкие, пушистые пальтишки. Но когда Саша подарил мне в прошлом году пальто из козлика, я сама его выбрала — длинное облегающее пальто, серое с подпалинами, с нежным лохматым мехом внутри и неровными, словно оборванными краями рукавов и подола, я как-то волей-неволей все представляла и представляла себе козлика, который, перед тем как стать моей шубкой, терся боками об околицу, и смотрел большими грустными глазами, и бекал, и мекал, и звал свою маму. Я поносила пальтишко месяца полтора, да и повесила в шкаф, переодевшись в финскую непромокаемую, непродуваемую куртку.

Еще мне нравятся красивые теплые загородные дома с горячей водой и большим садом. Мне очень нравилась «наша» с Варей комната у Виноградова на даче. Мне нравилось просыпаться, видеть в окно крыши коттеджей — черные, зеленые, темно-красные черепичные крыши. И огромную ель с мохнатыми лапами.

Но при этом мне активно не нравятся обитатели коттеджей, обладатели мощных иномарок и владелицы тех самых шуб, из зверски убитых лисичек и соболей. Я знаю, я уверена, мне хочется в это верить, что где-то есть прекрасные коттеджи с черепичными крышами, на территории которых растут вековые сосны и березы, и к ним на бронированных автомобилях подъезжают умные, интеллигентные, тонкие, порядочные, талантливые, удачливые русские люди. Но я не знаю, где находятся эти коттеджи и как зовут тех людей.

Я, конечно, чуть-чуть кривлю душой и преувеличиваю. Может быть, дело в том, что меня нет в том мире, мире быстрых сверкающих машин и домов, похожих на маленькие дворцы? Не знаю.

А как же Женя? Удачливый, звездный Женя? Он из какого мира, какой меркой его мерить? Никакой. В любом случае он живет в мире идей — талантливый, энергичный, доверчивый, безрассудный.

Итак, школа на сегодня отменялась по причине выходного дня.

Значит, сегодня я могу думать, что же мне делать с моей неожиданной проблемой. Я могу посоветоваться. У меня ведь есть с кем. Я вовсе не одна в большом, родном, равнодушном городе. Мама, Неля, вот теперь Женя, а еще и новая приятельница Ольга… Можно целый консилиум собрать! Из старых и новых друзей. Но решать мне нечего. Я понимала, что это безумие, но мысль о том, что можно пойти к врачу и через полчаса остаться без этой проблемы, меня не радовала. Потому что…

Потому что потому. Я хотела этого, я ждала этого, я мечтала… Конечно, непонятно, что теперь делать — без Виноградова. Но это — непонятно. А то — невозможно. Всё. Консилиум отменяется.

Тогда надо думать, куда идти работать, пока меня еще могут принять на работу. К Жене в ресторан? Я очень люблю готовить. Или попроситься к Ольге в один из ее косметических салонов? Я могу быть визажистом-консультантом… Закончу двухмесячные курсы… Глупости, глупости. У меня есть диплом, опыт, профессия. Я должна делать то, что умею. Полно знакомых в разных журналах. Но везде придется начинать с того, почему и как я уволилась из ТАССа.

Как же я не люблю жаловаться и рассказывать о плохом! Ведь доброй половине знакомых придется отвечать на вопрос о Виноградове… И тот, кто поможет мне устроиться, с ужасом через три-четыре месяца поймет, что я просто-напросто воспользовалась старой дружбой. Обманула, пришла беременная.

Так, и что? Значит, выхода два. Ползти на коленях к Виноградову и просить его содержать меня с животом и Варю… Либо… Либо идти с повинной головой к Харитонычу и просить — предлагать — взять меня обратно на работу. Ведь Харитонычу можно и правду сказать. Он почти родной. Не хотелось бы жалиться, унижаться… Но его-то как раз обманывать я не хочу. Его и попросить мне не так стыдно. Да, наверно, это единственный выход.

— Мам, ты очень задумчивая сегодня, — прокомментировала Варя, раза три безуспешно пытавшаяся завести со мной разговоры.

У меня есть правило — я разговариваю с Варей по-настоящему. Если почему-то не могу — пишу, или меня мучает какая-то идея, или я расстроена и не могу сосредоточиться полностью на том, что ее волнует — прошу ее чуть подождать. Она это знает.

— Варюша, мне надо тебе что-то важное сказать.

— Хорошее?

— Да, хорошее. Помнишь, папа тебе говорил, что у тебя будет братик или сестричка?

— Да… — она с детским любопытством взглянула на меня.

— Вот, он… или она… наконец, завелся у меня в животе. Малыш. Он пока еще маленький, вот такой, — я показала пальцами сантиметра полтора-два, — но будет быстро расти.

— Как здорово, мама! А он скоро появится?

Все, дала Варьке пищу для ума и фантазий.

А потом я подумала… Подумала — а смогу ли я? А имею ли право так рисковать Варькой? Ведь риск был и при Виноградове… А теперь…

Смогу ли… Ведь я уже ходила одна с Варькой. С будущей Варькой в животе, которую до самого ее появления на свет считала мальчиком. И тогда было лучше. Виноградов не очень уж радовался моей беременности, но вился где-то рядом.

Появлялся, исчезал, не всегда являлся один, иногда в его машине маячила женская головка… Он то капризничал, то раздавал авансы, то требовал, чтобы был именно мальчик, по два дня подряд ходил ко мне с фруктами, цветами и оттопыренной ширинкой, потом опять «улетал» в срочные командировки… Тогда было проще. Хотя и очень горько. А теперь… теперь мне больше лет… и Варя…

К вечеру я измучила себя сомнениями. Одно было ясно. Надо устраиваться на работу, вернее, возвращаться.

Перед сном я взяла и позвонила Виноградову.

— Да-да-а? — Он ответил загадочно-томно, может быть, рассчитывал на телефонный секс, до которого временами становился большим охотником, чем страшно меня раздражал. Вот и сейчас. Я хотела спросить совсем о другом. Но этот тон… Таким тоном говорит девушка: «Позвони мне», в половине второго ночи на каком-нибудь неприличном канале телевидения, смачно закусывая устрашающий пластиковый ноготь на своем пальце.

Поэтому я спросила:

— Саша, а твоя… знакомая знает, что у тебя есть дочка, есть я? Я имею в виду, что ты с кем-то живешь постоянно?

Виноградов зевнул — понял, что сегодня не выйдет, скорей всего.

— Ну я же не прищавый мальчик, — ответил он.

— Прыщавый, надо говорить «пры-щавый». Саша…

— А ты лежишь, Ленка?

— Я играю в бейсбол, — я положила трубку и выдернула провода из розетки.

Какой странной может быть последняя капля…

Моя любовь тебя хранила, моя любовь тебя спасала, наше с Варей существование вносило хоть какой-то смысл в ту суетливую, маетную жизнь, которую ты сам так не любишь. Да, у тебя нет боли, но у тебя нет и смысла. А у нас, у меня — боль, она не скоро пройдет. Даже когда вообще нет ни капли нежности, ни капли любви, когда не можешь и не хочешь больше любить — боль остается. Она то притупляется, то вдруг, в самый неожиданный момент хватает тебя за горло, невозможно дышать, невозможно, невозможно… Она то тянет, то дергает, то переворачивает тебе желудок, то будит среди ночи, то липкой паутиной опускается на лицо в тот самый момент, когда ты засыпаешь, и сон недоуменно отлетает прочь. И ты лежишь и пытаешься освободиться от бессмысленных воспоминаний, от сожалений, от страхов.

В три с половиной года Варя ответила чужой бабушке на площадке, которая спросила мою девочку, не боится ли она кататься с горки на корточках, а не на попе: «Не боюсь! Я боюсь одинотества и нисеты».

Но в моей жизни есть смысл. У меня есть Варя. У меня есть кто-то, пока не знаю кто, очень маленький — внутри меня. Им нужна моя любовь. Им нужна я.

А кому нужен ты, Виноградов? Котенку с заливистым смехом? И кто нужен тебе? Как мне жаль тебя, как жаль, что у тебя нет больше нас. Нет тех, для кого ты был нужен любой — пьяный, трезвый, храпящий, не очень удачливый, то богатый, то бедный — ты ведь не всегда ездил на «Мерседесе» с шофером… Или ты совсем потерялся в этой новой жизни, Виноградов? И не найти тебя среди блестящих бамперов и хрустящих купюр… Тебе — себя не найти.

Глава 8

— Лена?

Я, как ни странно, рада была слышать Ольгу. Мне оказалось проще что-то рассказать ей, чем Нельке или маме. Им мне было уже просто стыдно говорить о Виноградове и нашем очередном «разводе». Кроме меня никто не верил, что это — конец. А Ольга сама спросила о главном: