Пол Мюррей - Скиппи умирает Страница 27

Что это было? Смех? Или ему показалось, что там, в темноте, кто-то засмеялся? Наверное, кто-то из мальчишек! Он подбегает к двери. Но за ней никого: только жужжащая тишина, глумящаяся над его паранойей. Он хватается за голову. Уже поздно, Джером, поздно. В такой час можно работать лишь под действием иллюзий.

Он выключает свет, идет через школу к Резиденции. На ходу он представляет себе искушения, которые могут причинять страдания юнцу, и думает, каким образом заботливый друг мог бы помочь отогнать их. Он старается не обращать внимания на странное чувство — будто кто-то следует за ним по пятам. Вот еще одно из досадных наваждений, которые преследуют его в течение последних нескольких недель.

Но он знает, кто это.

На следующее утро Скиппи выздоравливает от своей загадочной болезни, и хотя вначале, куда бы он ни пошел, его повсюду сопровождает мерзкий хор звуков, имитирующих рвоту, вскоре он уже перестает быть центром общего внимания: на первый план выходят более свежие и важные новости. По-видимому, вчера после последнего звонка кто-то взломал личный шкаф Саймона Муни и забрал оттуда все фейерверки. Саймон Муни с бледным лицом, пошатываясь, переходит от одной кучки школьников к другой и опрашивает всех подряд, но никто ничего не знает; даже если бы кто-то что-то и знал, вряд ли после его вчерашней похвальбы кто-то захотел бы ему помочь.

Другая важная новость — это то, что сегодня на уроке географии мисс Макинтайр сообщила о возможной экскурсии в Глендалох, куда они поедут смотреть долину подковообразной формы. Это вызывает настоящую шумиху. Подковообразная долина, образованная ледником! С ней!

Еще не так давно мало кого взволновала бы перспектива увидеть долину в форме подковы, как и вообще долину любой формы. До того как мистер О’Далайг лег на операцию по удалению желчного камня, единственный забавный факт, который могли бы припомнить ученики из курса географии, — это то, что в Турции есть город с названием Батман[13] (нас. 131 986, основная промышленность: масло, пищевая). Но все переменилось, когда на сцену вышла мисс Макинтайр. Похоже, она умеет оживлять вещи, просто прикасаясь к ним указкой: они сразу начинают танцевать и искриться, совсем как метлы, чашки и прочее в “Ученике чародея”, — и мальчишки теперь сами не понимают, как это раньше география казалась им скучным предметом. Этот новообретенный интерес к окружающему миру не ограничивается только часами школьных уроков. Под попечительством мисс Макинтайр эти прежде равнодушные мальчишки — мальчишки, которые даже глядеть ни на что не хотели, кроме своих электронных экранов, — вдруг преобразились в воинственное, будто “Талибан”, движение экологов-фанатиков. Они пишут гневные письма директорам предприятий, загрязняющих окружающую среду; они шпыняют родных матерей за то, что те способны проехать полмили на машине только ради того, чтобы купить одну-единственную сдобную булку; они беспощадно расправляются с любым пригодным для переработки предметом, оставленным без присмотра хоть на минуту (неоткупоренные жестянки с кока-колой, тетрадки с домашним заданием), и ругают товарищей за неумелое использование дезодорантов-распылителей. Рупрехт, конечно, говорит, что все подобные частичные меры не будут иметь никакого эффекта и что даже если будут предприняты более решительные действия (которых, возможно, так и не последует), все равно Земля, скорее всего, уже перешагнула ту границу, до которой еще как-то можно было обратить вспять экологические разрушения, нанесенные природе человеком за последние два столетия. Но его никто не слушает.

— М-может, она отвезет нас в эту подковообразную долину, а потом мы уже никогда оттуда не вернемся, — краснеет Виктор Хироу.

— Она даже лед умеет теплым сделать, — мечтательно говорит Боб Шэмблз.

Но самая важная новость дня появляется как раз перед обеденным перерывом, когда мальчишки высыпают из кабинета истории — и видят, что весь зал Святой Марии оклеен афишами.

Под этой надписью схематично нарисован какой-то монстр Франкенштейна, танцующий под джаз, с банкой безалкогольного напитка в руке, рядом со старым магнитофоном.

— Что еще за “Хоп”, черт возьми? — спрашивает Марио.

— Наверно, это танец такой, — говорит Найелл, наморщив лоб. — Какой-то старинный танец.

— А может, танец для одноногих? — высказывает догадку Джефф.

— Это дискотека на Хэллоуин для второклассников и второклассниц из двух школ, — объясняет Деннис. — Мне брат об этом рассказывал.

— Дискотека? — переспрашивает Скиппи.

— Ее устраивают каждый год, — говорит Деннис. — Все наряжаются в карнавальные костюмы.

— Вот это да, блин, — говорит Марио.

— Классно! — говорит Найелл.

— Каждому парню — девушка-вурдалак, — произносит Джефф своим излюбленным голосом зомби.

По всему коридору мальчишки с восторгом делают одно и то же открытие — к большому неудовольствию Автоматора: тот обрушивается на них с окриками — мол, хватит тут стоять, расходитесь по классам! — но потом понимает, что сейчас обеденный перерыв.

— Надо купить на всякий случай презервативов, — говорит Марио. — Эти танцы станут большой охотой на девок.

— Это будет большая охота на Привидения, — говорит Джефф тем же заунывным голосом.

— Может, хватит? — говорит ему Деннис.

— Джастер!

Кто-то зовет Скиппи. Это Говард-Трус — он стоит на другом конце зала и подзывает его жестом. Что ему нужно?

— Интересно, сколько резинок мне понадобится? — размышляет вслух Марио, когда Скиппи уходит. — Пожалуй, куплю сразу пару коробок, чтобы не промахнуться.

— Не мелочись, парень…

— Джефф! Хватит, черт возьми!

— Мы славно там повоем!

Вчера вечером, выходя из кабинета Автоматора, Говард вовсе не намеревался выполнять свое обещание потолковать с Дэниелом Джастером. И.о. директора любил отдавать распоряжения, но это касалось в основном его собственных интересов, а значит, если бы Говарду удалось пару дней вообще не попадаться ему на глаза, вполне вероятно, он вскоре сам забыл бы об этом разговоре. Еще вчера Говарду, который не мог взять в толк, зачем ему взваливать на себя лишнюю работу, казалось, что это будет наилучшей тактикой. Но сегодня утром произошло нечто очень странное.

Накануне он засиделся допоздна, дочитывая книгу “Проститься со всем этим”, и вот сегодня решил начать урок у второклассников с чтения небольшого отрывка из нее, прежде чем завершить период Первой мировой и перейти к Пасхальному восстанию. Рассказ Грейвза мало походил на скупые строки из учебника по истории. Он весь светился яркими образами: скелеты, лежавшие в воронках от снарядов на ничейной полосе, дочиста обглоданные крысами; лес, где полно убитых немцев — Грейвз снимает с них шинели и приносит в свой окоп, вместо одеял; офицеры, играющие с сержантами в крикет: вместо биты — стропило, вместо мяча — тряпка, перевязанная веревкой, а вместо калитки — клетка для попугая, “с чистым, сухим трупиком попугая внутри”: каждая страница таила какую-нибудь мрачную, как сама ночь, драгоценность.

Говард читал им минуты две — и вдруг заметил непривычную тишину. Он моментально насторожился. По опыту он знал, что гробовая тишина в классе означает одно из двух: либо все уснули, либо приготовили какую-то западню и ждут, когда он в нее угодит. Но когда он тщательно осмотрел все парты, то увидел, что все ученики бодрствуют и нет никаких признаков готовящегося нападения. Только тут до него дошло, что это то, что называется сосредоточенным молчанием. Попытавшись скрыть свое удивление, боясь нарушить чары, он стал читать дальше.

Книга удерживала их внимание до самого конца; когда прозвенел звонок, у Говарда появилось головокружительное чувство, что он сейчас по-настоящему поделился знаниями с учениками. Это ощущение неожиданно оказывается таким насыщенным, придает такую бодрость, что теперь, когда он замечает Джастера среди школьников, глазеющих на афишу “Хэллоуин Хоп”, он, вместо того чтобы отвернуться, решает подозвать его. Он смотрит, как мальчик плетется к нему с другого конца зала, и заставляет себя покровительственно улыбнуться.

— Я только хотел немножко с тобой поболтать, — заверяет он Джастера. — Не надо так напрягаться.

Проговорив это, Говард вдруг сознает, что Автоматор поступил очень мудро, поручив именно ему разговор с Джастером; ему ведь намного легче настроиться на одну волну с подростком, чем какому-нибудь семидесятилетнему священнику.