Ингрид Нолль - Прохладой дышит вечер Страница 27

Злые языки, помню, говорили, будто мой Ульрих страдал эдиповым комплексом и женился на рыжеволосой Эвелине, потому что она напоминала ему мать. Вот ерунда-то. Я все недоумевала, как они уживутся вместе — мой сын-отшельник и эта светская дама? И что ж вы думаете: как только Ульриху перевалило за пятьдесят, жена стала жаловаться, что он молоденьким студенткам глазки строит.

Ну вот, наконец мы и дома. Хуго укладывают на софу, Ульрих с телефоном выходит на кухню. Главврача в Мюнхене сегодня, конечно, не достать — воскресенье. Тогда я звоню Алисе, она все-таки медик. Она тут же обещает отыскать врача Хайдемари, все у него выспросить и подробности сообщить нам. И вообще, без паники, сколько женщин прекрасно живут еще много лет после ампутации груди, Алиса лично нескольких знает. Ну, в руке лимфа, правда, может застаиваться… Но если в течение трех лет после операции рака груди нет метастазов или локальных рецидивов, то в принципе уже все позади.

Неужели нам с Хуго предстоит еще и это пережить?

Тем временем Регина, Феликс и Сузи осмотрели мансарду и решили, что Хуго там жить нельзя. Лестница слишком крутая, заявляет Регина. Лучше снести одну из кроватей вниз.

— Да, только вот матрасы никуда не годятся, — довольно бестактно замечает Феликс.

А куда это, интересно, они эту кровать собираются ставить, не рядом же с моей, в конце концов. Хуго успокаивает всех, утверждая, что может спать и на софе.

Ну уж нет, это мое местечко для сиесты. Тогда шустрые мои гости снова пускаются кружить по дому, исследуют кухню, гостиную и спальню. Может, из флигеля вынести всякое барахло, тогда туда поместилась бы кровать и ночной столик. Хуго идея нравится.

Я слышу, Ульрих предлагает сестре остаться у меня на ночь: вдруг Хуго опять станет дурно. Но ей завтра в восемь утра уже надо быть на службе.

— Это ты, наверное, можешь по утрам спать сколько угодно…

В девять вечера моя озабоченная семейка наконец-то исчезает, мы с Хуго остаемся одни. Его ждет чистенькая, свежая постель, приготовленная Сузи, чемодан Регина привезла из отеля. Сил у нас, старых, уже никаких, но о таблетках мы все-таки вспоминаем вовремя.

— Почему Регина ушла от мужа? — интересуется Хуго. — Он ведь как-никак Феликсу-то отец?

Хуго разводы не жалует, это я поняла еще полвека назад.

Ну, Регина выскочила замуж за человека значительно старше ее, по прозвищу Тощий, выскочила опрометчиво, ее все предупреждали: Ульрих, я, Алиса, подруги. Эрнст Элиас — художник, несколько экзальтированный, не в себе, пишет на библейские темы. У Регины тогда были длинные вьющиеся волосы, настоящая грива, она ему позировала для «Кающейся Марии Магдалины» — омывала этому господину ноги, умащала их благовониями и вытирала своими волосами. На мужских моделях художник экономил, поэтому делал наброски собственной ноги в необычной перспективе. Потом Регина забеременела, и муженек решил писать с нее Мадонну. Ради такого великого замысла моей младшенькой пришлось изрядно помучиться, она даже позу держала как вкопанная, хотя изображала женщину, бегущую от преследователей.

Художник отдал кучу денег за белые лилии, взятого напрокат осла и голубые драпировки. Феликс, едва появившись на свет, тоже стал жертвой отцовского творчества. Его заворачивали в грубые пеленки, и он, в обществе ягнят и козлят, изображал младенца Христа. В конце концов Регина от всего этого устала и потребовала, чтобы супруг нанял мужчину для модели Иосифа. Тогда-то и начался между ними разлад, в подробности меня не посвятили. Брак закончился тем, что дочка моя постриглась чуть ли не под ежик. С этой нелепой стрижкой она ходит до сих пор, не отращивая волосы длиннее спички.

— Нет, — протестует Хуго, — эта прическа ей идет. Она похожа на Жанну д'Арк. А знаешь что, Шарлотта, надо бы мне переписать завещание. У меня же теперь не одна дочка, а две.

— Регина наследует этот дом. Ульрих и Вероника отказались в ее пользу. Она и без твоих капиталов недурно проживет.

— А Бернхард замурованный ей тоже достанется вместе с домом? — Хуго бьет по больному месту. — Нет, Шарлотта, нельзя так.

Он прав. В задумчивости мы сидим рядышком на софе.

Конечно, мы, два старика, Бернхарда уже не эксгумируем и никуда больше не перепрячем. Даже если Регина дом сносить не будет, то тайна откроется для следующего поколения и менее страшной не будет. А если она его продаст, то его непременно сломают, он такой старомодный…

— Дом застрахован? — соображает Хуго.

Конечно. Как любой владелец недвижимости, я по закону обязана была застраховать свое жилище на случай удара молнии, взрыва, пожара, урагана, града, наводнения и землетрясения.

Мы глядим друг на друга, и в наших глазах вспыхивает дерзкий огонек, как в молодости.

— А что, если… — начинает Хуго.

— Что, если мы эту развалюху просто спалим? — заканчиваю я и ищу страховой полис. Надо проверить, стоит ли дело таких усилий.

Ух ты, а денежки-то мне светят немаленькие. Кто заподозрит старую женщину? Мало ли: утюг не выключила, конфорку гореть оставила, кабель горел, а она запаха не почувствовала. Пожалуй, только на бензин тратиться не будем, чтобы не «светиться». А Хуго уже совсем размечтался, голову потерял:

— Давай на деньги от страховки махнем в Мексику, поездим, посмотрим.

Но если дом пропадет, всю сумму получит Регина. А нам с Хуго достанется только пансионат для престарелых. И вообще, если устроить пожар, Бернхарда еще быстрее обнаружат.

Потихоньку, слово за слово, я задаю важный для себя вопрос:

— Хуго, объясни наконец, почему ты о смерти Иды сразу не сообщил? Если б ты пришел ко мне десять лет назад, мы бы действительно еще могли бы поехать в путешествие.

Хуго бормочет что-то о депрессии. Но я помню, письма он мне тогда писал вполне радостные. Я не отстаю, и он постепенно выкладывает всю правду.

Он продал свой книжный магазин задолго до смерти Иды, но сохранил превосходнейшие отношения со своей преемницей и навещал ее чуть не каждую неделю. Звали ее Ротрауд, она приехала из Австрии и была замужем за лилипутом, с которым познакомилась по объявлению в газете: «Я помогу вам возделать ваш маленький сад». Ее весьма заинтересовал этот садовник.

Хуго сначала редактировал лирику Ротрауд или попросту переписывал ее стихи, но уже в форме сонета. Потом за свой счет она выпустила томик виршей под названием «Мал золотник, да дорог». А между тем карлик, избалованный возвышенной литературой и кулинарными деликатесами, оказался существом неблагодарным, поэтессу бросил и завел себе какую-то барышню помоложе.

Хуго сделал паузу, прежде чем перейти к самому главному. После ухода лилипута Хуго стал утешителем Ротрауд.

— Что?! Ах ты!.. Сколько же ей было лет? За пятьдесят?! Да у тебя же дочь была уже старше ее! И ты!.. Ты с ней спал, да?!

Тут Хуго уклоняется от прямого ответа и декламирует строчки из Мёрике:[14]

«Помню я.Темный лес лишь один наблюдал,Как Ротрауд Прекрасную я целовал!Молчи, мое сердце, молчи!»

Он, видимо, ждет, что я в тон ему подхвачу:

«Не брани, не ревнуй!Обними, поцелуй!»

Не тут-то было! Отправлялся бы он лучше обратно в гостиницу или хотя бы во флигель, и весь разговор! Хуго хватает наглости думать, что я шучу. Да он просто издевается! Он уходит спать, а я лежу на кровати и хихикаю, как дурочка: наверняка, лилипута Хуго просто на ходу придумал. А вот Ротрауд — вряд ли. Была, наверное, такая дамочка. Ох, сердце как колотится, не унять, сейчас расплачусь!

За завтраком Хуго расспрашивает меня о внуке.

— А с отцом парень общается?

Эрнст Элиас с Феликсом видятся редко, любят друг друга не слишком пламенно, но отец регулярно и щедро снабжает сына деньгами. С годами этот живописец разбогател, приобрел имя и прославился, картин не пишет, все больше фрески, настенные росписи. Как-то он нарисовал семь смертных грехов для одного баварского концерна, и пошло-поехало. Стало вдруг модным расписывать разные конференц-залы гигантскими аллегориями на темы морали. Заказы посыпались один за другим. Только успевай, Эрнст Элиас!

«Почему его прозвали Тощим?» — спрашивает Хуго. Да он и правда был тощий как удочка (это Антон так худых называл). Длинный и тощий. Но после того как к нему пришла слава, никто его больше так не называл, потому что он внезапно до неузнаваемости изменился: раздался, погрузнел, стал каким-то круглым, и цвет лица из белого, похожего на цвет сырого теста, поменялся на фиолетовый.

Теперь моя очередь спрашивать:

— Почему тебя Хайдемари не оставила у Ротрауд? А-а, ну, понятно, я так и думала, литераторша завела себе молоденького, и уже давно, а Хуго, чтобы ему обидно не было, приглашала иногда чайку попить.