Владимир Спектр - Русский жиголо Страница 27

Вдруг кто-то дотрагивается до моего плеча.

Я оборачиваюсь и удивленно смотрю на стоящего рядом лоха. Ненавижу подобные жаргонизмы, куколка, ты в курсе, но в данном случае по-другому и не скажешь. Примерно моего возраста, одетый в мятые салатовые слаксы и мешковатый джемпер. Жиденькие светло-русые волосенки едва прикрывают череп, обтянутый розовой сухой кожей. «Где-то я этого козла видел», – думаю я.

– Филипп! – он издает отвратительный смешок, больше похожий на сладострастный взвизг. – Ты что, не узнаешь меня?

Я молча качаю головой, честно пытаясь вспомнить это одутловатое лицо в нежно-розовых прыщах, с маленькими черными глазками психически больного хомяка.

– Это же я, – для убедительности он тыкает себя кривым пальцем во впалую грудь, – Гривин Андрей!

И я тут же вспоминаю никчемного болвана. Мы учились вместе в университете. Сколько же лет назад это было?

– Последний раз виделись на выпускном! Одиннадцать лет назад, да? – он будто читает мои мысли.

Я вяло киваю. Больше всего на свете мне не хочется вступать в ностальгический диалог о чудной студенческой поре.

– Что же ты не ходишь на наши ежегодные встречи?

Я пожимаю плечами.

– Мы собираемся на факультете, представляешь, все там же, хоть он нынче и закрыт, ну, в смысле, переехал, но место, именно это место для нас с тобой святое, ведь так?

Не нахожу в себе сил даже кивнуть, детка, так, мотаю неопределенно головой, а этот придурок никак не может угомониться.

– И мы собираемся каждый год, и народу много ходит, ну раз от раза, но человек пятьдесят собирается запросто.

Я молчу.

– И мы идем в то кафе, то, что в гостинице, помнишь?

Я молчу.

– Представь себе, оно все еще существует, почти в том же виде, что и раньше, ну, какой-то минимальный ремонт они, конечно, сделали, ну, мебель поменяли, но в целом все, как в наши студенческие годы, представляешь?

Я молчу.

– И мы берем пива, помнишь, как мы брали жигулевское по пятьдесят шесть копеек, а потом еще сдавали бутылки и брали опять, помнишь?

Я молчу.

– И вот мы берем пива, но, конечно, уже не жигулевское, его там теперь нет, не продается, а то можно было бы, ага, так, для смеха!

Он издает каркающий смешок. Я молчу.

– Ну и, конечно, мы берем водку, а как же, пиво без водки – деньги на ветер, ага?

Я молчу.

– И выпиваем там, а потом идем обратно на факультет, туда, на крылечко, где все стояли и курили, помнишь? И снова пьем, ну, не в говно, конечно, а так, чтобы вспомнить и приобщиться, чтобы воспоминания ожили, понимаешь?

Я молчу.

– Вот, – говорит Гривин, – а ты-то чего не ходишь?

– Времени нет, – едва слышно мямлю я.

Честное слово, детка, нет у меня желания объяснять этому розовощекому кретину, что я из тех, кто живет настоящим и будущим, или, может быть, не живет вовсе, а так, существует, не важно, главное, что прошлое мне по хую, да, да, да, абсолютно по хую, и я не собираюсь тратить драгоценные часы, минуты и секунды своей и без того короткой жизни на то, чтобы встречаться с подобными ему дегенератами, которые давно уже стали пузатыми дядьками, а все мнят себя растрепанными студентишками.

Я не намерен предаваться пустым воспоминаниям, мол как же было прикольно в хуй его знает каком лохматом доперестроечном году, и пиво тогда стоило вот столько, портвейн столько, а стипендия была вот столько, и Светка Мишина пять раз делала аборт, по одному от каждого из ее одногруппников, а Женя Еремин (помните этот замечательный случай?!) облевал преподавателя философии…

Мне все это давно не интересно, это все было, да и ладно, оно погребено где-то под осколками моей памяти, и меня совершенно не вставляет ковыряться в ней, ибо память моя – вонючая выгребная яма, и черт его знает на какой ужас я могу наткнуться, копошась в ее хламе…

– Да ты чего! – продолжает радостно тараторить мой собеседник тем временем. – Почти все собираются, представляешь? Многие успели пожениться, детей нарожать, и все равно…

Я согласно киваю, надеясь, что пытка не продлится долго.

– А ты сам-то женат? – Андрей без приглашения плюхается на освободившееся рядом место и оказывается так близко, что приходится немного отпрянуть, чтобы он не забрызгал меня своей ядовитой слюной. – Дети есть?

– Нет, – бормочу я, – в смысле, не женат.

– Что ж так? – он удивленно приподнимает тонюсенькие червячки бровей. – Пора, брат!

– Думаешь? – я отворачиваюсь, раздумывая над тем, сказать ли ему, что ребенок у меня есть, а чужих детей я в принципе не люблю.

– У меня уже двое, – Андрей сует руку за пазуху и вытаскивает светло-бежевое, немного грязненькое портмоне, – сейчас покажу тебе фотографии.

Да он просто переполняет чашу моего терпения! Слушать всю эту галиматью я еще согласен, но вот рассматривать омерзительные рожицы чьих-то слюнявых отпрысков! Почему эти пидорасы из бюргеров так обожают показывать своих детей? Хоть один вытащил бы фотографию своего папаши или прабабки, так нет же! Вот оно – отвратительное неуважение к сединам. Так было всегда. Наши дети не помнят о нас. Те, кто обязан нам жизнью, срут нам на головы, даже не успев опериться! И меня рано или поздно ждет такой же итог. Увольте! Я резко поднимаюсь. Можно даже сказать, вскакиваю.

– Мне пора, – почти кричу я ему прямо в ухо.

От неожиданности мой однокашник вздрагивает.

– Тебя что, вызвали? Я вроде не слышал твоей фамилии, – тянет он обескуражено.

– Ага, – радостно подхватываю я спасительную идею, – вызвали. Точно. Ты не слышал. Они так невнятно бормочут. Ну, все, все, бегу. Ну, давай, брат, до встречи!

И я рву прочь, словно бегун, услышавший команду «старт!». Забегаю, не оглядываясь, в сортир, хлопаю грязноватой дверью. Стены блеклого кафеля, пара кабинок и несвежего вида писсуары.

«Лондон, блядь», – думаю я с каким-то злым сарказмом. Мне отчаянно хочется кокаина.

Понемногу приходя в себя, торчу в посольском туалете минут двадцать, если не все полчаса. Смотрю на себя в зеркало, но, увы, резкости никакой. Настроение совсем падает, меня начинает напрягать это мое расстройство зрения, я глотаю таблетку ксанакса, даже выкуриваю сигаретку со сканом. Это в английском-то посольстве! Дожили, братья англичане, вон что у вас в сортирах русские творят! Вонь стоит дикая. Слава богу, все это время в туалет никто не заходит.

Наконец, я беру себя в руки и осторожно выползаю наружу. Этого монстра Гривина нигде не видно, и я, наконец, вздыхаю спокойно. Опять усаживаюсь на неудобные скамейки и снова принимаюсь ждать своей очереди.

Настроение плавное, тихое, но без подъема.

В визовом отделе определенно есть нечто от гестапо. Или так должна выглядеть небесная канцелярия, дающая добро на тусовку на небесах?

Народу становится все больше и больше. Среди окультуренного сброда стали попадаться вполне приличные импозантного вида старички в неплохих костюмчиках. Один из таких, более всего похожий на удачливого дирижера, с копной седых волос, грузно опускается на свободное место рядом со мной. Странно, детка, по отношению к нему я не испытываю ни ненависти, ни отвращения. Мне, конечно, немного не по себе оттого, что старый мудак уселся так близко, но в конечном итоге по фигу. Он, во всяком случае, не лезет с разговорами, поминая давно забытых знакомых и козыряя фотографиями своего отвратительного семейства.

Внезапно динамик хрипло выкрикивает мою фамилию. Я направляюсь к названному окошку. Там, за стеклянной перегородкой, сидит, а правильнее сказать, восседает, словно император Нерон на троне, пожилой британец в синем блейзере и строгих очках в роговой оправе. Его косматые седые брови по-брежневски величественно торчат из-под очков. Что за хуйня творится в этом посольстве? Какой-то парад старых клоунов. Шапито. Рядом с английским цербером пришибленно и устало сидит молодая русская ассистентка.

– Do you speak English? – спрашивает англичанин, метнув на меня хмурый взор блеклых глаз из-за толстых стекол.

– Нет, – отвечаю я, хотя английский у меня разговорный. Ну уж, дудки! Сосите, бритты!

В России мы говорим по-русски!

Ассистентка мягко улыбается.

– Я переведу, – говорит она.

– Спасибо, – я так же мягко киваю в ответ.

Эта девка вполне ничего себе: лет двадцати шести – двадцати семи, в сереньком обтягивающем костюмчике, она походит на учительницу младших классов. Сексуальную мечту всех мальчиков школы. Младшеклассники видят ее во сне, перезрелые обалдуи с девятого по одиннадцатый мечтают грубо отодрать в школьном сортире.

Я неожиданно для самого себя вдруг ощущаю, что член мой напрягся. Я удивлен, нет, я обескуражен! И в то же время, именно в этот миг, впервые за несколько лет, я чувствую себя по-настоящему счастливым. Оказывается, я способен на такие простые земные радости: возбудиться при виде хорошенькой сучки. Обычная нормальная реакция мужского организма.