Улья Нова - Лазалки Страница 27

В самом верхнем ящичке, на расшатанных стержнях проживали катушки. Здесь заведовали две тучные бобины-бабины, черная и белая. Утыканные толстыми почерневшими иглами, они казались продавщицами колбас или служащими сберкассы. На их фоне терялись худенькие катушки разноцветных ниток, намотанных на коричневые картонные трубочки. Некоторые из них в самый неподходящий момент начинали мешаться под руками, падали на пол, вывихивая шаткий, облитый коричневым лаком стержень. Они катились, заставляя бабушку бросаться вдогонку, шарить под шкафом, протягивать руку, отвлекая ее от нарастающего беспокойства.

Защитив кривоватый указательный палец латунным наперстком, вооружившись очками, вдев с пятого раза в большую иглу белую нить, она начинала терпеливо рыться в ящичках. Сначала молча. Потом, обозлившись, поругивала беспорядок. Говорила: «Безобразие!» Обвиняла меня и деда в том, что мы сюда лазали, что после нас все «комом». И в этот момент она начисто забывала, что дед сейчас спит в темной палате, окно которой занавешено бледной ситцевой шторкой.

Был уже поздний вечер, звуки за окном смолкали, даже ветер, утомившись наигрывать в губную гармошку двери, улетал куда-то наверх и отлеживался на черной-пречерной лестничной клетке, возле квартиры Гали Песни. В тишине, крошечными стежками бабушка пришивала на уголки белья метки – небольшие ленточки с номерами, чтобы наволочка или пододеяльник не перепутались и не потерялись в ворохе чужих, принесенных со всех концов города. Потом она искала в ящичках ножницы. И где-то среди разрозненных молний, катушек, прорезиненных сантиметровых лент оставалась ее грусть, ее воспоминания, горечь от дней, превращенных в засушенные букеты зверобоя, в ватки с ржавыми точечками крови после укола. Ближе к полуночи бабушка поднималась с табуретки, немного рассеянная и успокоенная. Мы складывали простыни, пододеяльники, наволочки в большую красную сумку. Вечер оставался позади. Птица тревоги, так и не вырвавшись наружу, рассеивалась. И пронзительный звонок из больницы не вторгался в трепещущую, жужжащую тишину квартиры.

Утро обжигает холодком, черным вздохом подвала, бело-голубым ветром. Бабушка марширует чуть впереди, сжимая мою руку в своей – теплой и волевой. Она умело направляет, подтягивает и рулит, готовая к тому, что, замечтавшись, я решу пройтись по луже. Побегу за голубями. Или не замечу несущихся навстречу мальчишек на велосипедах. Бабушка легонько одергивает, шепча: «Хватит витать в облаках!» От этих волшебных слов, как самолет, выполнивший экстренную посадку на незнакомом поле, тут же превращаешься в тихую и послушную девочку, на весь оставшийся день. Раздумывать и засматриваться по сторонам некогда. Искать по кромке асфальта шарик – бесполезно. Потому что дорога в прачечную – это быстрая, целеустремленная прогулка сдавать белье, аккуратно уложенное в красную сумку. И получать взамен тяжелую связку упакованных в оберточную бумагу простыней, пододеяльников и наволочек, накрахмаленных и пропитанных едва уловимой цветочной отдушкой. Со стороны это напоминает торжественный поход «в город», на люди, принаряженной бабушки с внучкой. По пути возле каждого подъезда встречаются знакомые – бывшие больные из отделения, где царит бабушка, где она работает целыми днями и часто – по ночам. При встрече надо обязательно улыбнуться. Вкрадчиво и вежливо выдавить: «Здравствуйте», а не «здрасьте». Отвечать на вопросы надо громко, не глазея по сторонам, не плавая желтым березовым листочком на поверхности лужи, глядя в глаза, радуясь и оживляясь. И ни в коем случае не стоит засматриваться на сочный клочок неба, что отражается в пыльных, замутненных окнах тесного трикотажного магазинчика. А если вдруг сделаешь что-нибудь не так: забудешь поздороваться, отвернешься в сторону, заскучаешь, не расслышишь вопроса, весь оставшийся путь в прачечную придется выслушивать бабушкины нравоучения. Потому что жизнь – очень сложная штука, и ее надо уметь прожить. И все начинается с того, что в нужный момент ты улыбаешься, как радиоприемник прибавляешь громкость, говоришь «здравствуйте». И бойко отвечаешь на вопросы. Тогда добрые люди вокруг не решат, что ты похожа на своего деда, чудаковатого старичка с палкой-клюшкой, который шаркает по городу и собирает под кустами гаечки, мотки проволоки, ключики и железяки. А непременно надо доказать добрым людям, что у нас все слаженно, добротно, ничего не завалилось набок и никто не контужен.

Поэтому мы торжественно и чинно спешим в прачечную, скрывая за Какнивчемнебывалами, что на самом деле это побег от неизвестности, заставляющей снова и снова звонить в больницу. И очень часто в подобные дни из-за угла дома нам навстречу, что-то бормоча, запинаясь и пошатываясь, возникает старик с рюкзаком. Когда он неловко пролезает в дыру забора, у него за спиной позвякивает что-то тяжелое и увесистое. Дзыньк. Дзыньк. Но бабушка не дает хорошенечко расслышать заветный звук. Она сжимает запястье и строго бормочет на ухо: «Присмотрись». Указывая глазами в направлении потрепанных, волочащихся по асфальту брюк, бабушка с глубоким вздохом заключает: «Страшно. Если ты не хочешь превратиться в такое вот, ни в коем случае не растягивай рукава шерстяной кофты». – «И чтобы футболка торчала из-под куртки – тоже нельзя, да?» – «Обязательно всегда следи, чтобы ремешки сандалий были застегнуты, гольфы подтягивай. Кровать всегда заправляй. Мотай на ус! А обрезки цветной бумаги надо собирать с пола и выбрасывать в ведро. Но самое главное, запомни, что бы ни случилось, нельзя падать духом и сдаваться». – «Сдаваться врагу?» – «Да, сдаваться врагу. Борись и не поддавайся, даже когда руки опускаются. Потому что с этого все и начинается, слышишь? Ты смиряешься, закрываешь глаза и выпускаешь». – «Перекладину? Или руль самолета?» – «Да, и самолет летит сам по себе, сбивается с курса. А потом настает момент, когда может что-нибудь случиться. Нежелательное и непоправимое. И совсем скоро станет уже поздно. Потому что страшное уже началось. Мало ли, во что тебя задумала превратить жизнь, а ты сопротивляйся, перебарывай ее».

– Вся беда в том, – тихо и настойчиво внушает бабушка, – что когда человек сдается, выпускает руль и начинает превращаться во что-нибудь страшное, поначалу он ничего не чувствует. Окружающие начинают беспокоиться и говорят: «Одумайся! Что ты делаешь?! Куда тебя несет?!» Им со стороны виднее. Поэтому надо прислушиваться к тому, что говорят вокруг. – Крепко ухватив меня за запястье, она решительно направляется к остановке сквозь сизую прохладу раннего утра. Гордо, с достоинством расправив плечи, бабушка торопливо вышагивает в выходном желтом костюмчике и белых босоножках, нет да нет придирчиво и строго оглядывая меня. Командует подтянуть гольф. Требует застегнуть нижнюю пуговку рубашки. И бессмысленно объяснять ей, что потрепанные штаны старика, его перепутанные волосы, разодранная в нескольких местах куртка и даже птица-тик, которая норовит наброситься и украдкой клюнуть его, совершенно не важны. А главное – то, что позвякивает в рюкзаке. И когда старик, пошатываясь, перешагивает через цветники или машет рукой, отгоняя назойливую птицу, из рюкзака выпадает. Небольшое и увесистое. На тропинку. В траву. Пык.

На углу дома росла винная ягода. Гибкие деревца, усыпанные темно-фиолетовыми, сладкими гроздьями, вокруг которых всегда порхала стайка ликующих воробьев и синиц. Из-за того что бабушка запрещала, надо было обязательно украдкой протянуть руку и сорвать несколько ягод. Схватить гроздь правильно рассчитанным движением, чтобы ветка не зашуршала, не встряхнула листьями. А потом незаметно и осторожно отпустить, чтобы, распрямившись, тонкое деревце не хлестнуло воздух. Необходимо было хладнокровие, спокойствие вора и ловкость рук фокусника. Ухватить несколько ягод, спрятать в горсти, но, переволновавшись, не слишком сжимать кулак, иначе они превратятся в удручающее вязкое месиво и ладонь будет липкой весь день. Если сделать все правильно, рассчитав каждое движение, бабушка ничего не заметит. Особенно когда ее внимание обращено к тетушке в пушистой кофте птицы гнева, которая спешит навстречу, сияя неподдельной улыбкой, искренне распахивая руки в объятии. Пока они чинно беседуют и качают головами, можно незаметно оборвать не одну гроздь, а целых две или три. Главное – набраться терпения и не выдать себя во время убаюкивающего ожидания внутри прохладного грота остановки. Каменные стены выложены изнутри и снаружи осколками разноцветных стекол. Когда лучик солнца вырывается из ветоши облаков, мозаика вздрагивает, подмигивает и мерцает. Разноцветные стекла рассказывают, то вспыхивая, то угасая. Горящие и ледяные. Щедрые и жадные. Они на глазах превращаются в рубины, сапфиры и изумруды. В васильки, пионы и корабли. Засмотревшись на слепые квадратики, что зияют на месте отколотых стекол, главное, забыв про осторожность, не разжать кулак, не начать жадно пересчитывать добычу, не клюнуть ягоду у всех на виду. Это не так-то просто, как кажется: сохранять бдительность на остановке, мерцающей разноцветными огоньками, среди пасмурных улочек, серых осенних газонов, балконов, заваленных досками и алюминиевыми уголками, облупившихся блеклых лавочек и покосившихся избушек с жердяными заборами. Не так-то просто удержаться, когда разноцветные огоньки вспыхивают, переливаются, складываются в холодные мерцающие орнаменты и огненные цветы. Позади остановки нашептывает сорными травами широченное поле, за ним – черная гребенка леса, где прячется ночной синий ветер. По шоссе, вздымая серую пыль, вьюжа фантики и желтые листочки, проносятся бетономешалки, грузовики, «запорожцы», молоковозы и «уазики». Все это убаюкивает и лишает осторожности. А винные ягоды жгут кулак красно-фиолетовым, дразнят сладостью, грозят наказанием. Машины со свистом проносятся мимо. Стекляшки мозаики вспыхивают и гаснут. Поле, убаюкивая, рассказывает, что в прошлые годы его засевали: овсом, горохом, кормовой пшеницей, а в этом году оставили пустым, вольным полем тимофеевки, клевера и львиного зева. Но если выдержишь испытание, сумеешь сдержаться и не клюнешь сладкую черно-синюю ягоду из горсти, то вскоре, рядом с остановкой, пыхнув прогорклым выхлопом, притормозит долгожданный автобус. С натянутым между фарами коричневым дерматином, с лисой из прозрачных трубочек, что подпрыгивает на пружинке в кабине водителя. У него выгоревшая розочка в рычаге переключателя скоростей, а огромный руль обмотан синей изолентой для красоты.