Борис Носик - Дорога долгая легка… (сборник) Страница 27

— Завсклад такой работа, понимаешь? — сказал хозяин. — Товар немножко отпускать надо. Сиди, лепешка кушай, приду.

Зенкович остался наедине с таинственной загадкой. Он долго развлекал себя лепешкой и чаем, потом прикрыл глаза и стал блаженно дремать на просторном айване, в виду поднебесных гор. Сквозь дремоту он видел, как приоткрылись створки внутренних ворот и как из них стали выползать дети всех возрастов. Остановившись у ворот, они с опаской смотрели на Зенковича. Он не шевелился. Дети стали подходить все ближе и ближе. Их было много, и все они были похожи на хозяина-завскладом, как промтовары отечественного производства на просторах полупустого универмага. Вслед за детьми стали выходить женщины. Их было три, они тоже были разных возрастов, однако ни одна из них не была похожа на завскладом.

И тут Зенковича осенила догадка. Это были жены завскладом. Именитый завсклад мог себе, наверно, позволить такую роскошь, как три жены. И непохожие жены рожали ему детей, как две капли воды похожих на породистого завскладом… Зенкович разглядывал их сквозь полуприкрытые ресницы, а между тем дети и жены приблизились к Зенковичу совсем близко, чтобы рассмотреть его подробнее. Осмелев, они стали щупать одежду Зенковича и, наконец, щекотать его пятки. Не выдержав, он вдруг прыснул, потом тявкнул по-собачьи. Дети и жены со счастливым смехом бросились врассыпную. Зенкович больше не тявкал. Он сделал вид, что снова уснул, и даже захрапел. Тогда они стали подкрадываться к нему снова. Усыпив их бдительность, он тявкнул еще громче. Они снова разбежались с визгом и хохотом. Они были совершенно счастливы. Он, впрочем, тоже…

За этой игрой они провели час, и Зенкович вдруг с настоятельностью вспомнил про туалет. На его счастье, вернулся завскладом, и, завидя его еще издали, семейство скрылось за глухими воротами. За этими воротами скрывалось теперь для Зенковича так много тайн, что он совершенно забыл о тайне кинематографических познаний хозяина. Правда, он не смог больше забыть о туалете, и завскладом гостеприимно всплеснул руками, давая понять, что это дело простое и общедоступное. Он вывел Зенковича за калитку, на крошечную площадь, на которую выходили калитки еще трех хозяев. По краю площади стекал с горы поток.

— Здесь лучший место, — сказал завскладом. — Давай, давай, не стесняйся…

Зенкович расстегнул брюки, мучительно размышляя о том, почему это место лучшее, если в любую минуту любая из трех калиток может отвориться и прекрасная девушка с газельими глазами… О, стыдоба!.. Застегнув брюки, Зенкович стал оценивать обстановку более здраво: в конце концов, им не пришлось идти далеко от дома, это раз. Аккуратный мусульманин сразу может здесь подмыться, а церемонный европеец — помыть руки. Это два…

— Мыло бы мне только… — сказал Зенкович, но завскладом покачал головой:

— Мыло тут нельзя… Химический вода вниз пойдет. Там внизу люди этот вода берут, чай пьют…

«И ведь правда, — подумал Зенкович умиленно. — Мы-то, брезгливые европейцы, готовы пить любую щелочь, а тут только чистый продукт…»

Теперь, когда исполнение всех желаний принесло ему облегчение, Зенковичу захотелось проверить свою этнографическую догадку, и он пошел на маленькую (уже почти восточную) хитрость. Он сказал, что хочет сфотографировать детей завскладом и вообще его домашних.

— О-о-о, у меня много-много людей кормить надо… — вздохнул завскладом и, приоткрыв ворота, бросил клич. За глухими воротами сразу началась суета, и вскоре Зенкович смог наконец из своего гостевого карантина проникнуть за сокровенные ворота. Приступая к съемкам, он мысленно разделил детей по матерям. Сделать это было нетрудно: они жались к матерям в присутствии постороннего. Кроме того, возле старшей жены и дети были постарше. Потом Зенкович собрал детей в обособленную кучу. Маленькие продолжали копошиться в дальнем углу двора, и Зенкович небрежно спросил у завскладом:

— А эти что, не ваши?

— Почему не мои?! — воскликнул завскладом с обидой. — И эти мои. И те мои.

— А эти?

— И эти… И эти… И вот там… — Похоже, он уже готов был произнести знаменитую ноздревскую фразу, когда вспомнил вдруг о строгом единобрачии, предусмотренном УПК республики, и об органах надзора. Его отцовское чувство подверглось суровому испытанию, и хитроумный Зенкович ощутил себя мудрым Соломоном на знаменитой выездной сессии библейского суда. — Тут есть родного брата жена… — сказал наконец завскладом. — Брат далеко горы уходил. И двоюродного брата есть жена, он уходил далеко горы. Их дети все равно как родные дети растут.

— Что там в горах?

— Там баран ходит…

Зенкович отдал должное мудрости завскладом. Там, в родных горах, бродили лишние мужья и лишние бараны. Последние были совершенно необходимы людям для производства свадебных пиров и для продолжения рода, чего, однако, не хотело принимать в расчет европейское законодательство. К счастью, никто не мог пересчитать этих заоблачных баранов: горы помогали людям жить по-своему, по-горному, то есть по-человечески…

После завершения съемок в гостевую пожаловал еще один родственник — молодой и красивый директор школы Арслан. Он сказал, что уже пора Зенковичу с ним тоже почайпить, к тому же он хотел бы показать гостю школу, прежде чем пригласить его домой. Зенкович, обладавший, как уже было отмечено, поразительной для его возраста любознательностью, сказал, что школа его тоже очень интересует. Вместе с директором он и отправился туда по узкой горной дороге. Навстречу им попадались младшеклассники, только что закончившие смену. Они несли на голове книги и тетрадки, завернутые в цветные платки и тряпки. При встрече с Зенковичем все они радостно улыбались, однако девочки при этом отворачивались, закрывая нижнюю часть лица краем платка. Так же поступали и взрослые женщины. Одна из них кормила грудью ребенка. При виде Зенковича она закрыла нижнюю часть лица, зато свою изобильную, смуглую грудь даже позволила сфотографировать на память. Вид этой прекрасной груди навел Зенковича на размышление об относительном характере всякого этикета и безотносительной красоте женского тела. Как уже успел отметить читатель, наш скромный герой был по натуре своей мыслитель и созерцатель, что само по себе не так уж хорошо. Лучше бы он был деятель…

Во дворе школы Зенковича и директора приветствовали учителя, наблюдавшие за общественно полезным трудом старшеклассниц, которые были заняты уборкой двора. Зенкович присоединился к этой группе, понимая, что наблюдать за старшеклассницами ему следует не впрямую, а как бы искоса. Директор напомнил Зенковичу, что в Бахористане вообще не принято глазеть на чужую женщину — следует делать вид, что ты ее не замечаешь, тогда и она будет делать вид, что не замечает тебя, — тогда все, может быть, обойдется. Зенкович подумал, что это, в сущности, неплохое правило, которое при неукоснительном его соблюдении избавило бы человечество от стольких брачных недоразумений. Остается только уточнить, какие женщины являются чужими. Директор объяснил, что старшеклассницы его школы смело могут рассматриваться как чужие женщины, потому что почти за каждую из них внесен (частично или полностью) так называемый калым. Женихи, которые внесли этот калым, да и сами невесты с нетерпением ждут окончания курса наук, чтобы приступить к главному делу жизни. Не ощущая острой потребности в законченном среднем образовании и считая свое женское созревание завершенным, эти девушки, может, и пренебрегли бы опостылевшей школой, однако за посещаемостью строго следит районный прокурор. Зенкович с умилением констатировал, что сбылась мечта самых передовых просветителей — образование стало заботой не только всего народа, но и его карательных органов.

Раскрывая Зенковичу хитросплетения бахорской жизни, молодой директор время от времени с чувством повторял фразу, которая очень ему нравилась:

— Сам я человек современный.

Фраза эта глубоко интриговала Зенковича, который в своих бесконечных странствиях давно уже тщился выяснить, что же такое современный и что такое несовременный, что такое провинциальный, а что такое столичный, что такое интеллигентный, а что такое неинтеллигентный человек.

— Видите, какой я современный человек.

Вспомнив о необходимости пополнять свой книжный фонд, Зенкович выказал желание осмотреть школьную библиотеку, но в ней он обнаружил только школьные учебники на бахорском языке, старые постановления по вопросам сельского хозяйства, стихи местных поэтов, а также четыре русские книги. Одна из них оказалась «Книгой допризывника», вторая «Руководством по организации военно-полевых складов», третья переводом на русский язык венгерского пролетарского прозаика Каринти, а четвертая одиннадцатым томом собрания сочинений Л. Толстого и была, вероятно, так же малопонятна простому бахорцу, как тибетская рукопись «Ганджура». Поначалу Зенкович оптимистически предположил, что книгу эту зачитывает до дыр местный учитель русского языка, но ее страницы оказались неразрезанными. Сам же учитель вскоре объявился в библиотеке и приветствовал Зенковича развязным: «Как деле?» Больше ни одной русской фразы он не смог припомнить, так что романтическое предположение Зенковича отпало само собой.